Маршалы Наполеона. Исторические портреты - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 62

Ней снова выдвигается на передний план, приняв командование у раненого Ожеро. Собираясь отдать приказ начать еще одну бесплодную атаку, он немного помедлил, чтобы дать философский совет какому-то нерешительному офицеру. Он рассказал ему, что, по слухам, монахи-трапписты имеют обыкновение часами выстаивать на краю собственных могил, время от времени обращаясь друг к другу со следующими словами: «Брат, человек должен умереть!» В ответ офицер усмехнулся. «Брат, человек должен умереть!» — ответил он Нею, и, когда тот ответил ему в свою очередь, оба помчались вперед и выбили противника с его позиций. А потом, когда все, кто еще был в состоянии ходить, переправились через Березину, Ней снова вернулся на должность командира арьергарда и принялся за свои привычные дела: арьергардные бои, злые шутки и организацию марша в пределы Пруссии.

В одной из деревень он догнал Виктора с несколькими тысячами солдат из его корпуса, которые не ходили в Россию дальше Смоленска. Ней попросил у него помощи, но Виктор был не из тех людей, которые стали бы сражаться за безнадежное дело. И он ушел, забрав своих людей с собой.

Ней опять вернулся к решению своей задачи. Даже там, где казаков не было и в помине, он приказывал стрелять из пушек в надежде, что это заставит отставших ускорить шаг и привлечет тех, кто бродит в поисках провианта по деревням, разбросанным по обеим сторонам дороги. Один из солдат вспоминает, как однажды видел Нея сидящим у костра по дороге в Вильну, когда между ним и русским авангардом не было ровным счетом никого. Кто-то заметил ему, что пора уходить, пока в деревню не ворвались казаки. Ней, кивнув в сторону четырех ветеранов, сидящих у соседнего костра, ответил: «С такими людьми мне наплевать на всех казаков России!»

Сильно потрепанные остатки Великой армии (в строю осталось всего лишь несколько тысяч человек) переправились через Неман в Ковно в надежде укрыться в прусских крепостях. Наполеон, узнав о запутанном заговоре в Париже, покинул армию в местечке Сморгони и укатил на санях, невзирая на мольбы Бертье забрать его с собой. Командующим был оставлен кавалерист Мюрат, но нервы кавалериста не выдержали. Он не издавал никаких приказов и вскоре уехал совсем, передав призрачную должность командующего принцу Евгению и направив свои стопы в Неаполь. Мюрат угадывал смысл знамений времени и размышлял о том, какие же он должен иметь гарантии, чтобы сохранить трон.

Существовал только один человек, который по-прежнему не впадал в панику, нервы которого не сдавали, несмотря на температуру ниже нуля и рост потерь личного состава за последние шесть недель. Это был маршал, князь Московский, герцог Эльхингенский, когда-то служивший гусарским капитаном в Самбра-Маасской армии. Человек, прошедший самым последним по мосту через Неман, за которым начиналась Пруссия, командующий уже пятым составом арьергарда, состоящего теперь из горстки немцев и двух десятков отставших от своих частей французов. Как только арьергард был в очередной раз атакован русскими, немцы побросали свои ружья и разбежались. Ней же подбирал их одно за другим и разряжал в сторону атакующих казаков. Затем, закинув свое ружье за плечо, он тихо поехал через мост, в конце которого уселся и начал собирать отставших и сбившихся с дороги и отправлять их через леса в ближайший гарнизонный город.

15 декабря в Гумбиннене в помещение, занятое неким штабным офицером, ввалился оборванный, с мутными глазами головорез. Удивленный офицер, естественно, спросил, кто он и чего хочет. Ней усмехнулся. «А вы не узнаете меня?» — спросил он в ответ. И когда тот ошарашенно уставился на него, добавил: «Я и есть арьергард. А нет ли у вас какого-нибудь супа? Я чертовски проголодался!»

Глава 16

«Кучка негодяев! Да пошли они к черту!»

«Заходите, Бертье, — милостиво вымолвил Наполеон через несколько дней после своего появления в Тюильри, завершившего его стремительнейшее путешествие из селения Сморгони в Париж, — заходите, мой старый друг. Давайте еще раз проведем нашу итальянскую кампанию!»

Хотя Франция была потрясена поражением, половина страны была одета в траур, маршалы устали от войны, а по всей Франции семнадцатилетние рекруты прятались по амбарам и чердакам, катастрофа как будто бы не привела Наполеона в отчаяние. Через день-два по возвращении домой он направил всю свою титаническую энергию на создание новой армии в четверть миллиона человек, оснащенной пятьюстами пушками взамен похороненных в русских снегах.

Возможно, он вовсе не был так уверен в себе, как хотел показать, но изо всех сил стремился заразить своим энтузиазмом все свое окружение. Каждый день к нему являлись с новостями курьеры из всех столиц Европы, и каждое сообщение говорило о возрождении надежды у ее порабощенных народов и униженных правительств.

Опять вставшая на ноги Пруссия демонстрировала патриотизм, подозрительно напоминающий патриотизм испанских гверильясов. Конники Лютцова совершали ночные атаки, поэты слагали патриотические стихи, и то тут, то там то и дело находили французского солдата с перерезанным горлом. Австрия, по-прежнему еще номинальный союзник, набиралась храбрости совершить еще одну смелую попытку, и на запад продолжали тащиться длинные русские колонны, но на этот раз — с трофейными французскими флагами. Неукротимая Англия продолжала поддерживать морскую блокаду и не прекращала военных действий на Пиренейском полуострове. Швеция Бернадота зондировала мнения великих держав. И наконец, неаполитанский король Мюрат обхаживал Меттерниха, этого непроницаемого австрийского канцлера, намного более опасного, чем любой полководец, и поклявшегося уничтожить Наполеона.

Маршалы не разделяли оптимизма своего главнокомандующего. Большинство маршалов по-прежнему сохраняли верность императору, но каждый хотел мира, отчаянно хотел мира — ради себя, ради своих жен и детей, общаться с которыми им приходилось так мало, и больше всего — ради Франции, за которую все они проливали кровь вот уже более двадцати лет.

Да, Франция воевала уже более двадцати лет, разделенных очень коротким промежутком мирного времени. Ни одна страна в мире так безоговорочно не отдала бы своих мужчин в обмен на ту славу, которую дала ей империя. Однако даже француз может пресытиться славой. Матери, имеющие взрослых сыновей, больше уже не трепетали от радости, заслышав залпы пушек, возвещавших еще одну победу. Процветающая же буржуазия, которой годы национальных триумфов принесли богатство и капиталы, начала спрашивать себя, а что же случится с ее накоплениями, если казаки и пруссаки перейдут восточную границу Франции, а красномундирники и наряженные в юбочки шотландские горцы вторгнутся через Пиренеи на юго-западе.

Возможность такой катастрофы Наполеон даже не хотел рассматривать. «Я встречу и сражу их на Эльбе!» — гремел он. И именно на Эльбу он отправился