Это история счастливого брака - Энн Пэтчетт Страница 37

иду за сержантом Пейджем по коридору, он представляет меня тем, кто встречается нам по пути. «Дочка Фрэнка Пэтчетта. Помнишь капитана Пэтчетта?» – «Еще бы не помнить! Как там папа?» Перед отъездом сержант Пейдж должен закончить бумажную работу, в том числе дать мне подписать несколько форм, подтверждающих, что сегодня вечером я на собственном попечении. Сержант Пейдж предлагает мне пока погулять, осмотреться, познакомиться с кем-нибудь.

Станция «Ньютон» находится на Четырнадцатой улице, недалеко от Саут-Централ-авеню, в паре миль от центра Лос-Анджелеса. Ее зона ответственности охватывает около девяти квадратных миль, включая Южный парк и квартал социального жилья Пуэбло-дель-Рио. Внутри – зеленое ковровое покрытие с большими проплешинами. Стоящие рядами столы так прижаты друг к другу, что любая попытка протиснуться между стульями требует настоящего маневрирования. И, как мне сказали, то, что я сейчас вижу, – улучшение. Некоторое время назад столы стояли так плотно, что два офицера, сидевшие спина к спине, не могли одновременно выдвинуть свои стулья, чтобы встать. Со временем было решено, что это нарушение техники пожарной безопасности, но и сейчас место кажется мне не слишком безопасным. Картонные картотечные коробки башнями громоздятся вдоль стены; над ними несколько темных окон, расположенных слишком высоко, чтобы из них что-то можно было разглядеть. Немного свободного пространства на стене покрыто мужскими галстуками. Это часть обряда посвящения – срезать галстуки с парней, которые становятся детективами, тех, кто, получив повышение, покидает станцию «Ньютон», и приделывать их к стене. Стройный молодой чернокожий мужчина в красной футболке – руки за спиной скованы наручниками – сидит на полу и ждет. Он отвечает на эпизодические вопросы офицера, печатающего отчет. Вежливо передвигает ноги, чтобы пропустить меня.

На станции «Ньютон» всего две камеры предварительного заключения. Нехватка камер восполняется наличием длинной деревянной, видавшей виды скамьи, до такой степени затертой, что она вполне могла бы продаваться в антикварной лавке в колониальном Уильямсбурге. Она стоит в дальнем коридоре, ведущем на парковку; привинчена к полу, к ней приделана дюжина наручников. Трое мужчин и две женщины, все чернокожие, пристегнуты к ней. Сама скамейка не была приделана к полу, пока несколько лет назад один из подозреваемых не покинул здание, волоча ее за собой. В течение вечера, когда я прохожу по этому коридору, персонажи меняются, они выглядят скучающими. Полное отсутствие эмоций по обе стороны места действия странным образом успокаивает.

Над каждым столом – полка, набитая пластиковыми трехкольцевыми переплетами. Хранилище мертвых душ. Под стеклом на одном из столов лежит учетная карточка с фотографией Измаила Мартинеса – дата его смерти отстоит всего на несколько дней от даты его пятнадцатого дня рождения. Худое мальчишеское лицо; хоть он и пытается смотреть в камеру угрожающе, ему это не удается. На карточке указаны дата его рождения и домашний адрес, рядом толстым красным маркером приписана дата его гибели. Я спрашиваю у офицера за стойкой о мальчике, и, похоже, он только рад рассказать эту историю: четверо детей похитили машину. Во время погони врезались в фонарный столб. Двое умерли при столкновении. Измаилу оторвало руку, он умер пару часов спустя. Четвертый выжил, но теперь управляет инвалидным креслом при помощи датчика, встроенного ему в рот.

Что мне на самом деле хочется узнать, но о чем я так и не спрашиваю, – почему его фотография здесь, под стеклом?

Когда сержант Пейдж заканчивает работу с документами, мы отправляемся на ранний ужин с офицером Рэем Мендосой; ему тридцать четыре, у него не хватает полпальца. Мы садимся в машину без опознавательных знаков и едем за мексиканской едой. На улице по-прежнему светло и не слишком жарко. В ресторане мало посетителей, и те, кто там работает, люди, знающие Пейджа и Мендосу, рады нас видеть. Женщина с меню выделяет нам отдельную кабинку, места в которой достаточно для семьи из восьми человек.

Пейдж спрашивает, не подумываю ли я поступить на работу в полицию, но я отвечаю: нет, я просто интересуюсь. Их это вполне устраивает. Они спрашивают, чем я занимаюсь, я отвечаю, что я писательница. «Ты должна написать книгу о копах!» – говорит Пейдж. Пока Пейдж распинается о том, как изменилась их работа, Мендоса отмалчивается. Пейдж говорит, что мой отец – один из немногих, кому удалось уйти, не облажавшись по-настоящему. «Эта работа не обернулась для него тем, чем для большинства парней», – говорит он, размазывая сальсу по куску тортильи. Я задаюсь вопросом, не пришел ли Пейджу конец. «Твой отец застал золотой век, – говорит он. – Времена, когда эта работа что-то значила».

Официантка обращается к Мендосе по-испански, он отвечает на английском. Так продолжается весь вечер.

Офицер Мендоса вернулся к работе четыре дня назад после девяти месяцев отсутствия. Его подстерегли, когда он был в полицейской машине, и выстрелили в него четыре раза, недалеко от того места, где мы едим. Я точно знаю, что ему попали в руку и колено. Про остальные две пули не спрашиваю. Интересуюсь, почему он вообще вернулся на работу, но он, похоже, не понимает вопроса.

– Ты можешь получить пенсию, если тебя травмировали, – встревает Пейдж и указывает на своего партнера через стол. – Но Мендосу не травмировали.

– А хотелось бы, – говорит Мендоса. – И я бы хотел сказать тебе, что меня мучили кошмары, что я боялся из дома выйти, но это не так. Я полицейский. – Он пожимает плечами. – Соглашаясь на эту работу, ты соглашаешься и с тем, что тебя могут подстрелить.

Однако его расстраивает тот факт, что помешать выходу на пенсию может сама по себе работа в организации, предпочитающей мертвого полицейского тому, кто по долгу службы сам кого-то застрелил.

– Если тебя убивают, это дешевле обходится, – говорит он.

– Начальство, – говорят они в один голос и без намека на воодушевление.

– Уильямс? – спрашиваю я.

– Уилли-жиробас, – говорит Пейдж, повторяя слова моего отца. Уилли Уильямс заменил Дэрила Гейтса на посту шефа полиции. Считалось, он идеально подходит для того, чтобы наладить связь с населением. – Во время профсоюзных переговоров он даже не мяукнул ничего. Ни единого звука не издал. Да он и не полицейский, раз уж на то пошло. Так, марионетка управленческая. Постоянно зависает в Филадельфии. Здесь, в Калифорнии ему даже ствол носить запрещено. Начальник полиции – и без оружия.

То есть обвинить полицию всякий горазд, а вот защитить их некому.

Перед нами ставят тарелки, целые горы еды – хватило бы, чтобы накормить столько людей, сколько способна вместить эта кабинка. Пейдж говорит, люди не желают знать, чем занимается полиция. Они хотят, чтобы полиция была, но больше знать ничего не