Дмитрий Урнов - Дефо Страница 37

Кого увидел Дефо вокруг себя? Отверженных по несчастью, закоренелых преступников и тех, кто, подобно самому Дефо, очутился за решеткой, влекомый авантюрным духом времени. «И все оттого, что меня одолевало жгучее желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства», – скажет впоследствии Робинзон, называющий, между прочим, и свой остров «тюрьмой».

Наблюдал Дефо два полюса, образующихся как бы по инерции общественного развития: привилегированная верхушка, которая уже не живет, а существует в доставшихся ей даром условиях, и «дно», по-своему паразитически пробавляющееся за счет деятельной части общества. Тех и других чуждался Дефо, демократ и труженик по натуре. Но если на первых, верхних, он, что называется, махнул рукой, притом махнул с презрением и гневом, то состояние тех, кто внизу, он старался объяснить и исследовать.

Дефо усмотрел страшную близость болотно-зыбкой среды всевозможных перекати-поле к миру, считающемуся нормальным и устойчивым. Он сам, сидя за решеткой, ожидал визита к себе в камеру каких-то «знатных персон». А некий вожак чудовищной банды головорезов, заключенный в Ньюгейте, диктовал условия и грозил разоблачениями мэру Лондона. Кажется, он обещал к тому же «исправиться». Безусловно, он бы «исправился», если бы вместо казни его помиловали да еще заплатили хорошенько за услуги, о которых он грозился напомнить. Его все же решили отправить на тот свет, а так мог бы явиться на этом свете новый предприниматель или преуспевающий торговец. И вот натура, развращенная до основания, приосанившись, начала бы действовать в новом одеянии, но как? И почему с этим бандитом был все-таки связан не кто иной, а сам лорд-мэр?

Подробно Дефо постарается на все эти вопросы ответить позднее: в своих романах из жизни воров, потаскух – одним словом, «дна» моря людского; как всегда, в эти книги войдет опыт многих лет и прежде всего самый непосредственный, его собственный тюремный опыт.

На образцовой книжной полке, куда книги попадают по суду самой истории, из книг Дефо, посвященных так называемым «отбросам общества», классического статуса достойны «Моль Флендерс» и «Полковник Джек», написанные, как и все его основные вещи, на исходе дней. Но ведь одним из первых его произведений была сатирическая поэма «Улучшение нравов», а последним – «Инструкция по эффективной борьбе с уличным воровством и ночными налетами». Вот уж была подлинно тема жизни для него, однажды и навсегда запутавшегося в долгах и бывшего под судом.

«Ах, потому он про это и писал, что был под судом!» – так иногда говорили, особенно в прошлом веке, когда буржуазное ханжество совсем забыло, что оно ханжество. Нет, если бы на это имел возможность ответить сам Дефо, то мы знаем, как ставил он такие вопросы: вроде бы шиворот-навыворот, а на самом деле глядя в суть вопроса. Именно потому, что он писал об этом, он и попал под суд. «За что?» – или прямо: «А судьи кто?» – имел все основания спросить Дефо, и он спрашивал, непрестанно спрашивал…

Название первого и лучшего «криминального» романа Дефо, по традиции, установившейся с прошлого века, переводится у нас как «Радости и горести Моль Флендерс». Точнее было бы – «Удачи и неудачи…». Точнее не только словесно, а по смыслу книги и всей атмосферы, что стоит за книгой и полна идеями ловкаческой «удачи». Ведь то же слово «удача», то есть фортуна, означает по-английски и «судьба», и «богатство». Это не случайное совпадение слов, это в самом деле так все сплелось во всеобщем «плутовстве», которое первым открыл и определил, положим, не Дефо (Мандевиль, как мы увидим, по мысли был смелее!), однако Дефо рассказал о реальных «историях», создал живые лица, практически – библиотеку. Библиотеку не только по количеству им о преступности и пороке написанного, а в смысле некой цельности, серийности, связанности в единый цикл, который можно было бы и назвать «криминальным».

Прежде чем описать приключения моряка, заброшенного на необитаемый остров в устье Ориноко, Дефо подавал в правительство проект освоения южноамериканских морей, островов и самого континента. После Робинзоновых «Приключений» выпустил он подробный атлас для мореходов, причем о выходе его объявил в последней части «Робинзона», как бы подчеркивая связь, обозначая переход от вымысла к реальности, от развлечения к практике. Так нарастала и цепь его «криминальных» произведений – проекты по использованию преступников на общественных работах, отчеты о судебных процессах, краткие биографии наиболее «знаменитых преступников», романы и вновь (вернее, по-прежнему) краткие очерки все о том же: о воришках, ворах, ворюгах.

«Каталог» или «картотека» – тоже подходит для характеристики сделанного Дефо. Если бы в самом деле расписать по карточкам всевозможные описанные им судьбы и случаи, то получилась бы просто криминалистическая энциклопедия того времени. Вообще получилась бы удивительная по своей полноте и насыщенности книга, если бы сделали справочник по творчеству Дефо в целом, подобный словарям шекспировским или диккенсовским. В «Словарь Дефо» вошла бы вся жизнь того времени, и раздел «Преступность» оказался бы особенно подробным.

Там были бы и мальчишки-карманники, и грабители с большой дороги, там был бы «знаменитый» Джек Шеппард, прославившийся своей способностью проходить чуть ли не сквозь тюремные стены, и Джонатан Уайльд, который, как бы заодно с законом, «разыгрывал» и преступления и суды. Эта туманная переходная область, в пределах которой закон как-то странно сплетается с преступностью, была бы особенно богатой: за ней Дефо наблюдал непосредственно и пристально.

А почему бы в тот же раздел не занести эпизод из «Призыва к чести и совести», когда Дефо припомнил свою встречу на скачках с герцогом Мальборо? В отличие от принца Монмута, которому именно на скачках дали понять, что пользуется он популярностью, герцог Мальборо вынужден был оставить ипподром: его плохо приняли. Дефо не комментирует, а только сообщает, что читателям того времени все было и так понятно: государственный бюджет трещал под бременем и затрат и наград, причиной и поводом которых был герцог (герцог с 1703 года), вообще плохо различавший границу между казной государственной и своей собственной. Там же были бы и те случаи, когда под судом оказался главный судья или – в другой раз – государственный секретарь.

Именно тюремный опыт самого Дефо, все, чего понаслушался он, сидя за решеткой, все те неожиданные откровения и сближения добра и зла, порока и добродетели, пересечение совершенно разных социальных уровней побудили его занять анонимную, неуловимо достоверную позицию «репортера», который сам слышал или видел, «редактора», которому вот попали в руки записки некой падшей женщины, хотел он было кое-что поправить, а потом подумал, нет, пусть будет все как есть.