Михаил Новиков - Из пережитого Страница 53

— Но почему же отказываться от этого единства и становиться врагом и блудным сыном матери Церкви, — настаивал он, — разве святая Церковь имеет какие-либо другие цели по отношению к своим членам, кроме одной материнской заботы и любви к ним? Ну скажите, что есть худого в церковных установлениях, ее культе и учении? Разве она не скорбит скорбью каждого своего члена, разве она не утешает и не дает им помощи и надежды на спасение и воскресение? Отнимите эти надежды и это утешение в скорбях от слабых в своем одиночестве людей, что с ними будет? Ведь нужно быть героем, гигантом, чтобы не чувствовать своей слабости и ничтожности в скорбях житейского моря и не чувствовать своей зависимости от неведомой тайны жизни, или Бога, как мы Его понимаем. Подумайте поглубже: не гордыня ли говорит в вас вместо разумения? Не она ли отгоняет вас от матери-Церкви и делает мудрствующим лукаво? Вы наставляете на служении Богу доброй жизнью, но разве Церковь препятствует этому; разве она не учит тому же? Если бы вы не расходились с нею, ваша добрая жизнь была бы также и перед Богом и перед людьми у всех на виду.

Я сказал, что с идейной стороной Православия и я не думал расходиться и не думаю. Во внешнем же богослужебном культе и Таинствах перестал нуждаться, так как и без их воздействия ясно понимаю пути и знаю, какими мне нужно ходить и каких остерегаться. Может быть, для более слабых людей, живущих без духовного разумения и рассуждения, они и нужны, как вехи на незнакомой дороге, — об этом я не берусь судить, — но я перерос эти загородки и вехи и без них не спотыкаюсь и не блужу. И я бы ничего не имел против них вообще, если бы все духовенство этим культом и Таинствами не затемняло духовного взора всякому слабому человеку и не загораживало движение вперед к главной цели жизни. Почему оно на всех углах и перекрестках не говорит своей пастве о том, что этот внешнеобрядовый культ и Таинство нужны не Богу, а только людям же, как доброе и полезное времяпрепровождение, а что настоящее богослужение и богоугождение может быть только в самой доброй, трезвой и трудолюбивой жизни, как и сказано у апостола, что вера без дел мертва есть? Вот когда оно не будет этого скрывать, тогда в нем не будет никакой вины и обмана. А без этого толкования темный душою народ понимает так, что вся христианская вера и богослужение в этом-то обрядовом культе и состоит, и, выполняя его, он этим оправдывает свою дурную жизнь и не пытается ее изменить к лучшему.

— И мало того, — говорю, — что церковь не делает такого разъяснения, она, наоборот, гонит и преследует так называемых сектантов и именно за невыполнение этот культа, хотя у всех на виду в их личной бытовой жизни гораздо больше доброго и хорошего, чем у православных. Какая же в этом ее любовь к людям?

Миссионер повздыхал и не стал отрицать этих фактов.

— В каждом государстве, — сказал он, — есть своя политика, которая одним концом упирает в ту или иную группу непокорного населения и преследует их. Повинно в этом и наше государство. А мы что можем, мы бессильны и подчиняемся этой политике… Мы должны оберегать своих членов от влияния инакомыслящих, и без этого ни одна религиозная организация обходиться не может. Но мы молимся и о соединении Церквей и с уважением относимся ко всем религиям, даже языческим. От православных христиан мы не требуем соблюдения всех религиозных обрядов и посещения богослужений, но Таинства нашей веры, Символ Веры должны соблюдаться и признаваться всеми, иначе у нас не будет ничего связующего, по чему бы мы узнавали своих единоверцев и единомысленных.

— Не знаю почему, — отвечал я миссионеру, — но вот моему духовному сознанию эти-то Таинства особенно и претят, и мне надо делать над собою насилие, чтобы их выполнять. Посещать церкви, слушать чтение Писания и песнопения молитв и гимнов я еще могу, но давать крестить детей, мазать их миром; ходить говеть, принимать иконы и им молиться руками — это совсем не могу, не хватает совести, и прежде, — говорю, — когда я во всем этом участвовал, всегда чувствовал какую-то натяжку и неловкость. То же говорят и другие, а раз так, то зачем же я буду себя принуждать к этому? Церковь, по-моему, в этом и повинна, что она не сообразуется с духом времени и не отступает от тех понятий и обрядов, которые имели смысл тысячу лет назад, а теперь совсем его утратили…

— Что вы, что вы, — торопливо перебил меня мой собеседник. — Да ведь в этих Таинствах вся суть Христовой веры. Древняя апостольская Церковь запечатляла в них все важные моменты из жизни и смерти нашего Спасителя и из жизни человеческой, как же мы можем все это менять и отбрасывать?

Я с досадой сказал, что, знать, вы плохо учили историю религии и не усвоили понятия о том, что тогда было время веры во всякие чудеса и сверхъестественное, и на этих-то понятиях и создавалась как догматика, так и церковные Таинства; чего в наше время совсем не могло бы и быть, хотя бы и Христос вновь родился! Время мистических представлений и веры в чудесное без подтверждения прошло, мы давно уже живем в области реальных фактов, и нам нет никакой ни надобности, ни возможности верить тому, чему могли верить тысячу лет назад. И если бы, говорю, Церковь пересматривала время от времени свои догматы и Таинства и отменяла те из них, которые особенно претят человеческому сознанию, она скорее бы добилась и в государстве и во всем мире того единства и соединения, о котором она молится.

Ну скажите: Церковь удерживает догмат искупления, троичности Бога, его бессемянного зачатия, Воскресения из мертвых и нетления мощей и т. п., на что все это похоже и нужно? Могут серьезно верить во все это грамотные люди? Нет, не могут. А не могут, и надо это оставить.

Мой собеседник все больше и больше волновался.

— Гордыня в вас говорит, одна гордыня, — говорил он, — христианская вера боговдохновенна, она основана на Божественном Откровении и Писаниях, изложенных в Библии, а вы подходите к ней со своим маленьким разумом и критикуете. Это недостойно, мой друг, недостойно. Если мы станем так рассуждать и критиковать, то от нашей христианской веры ничего не останется, и люди превратятся в скотов, у которых также нет никакой веры и нравственного руководства в жизни. Фома апостол тоже не верил, но когда увидел — уверовал. А вы и видите, и не веруете.

— Да в том-то и горе, — говорю, — что я ничего не вижу, чтобы веровать во все чудесное и непонятное, чем полон катехизис.

— Как вы не видите чудес вот этого мира, земли и неба, — с увлечением заговорил он; — не знаете тайны жизни и смерти, тайны перерождений человека из животного в духовное, из зверя в ангела; тайны роста собственного разума, тайны бесконечного видимого и невидимого, тогда вы совсем слепой человек и мне вас очень жаль. Вы ослепли, как тот человек, который долго глядел на солнце!