Бенно Цизер - Дорога на Сталинград. Воспоминания немецкого пехотинца. 1941-1943. Страница 33

Как правило, санитары были приданы конкретным взводам. Нашим был человек по имени Хорман, один из немногих, кто был приписан к нашей части с самого начала войны с русскими. Он производил впечатление человека нервного типа, но считался хорошим работником, и у него было немало медалей. Но хотя он не был ни недружелюбным, ни угрюмым, мы так по-настоящему и не познакомились с ним: он был нелюдим.

Мы набирались храбрости для нового броска вперед под защитой земляного холмика. Я бросил настороженный взгляд вокруг, чтобы посмотреть, нет ли поблизости Хормана. Я уже было решил, что он занят где-нибудь, когда вдруг увидел его поодаль лежащим на спине. Он был недвижим. Может быть, Хорман был мертв?

– Эй, Францл! – позвал я. – Оглянись назад, посмотри вон там! – Францл непрерывно вел огонь, как автомат. – Вон там Хорман лежит на спине. Может, его зацепило?

Францл приподнялся и повернул голову. Ковак тоже стал смотреть назад. Теперь мы увидели, что Хорман шевелится, но мы знали наверняка, что что-то с ним было не так. Может быть, он ранен? Потом мы увидели, как он поднял вверх левую руку и уставился на нее, ничуть не беспокоясь по поводу царившей вокруг него суматохи. Казалось, было что-то необычное с его рукой. Прежде чем мы осознали, что происходит, Хорман уже навел пистолет на собственную руку и выстрелил. Этот одиночный выстрел, конечно, потерялся в общем шуме боя. Мы увидели, что Хорман отбросил в сторону пистолет и ползет вперед. Затем он согнулся пополам и пополз назад, а его окровавленная рука висела как плеть.

Мы изумленно переглянулись. Ковак покачал головой. Францл пожал плечами.

– Глупый ублюдок, – проворчал он. – Надеюсь, никто не заметил.

Членовредительство было очень серьезным проступком. Но с какой стороны на это ни посмотреть, Хорман от этого ничего не выигрывал: если рана была незначительной, его вернут на фронт через несколько недель; с другой стороны, он может остаться добровольным калекой на всю жизнь.

Я взял карабин и стал стрелять как ненормальный, все еще думая о Хормане. Я как-то не мог себе представить, чтобы кто-нибудь из нас выкинул такой фортель, какой бы мерзкой ни была работа, которую мы были обречены выполнять.

Медленно мы пробивались вперед. Чем ближе мы продвигались к стрелявшим по нас метким стрелкам, тем злее становились. Они отстреливали нас, как кроликов, мы все еще не знали, где они прячутся. Мы почти что ушли из-под линии обстрела, когда был дан приказ идти в атаку. Очень многие сразу же согнулись пополам и упали ничком, как пораженные молнией. Но по крайней мере, мы смогли увидеть позиции противника – они были всего на расстоянии броска гранаты! Ручные гранаты, живо! Все больше и больше русских выскакивали из своих окопов и спасались бегством. У них было мало шансов. Теперь мы могли вести прицельный огонь.

Узкие окопы русских были настолько хорошо замаскированы, что, как правило, мы замечали их, только когда чуть ли в них не проваливались. Вот тут-то я вдруг и увидел русского прямо под своей правой ногой. Его голова едва приподнималась над землей. Нос под каской был широким, как у боксера. Он еще меня не видел. С удивительным спокойствием он поднял свою винтовку и целился в кого-то. Вдруг я понял, что он целится во Францла, который там стоял, ки о чем не подозревая и стреляя по убегавшим русским.

Одним прыжком я оказался возле этого солдата в окопе. От резкого движения его зеленая каска сдвинулась, и я увидел лицо бородатого крестьянина, который посмотрел на меня изумленно и с неподдельным ужасом, когда я добрался до него. Я подумал: осторожнее с этим штыком… куда угодно, но только не в лицо… верхняя пуговица его формы, прямо под адамовым яблоком… вот куда! Я перестал думать. Все, что я видел, была эта пуговица, и я ударил в нее изо всей силы, прямо в землистого цвета ткань. Штык вонзился глубоко в плоть, и по инерции я завалился в окоп. Я не удержал карабин в движении и падал вслед за ним, опустившись сверху на русского, который корчился подо мной. Он делал руками слабые попытки отбиться; потом схватился за мой пояс и повис на нем. Его голова медленно склонялась все ниже и ниже; каска постепенно соскользнула вперед, пока не закрыла все залитое кровью лицо, и слабый предсмертный хрип вырвался из его груди.

Некоторое время я чувствовал себя так, будто из меня выкачали всю энергию, в голове не возникало ни единой мысли. Затем я выдернул штык, по которому стекала кровь, и выбрался из этого окопа, шагая, как лунатик, подальше от мертвеца.

Когда я, наконец, увидел знакомые лица своих друзей, то постепенно успокоился и сердце перестало колотиться. Я воткнул штык в мягкую землю, чтобы очистить его от крови.

Когда первое сопротивление было сломлено, наше продвижение значительно ускорилось. Солнце палило нещадно. Мы сняли кители и откинули назад каски. Жаркий воздух шел по сухой степи, и повсюду распространялся запах крови, перемешанный с резким запахом взрывчатки, от которого нас тошнило.

К вечеру с фланга вдруг открыли пулеметный огонь, и Вилли, пискляво вскрикнув, упал вперед лицом. Мгновенно Шейх оказался возле него, но Вилли, шатаясь, встал на ноги.

– Зацепило? – озабоченно спросил Францл.

Шейх дотронулся до спины Вилли. Затем, увидев, что мы все собрались вокруг него, Вилли стал истерично хохотать. Его лицо побелело как бумага. Пуля только слегка коснулась его, но прошла слишком близко, чтобы остаться спокойным.

Русский пулемет молчал несколько минут, затем застрочил вновь, но пули, казалось, летели отовсюду. Это могло свести с ума. На мгновение мы подумали, что это придурки из третьего взвода стреляют по противнику с кратчайшего расстояния прямо через наши позиции. Но нет, это снова был он, проклятый русский пулемет. Он опять сменил позицию, и мы не могли сказать, откуда велся огонь.

Темнота положила конец дальнейшим действиям. Штрауб передал по цепи команду:

– Окапываться!

Стрельба стихла, и наступила тишина. Мы принялись копать.

Двое солдат пробирались в тыл с раненым в плащ-палатке. Человек внутри лежал мешком. Под ним темнело пятно, из которого что-то медленно капало, как вода из давшего течь крана.

– Кот это? – спросил я.

– Крамер. Ранение в живот.

Из плащ-палатки доносился слабый, как детский, плач. У меня все сжалось внутри. Я часто слышал стоны умирающих, но никто не плакал так по-детски жалко. Этот плач был таким бесконечно беспомощным, что я хлопнул ладонями по ушам, чтобы этот звук пропал. Крамер! Еще один из этих новобранцев. Всего несколько недель назад он был еще дома с родителями. Юнец был на два-три года моложе любого из нас. Не очень большая разница в возрасте, но я вдруг ощутил себя очень старым.