Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 34

равенства, узнав о своем титуле, чуть не взорвался от злости. Из-за своей розовой физиономии он получил в армии прозвище Beau Soleil. Теперь он стал герцогом де Беллуно[21]. Сходная оплошность чуть не была совершена с Жюно, одним из старшейших товарищей Наполеона, человеком, который только что мог стать, но не стал маршалом. Жюно очень отличился в военных действиях у Назарета во время марша на Акру, и ходили слухи, что к его имени будет прибавлено наименование этой святыни. Однако кто-то вовремя спохватился и сообразил, что этот титул будет звучать, как Юнона Назаретская, и генерал стал герцогом д’Абрантес.

Как и следовало ожидать, после учреждения новой аристократии среди маршальских жен начало раздаваться некое ревнивое кудахтанье. Из старых республиканцев на свой новый статус менее всего обращали внимание муж и жена Лефевр. Старый вояка купил себе в Париже отличный дом, и один из его приятелей по чьему-то неумному совету поздравил старика с исключительной удачей. «Удача? — взорвался Лефевр. — Пошли в сад, и я с расстояния в тридцать шагов продырявлю тебя в двадцати местах. Если же промахнусь, то и дом и все, что в нем есть, будет твоим!» Когда же друг попытался смягчить произведенное им впечатление, Лефевр добавил: «В меня тысячу раз палили с расстояния много меньшего чем десять шагов, прежде чем я сюда въехал». Жена Лефевра, когда-то поденщица, а теперь герцогиня, рассматривала свой титул как смешную шутку и то и дело выходила из своей новой роли, шокируя серьезных ливрейных лакеев, ожидавших, что она будет вести себя как настоящая герцогиня. Возможно, самая лучшая история о ней вышла из-под пера остроумной мадам Жюно, которая описывает ее визит к Жозефине, сделанный с тем, чтобы поблагодарить за присвоение титула, следующим образом. Церемониймейстер объявил о ней только как о супруге маршала, на что она совершенно не прореагировала. Когда же он прикрыл двери, Жозефина задала ей вопрос: «А как же насчет герцогини Данцигской?» — после чего новоиспеченная герцогиня сделала знак присутствующему здесь лакею и спросила: «Эй, малый, а ты что об этом думаешь?»

Между 1806-м и 1814 годами, до своего первого отречения, Наполеон произвел одного маршала в короли, трех — в князья империи, тринадцать — в герцоги и шесть — в графы. Последний маршал, поляк Понятовский, вступая в армию Наполеона, уже был князем по праву рождения.

Снова пришла пора выступать в поход. Пора приобретать новых лошадей и новое полевое снаряжение и нанимать слуг и грумов, которые умели бы говорить по-немецки. Потому что теперь, когда один из ее союзников был поставлен на колени, а другой находился далеко, на сотни миль к востоку, Пруссия наконец-то решилась отомстить за позор Вальми и показать хвастливым французам, как нужно воевать. Прусские кавалергарды уже бросили свой вызов Франции, наточив свои сабли на ступенях французского посольства, и маршалы приняли эту весть с чувством мрачного удовлетворения. Большинство из них разбивали пруссаков еще в те дни, когда французы выходили на поле битвы раздетыми и босыми, и были убеждены, что теперь-то они тем более не чета пруссакам вне зависимости от того, будет или нет сам Наполеон планировать кампанию.

Большинство звезд первой величины или находились в Париже, или же были в пределах досягаемости. Ланн, нюхом чувствуя «хорошую войну», спешно примчался из своей родной Гаскони, где он успел истратить кучу денег вместе с друзьями, погостив в родном Лектуре; во время отсутствия Ланна Пятым корпусом командовал Лефевр.

Даву и его ветераны были совершенно готовы к выступлению; в течение месяца им было суждено совершить один из величайших подвигов в истории Франции. Здесь был и Бертье, как всегда занятый своими картами и парадными выходами, и Мюрат, надевший очередную новую форму, подобающую герцогу, со всеми необходимыми для нее аксессуарами. Виктор вступал в должность начальника штаба при Ланне, а Ней призывал ветеранов Шестого корпуса покрыть себя неувядаемой славой.

Первыми привели в движение свои корпуса Бернадот и Сульт, а Мюрат выставил мощный кавалерийский заслон. Когда Великая армия входила в Тюрингию, стояла чудесная осенняя погода, напоминающая ту, которой они радовались непосредственно перед их прошлогодним маршем на Ульм.

Только один маршал отправился в поход с тяжелым сердцем. Пьер Ожеро только что прибыл с похорон своей жены, прелестной гречанки, которая сбежала с ним в дни его бродяжничества и которую он привез домой во Францию, после того как им удалось скрыться от инквизиции. Этот громогласный гигант и весельчак был мягким и внимательным супругом. Пригласив два года назад своих молодых офицеров повеселиться в его замке, который он арендовал в Бретани, Ожеро поставил перед ними единственное условие. «Шумите, сколько вам нравится, но только не приближайтесь к правому крылу, занятому моей женой, — заявил он им. — Она — дама, которая любит покой!» Теперь она лежала в могиле, и маршал был безутешен. Весь его штаб скорбел вместе с ним — как и Ней, он был очень популярен и среди солдат, и среди офицеров. Когда дело доходило до схватки на поле боя, он был прежним Ожеро, но грядущая кампания покажет, что личная утрата несколько смягчила натуру маршала.

Государство, против которого собиралась воевать Великая армия, было, видимо, самым деспотическим в Европе, не исключая России. Положение его низших сословий почти не отличалось от положения рабов, а его армия держалась на дисциплине, граничившей с идиотизмом. Никто не шел служить в этой армии добровольно, и ее личный состав рекрутировался из всякого сброда по всей Центральной Европе — из людей, которые подписывали договор в совершенно пьяном состоянии и просыпались только для того, чтобы увидеть перед собой бесконечно длящийся кошмар. На каждые семь рядовых в прусской армии приходился один беспощадный капрал с хорошей палкой. За малейшую провинность солдат беспощадно пороли, и за все время службы им не выдавали ни теплой одежды, ни одеял. Спали они на соломе; пропитание их было таким же скудным, как и жалованье. Когда они уже не могли служить в армии по возрасту, им выдавали разрешение на право нищенствовать, и, как рассказывает нам Марбо, многие из них начинали просить подаяние, даже не дожидаясь его получения. По словам Марбо, когда он прибыл в Берлин, его сразу же окружила толпа этих умирающих с голода несчастных. Поскольку в Европе беспробудных пьяниц для пополнения прусских батальонов не хватало, правительству приходилось содержать особые отряды, ловившие и загонявшие в армию крестьян и ремесленников. Через месяц уже мало кто из них помышлял о бунте или дезертирстве. Наказанием в обоих