Отто Бисмарк - С русскими не играют Страница 21

На императора Вильгельма перемена в личных отношениях между ним и Александром III поначалу оказала такое влияние, которое не могло не тревожить.

В мае 1884 г. принц Вильгельм был послан своим дедом в Россию, чтобы поздравить наследника престола с тем, что он достиг совершеннолетия [109]. Близкое родство и уважение Александра III к своему двоюродному деду гарантировали принцу дружественный прием и заботливое отношение, к которому он еще не привык в своей семье. Выполняя наставления деда, он был осторожен и сдержан так, что у обеих сторон осталось приятное впечатление. Летом 1886 г. принц снова приехал в Россию, чтобы приветствовать в Брест-Литовске императора, который производил смотр войск в польских губерниях. Теперь его приняли еще радушнее, чем при первом визите, и он имел шанс высказать взгляды, которые понравились императору, так как произошел его разлад с болгарским князем Александром, а влияние русских в Константинополе держалось в трудной борьбе против английского влияния. Принц еще с ранней юности предвзято относился к Англии и всему английскому, был недоволен королевой Викторией и был категорически против брака своей сестры с Александром Баттенбергским. Потсдамские офицеры обсуждали тогда резкие выражения антианглийских настроений принца. Было естественно, что в политической беседе, в которую его втянул император, он был согласен со взглядами последнего – и выражал даже, может быть, больше, чем царь этому мог поверить. Скорее всего впечатление принца, что он полностью покорил Александра III, возможно, не соответствовало реальности. Когда в ноябре 1887 г., возвращаясь из Копенгагена, русский император проезжал через Берлин, принц ночью выехал ему навстречу в Виттенберг, имея намерение использовать в политических интересах свои отношения с ним. Император еще спал, и принц увидел его только перед самым Берлином, и то его сопровождала часть свиты. Спускаясь с кем-то по лестнице, после обеда во дворце, он выразил сожаление, что ему не представилось случая иметь беседу с русским императором. Такую сдержанность гостя можно было объяснить, если и не прежними впечатлениями, а скорее всего тем, что в Копенгагене в уэльских и вельфских кругах он узнал мнение о внуке королевы [110], господствующее тогда в английской королевской семье. Конечно, эта сдержанность вызвала недовольство принца Вильгельма, которое было замечено его окружением и активно раздувалось, так же им пользовались нежелательные военные элементы, считавшие тогда уместной войну против России. Эта идея так сильно захватила генеральный штаб, что генерал-квартирмейстер граф Вальдерзее всерьез обсуждал ее с австрийским послом графом Сечени. Последний же сообщил об этом в Вену, и вскоре после этого император России спросил германского посла фон Швейница: «Зачем вы натравливаете Австрию против меня?»

Граф Филипп Эйленбург, посланник в Ольденбурге, пользовавшийся за свой светский талант особой благосклонностью его величества и часто приглашавшийся ко двору, сообщил моему сыну доверительно, что императору моя политика кажется слишком «русофильской», поэтому моему сыну или мне самому нужно как-то пойти навстречу императору и объясниться с ним, устранив недовольство его величества. «Что здесь можно считать русофильством?» – спросил мой сын. Он хотел бы знать, какие политические действия переходят за грань простой дружественности по отношению к русским, т. е. приносят ущерб нашей политике. Наша внешняя политика является тщательно продуманным целым, которое не под силу понять политикам-любителям и военным, севшим на уши его величеству. Если его величество так падко на интриги, что уже не питает доверия ко мне, то пусть он отпустит с богом моего сына и меня. Мой сын самым честным образом и, не щадя себя, сотрудничал со мной в политике, подорвав свое здоровье в той нестерпимо нервной обстановке, в которой он всегда пребывал. А если от него еще и потребуют теперь политики, зиждущейся на «настроениях», то он предпочтет уйти: и лучше сегодня, чем завтра. Вероятно, ждавший другого ответа, граф Эйленбург сразу сменил тон и настоятельно просил не делать из его замечаний никаких выводов, ведь он просто не так выразился. Через несколько дней, когда Берлин посещал персидский шах [111], император дал указание моему сыну, что печать должна выступить против нового русского займа, потому как он не желает, чтобы еще большие суммы немецких денег, затраченные на покупку русских бумаг, оказались в России, которая оплачивает ими только свои военные приготовления. На эту опасность ему указало одно высокопоставленное военное лицо, в тот же день было установлено, что это военный министр генерал фон Верди. Мой сын ответил, что дело обстоит совершенно иначе: речь идет лишь о конверсии прежних русских займов, поэтому наилучший случай для немецких держателей бумаг получить наличные деньги и избавиться от русских бумаг, по которым Россия, в случае войны, быть может, перестала бы выплачивать проценты Германии. Россия желала при этом извлечь выгоду: в дальнейшем по одному займу платить одним процентом меньше, и для этого имеется благоприятная конъюнктура на денежном рынке, следовательно, препятствовать здесь не следует. Если мы откажемся от русских бумаг, то их заберут французы, и сделка будет заключена в Париже. Его величество продолжал настаивать на том, чтобы немецкая пресса выступила против этой русской финансовой операции; он даже вызвал уже одного из советников министерства иностранных дел к себе, чтобы дать ему соответствующее указание. Мой сын заявил, что если ему не удалось передать его величеству положение дел, то он просит вызвать с докладом министра финансов, потому как официозные статьи такого толка не могут быть написаны, прежде чем будет заслушан рейхсканцлер, ведь они окажут влияние на политику в целом. Его величество в ответ на это распорядился, чтобы мой сын срочно известил меня о желании императора открыть в печати кампанию против русской финансовой операции, и через адъютанта распорядился передать заместителю отсутствовавшего как раз в это время министра финансов, что совету старейшин берлинской биржи следует приказать воспрепятствовать займу.

Глава 3

Письма

Чрезвычайно затянутое присоединение к договору от 20 апреля средних немецких государств [112], которые по этому поводу совещались в Бамберге [113]; попытки графа Буоля спровоцировать войну, потерпевшие крах вследствие очищения Молдавии и Валахии русскими войсками [114]; предложенный ими союз с западными державами [115], заключенный 2 декабря втайне от Пруссии; четыре пункта Венской конференции [116] и дальнейший ход событий вплоть до Парижского мира, заключенного 30 марта 1856 г., – все это описал по архивным материалам Зибель. Мое же официальное отношение ко всему этому изложено в сочинении «Preussen im Bundestage» («Пруссия в Союзном сейме»). О том, что творилось в это время в кабинете, о разных идеях и влияниях, коими определялись действия короля в изменявшихся условиях, меня тогда извещал генерал фон Герлах. Привожу самые интересные отрывки из его писем. Для этой переписки с осени 1855 г. мы завели что-то вроде шифра: государства обозначались названиями известных нам деревень, люди же назывались – не без юмора – именами шекспировских персонажей.