Финляндия в противостоянии Советскому Союзу. Воспоминания военно-морского атташе Франции в Хельсинки и Москве - Мариус Пельтье Страница 17

самолетов превышало привычные для меня нормы. Это при том, что ПВО нашего флота располагает на крупных кораблях превосходными орудиями, скорострельными и точными, и обслуживающие их расчеты хорошо подготовлены. К сожалению, таких орудий слишком мало, и плотность огня недостаточная. Я убедился в этом, посещая корабли и осматривая зенитное вооружение. Пушки «Бофорс» ничем не превосходили наши, но они были установлены повсюду. Корабль ощетинился направленными в небо орудийными стволами, в изобилии обеспеченными боеприпасами и готовыми создать и поддерживать подвижный воздушный заслон, о который споткнется атакующий. Я был поражен этой простой, в некоторых отношениях даже рудиментарной, но эффективной военной организацией. Это стало для нас серьезным уроком, и я намеревался сразу по возвращении в Хельсинки изложить его как в официальном рапорте, так и в частном письме своему бывшему командиру.

Повседневная жизнь

Я вернулся в Хельсинки, где, по идее, должно было находиться мое рабочее место. Но в столице остались лишь военные и несколько советников и секретарей посольства, поскольку большинство дипломатического корпуса перебралось в Гранкулу. Посол часто наведывался в представительство, после чего возвращался в свою загородную резиденцию. С финляндской стороны все службы оставались в городе, и наши контакты с ними поддерживались без труда.

Мало-помалу я познакомился с французами, работавшими в посольстве; почти все они были мобилизованы на месте и подчинялись военному атташе. Из их числа я, разумеется, исключаю моего секретаря, который, не поднимая шума, оказывал мне важные услуги и избавлял от текущей работы.

В непосредственном подчинении у военного атташе находился офицер запаса, бывший «на гражданке» сотрудником крупной французской фирмы; я видел его довольно редко.

Зато группа унтер-офицеров и призванных из запаса военных любила пошуметь, разумеется, во внеслужебное время. Уж не знаю почему, они назывались «каидами», и этот двусмысленный термин не переставал меня удивлять[27]; видимо, они хотели тем самым показать свою «крутизну», но им так и не представилось случая ее продемонстрировать. Их главный, или тот, кто себя так называл, носил белую шубу и был «белым каидом», по его выражению; он стал заметной фигурой в городе. Все они были очень вежливы, а их знание местных обычаев приносило большую пользу. До войны они занимались в основном торговлей лесом, благодаря чему завязали связи по всей Финляндии, чем теперь их главный пользовался.

Официально я не был с ними связан по службе, но на самом деле часто встречался в посольстве, в ресторане, в городе, они разъясняли мне происходящие события, основываясь на своем опыте, приобретенном за долгие годы жизни в этой стране. Всегда полезно, образно выражаясь, послушать звон разных колоколов, даже если звонят они вразнобой, полезно послушать разные мнения, даже если некоторые из высказанных идей кажутся тебе парадоксальными. Здесь у меня был богатейший выбор, но среди различных, внешне противоречащих одно другому мнений, мне удавалось находить то важное, что позволяло мне чуть лучше понять жизнь страны, потому что они отражали настроения местного населения. Итак, я далеко не пренебрегал контактами с каидами, сообщавшими мне неофициальные точки зрения.

Жизнь продолжалась в тревожном ожидании новых событий.

Все ждали, морозы все усиливались и нередко в сельской местности достигали 30 с лишним градусов. В городе все ждали сводки событий дня, регулярно передававшейся по радио. Случалось, что я сидел в ресторане в момент, когда начиналась программа новостей, и меня поражало, с какой серьезностью слушают ее присутствующие. Ни единого жеста, ни одного комментария; я ощущал в людях беспокойство о завтрашнем дне и какие-то предчувствия в связи с относительным затишьем на фронте, пресловутым затишьем перед бурей. Однако однажды вечером, в ресторане «Сосиететшусет», старого отеля, построенного в начале века, несколько ужинавших зааплодировали, услышав, что были сбиты три советских самолета, но остальные их не поддержали, и лишь сдержанные улыбки и неопределенные жесты говорили о молчаливом одобрении.

Больше всего население злили и выводили из себя бомбардировки с воздуха. Бомбили почти ежедневно, в любое время дня и ночи, и это было непрерывным испытанием для нервов, несмотря на классические меры противодействия: уход в убежище сразу после сигнала тревоги, выключение огней с наступлением темноты, организация всякого рода помощи.

Однажды днем, около полудня, по дороге в посольство, меня застал сигнал воздушной тревоги. Не имея ни малейшего желания укрываться в одном из ближайших бомбоубежищ, я продолжил свой путь, тем более что до цели оставалось совсем немного. Я посматривал на небо и увидел звено советских самолетов. Их было шесть. Они сбросили бомбы на другой городской квартал и развернулись, чтобы возвращаться на восток.

В этот момент по ним открыла плотный огонь зенитная артиллерия. Они классическим приемом разделились, но один из бомбардировщиков был задет и стал пугающе подпрыгивать, пытаясь удержать курс. Это продолжалось несколько секунд, после чего он рухнул на землю, объятый пламенем. Не знаю, какая телепатия предупредила людей, но в одно мгновение я оказался в окружении множества мужчин и женщин, вышедших из укрытий и домов и молча наблюдавших за финалом своего врага, без единого жеста, даже без блеска в глазах… Тревогу отменили; все они разошлись по своим делам.

Внешней злости не было, но существовала злость внутренняя, возможно, еще более сильная. Злость, оправдываемая этими частыми налетами, убивавшими людей и причинявшими сильные разрушения. Город, предместья, окрестные поселки были усеяны руинами. Ежесекундно на глаза попадались дома: крыши нет, двери и перегородки снесены; только почерневшие от копоти отдельные стены. Почти всегда это были стены вокруг печи, из-за чего один из самых рассудительных каидов заметил, что в случае воздушной тревоги следует прижиматься к печке. Грустно было думать о тех несчастных, которые лишились всего, остались, пусть даже ненадолго, без крова в такие холода, уже выбравшие себе жертвы.

Разрушения в городе увеличивались с каждым днем. Тем не менее жители Хельсинки иронично констатировали, что советские самолеты бомбили и разрушали построенное при самих же русских, и только это замечание нарушало их обычную невозмутимость.

Шли дни, размечаемые сводками новостей и разрываемые бомбежками. Солдат на улицах было мало, почти все они находились на фронте, а отпуска давались редко. На фоне населения, оставшегося в гражданской одежде, выделялись лишь униформы лотт.

Лотты! Настоящие сестры милосердия, члены военизированного женского корпуса, названного в честь национальной героини Лотты Свярд. С беспримерной самоотверженностью и женским упорством, помноженным на финское упрямство, они выполняли обязанности санитарок, секретарш, радисток как на фронте, так и в тылу. Их можно было увидеть повсюду, всегда готовых прийти на помощь. Часто их присутствие подбадривало бойцов, придавало им смелости, а для иностранца, вроде меня, они остаются незабываемым символом.