Валентин Богданов - Слёзы войны Страница 8

Потом дед в кузнице изготавливает металлические штыки, приносит их в охапке домой и целыми днями прикрепляет к каждой винтовке. На вид винтовки смотрятся необычайно красиво и грозно. Я хнычу и прошу деда оставить мне одну винтовку, чтобы поиграть и похвастаться перед дружками. Дед, будто меня не слышит, мимоходом бросает: «Это не для баловства, для дела, для войны», – и я умолкаю.

В один из дней готовые винтовки грузят на сани-розвальни и увозят в район. Только сейчас, спустя десятилетия после войны, изумляюсь: да как же мы смогли одолеть коварного врага, вооружённого автоматическим скорострельным оружием и хорошо обученного им владеть, а мы, будто в стародавние суворовские времена, учились воевать деревянными макетами винтовок. Оттого, наверное, и кровавый счёт войны не в нашу пользу и поражает воображение.

А это было уже к концу войны. Как-то в журнале «Огонёк» той военной поры я вычитал про сына полка, мальчишку примерно моего возраста, которого усыновили в полку, одели в военную форму и выдали автомат. И во всём этом воинском облачении да с медалью на груди он и красовался в журнале, вызывая во мне непереносимую детскую зависть. Моя разгулявшаяся фантазия не давала мне покоя, я непременно хотел себя видеть на месте этого невероятно счастливого мальчишки и постоянно фантазировал, как я буду смотреться, если окажусь на его месте. Тут и надумал я сбежать на фронт, но как это сделать практически, не знал и осторожно начал выпытывать у ребят, а те сказали, что по дороге на фронт наверняка «загребут» и отправят в детский дом, откуда выбраться будет нелегко.

Моя затаённая мечта на глазах рушилась, но так просто сдаваться не хотелось. И я написал письмо товарищу Сталину с просьбой отправить меня на войну, где воюет мой папка, а в случае невозможности это сделать направить в Суворовское училище, потому что живется нам в деревне тяжело, мы голодуем и маме нас четверых не прокормить. Не мешкая, опустил письмо в почтовый ящик и стал ждать ответа, как соловей лета. И дождался…

Вскоре после отправки письма мама как-то пришла с работы необычно поздно и со слезами на глазах в ярости схватилась за ремень, напирая на меня, гневно закричала: «Ты это когда у нас голодным-то был? Ты с чего взял, что я вас не прокормлю? Почему из дома-то решил сбежать? Дурья твоя башка! Рассказывай, тебе говорю…» Но, как всегда, заступилась баба Лепистинья, вставшая между нами, и я удачно избежал заслуженной порки. Больше мама никого из нас даже не пыталась наказывать физическим воздействием. В нашей семье это было не принято, и никто никогда маму до этого не доводил, кроме меня, и то один раз в жизни.

Немного успокоившись, мама рассказала, что из района приезжал большой военный начальник и строго с ней разговаривал насчёт моего злополучного письма, о котором она и не подозревала. Напоследок начальник сделал ей внушение за плохое воспитание сына, подчеркнув, что она учительница. Весь советский народ изо всех сил работает на победу, а вы отвлекаете важных людей от больших государственных дел! Однако никаких неприятных последствий для мамы не последовало, но ко мне она стала относиться строже, пока всё не забылось…

Морозная зимняя ночь. Нарастающее завывание вьюги, она так плотно укутала нас своей непроглядной мглой, что, кажется, от всего белого света загородила, и наш домишко, вздрагивающий от сильных порывов ветра, безнадежно затерян в этой бесконечной ночи и беснующейся вьюге. Окна в доме проморожены толстым слоем снега и льда, и через них ничего не видно, а в комнате кажется ещё темней и тесней. Надо сказать, что в ту пору в нашей деревне не было ни электричества, ни привычного тогда репродуктора. Железнодорожная станция находилась рядом, и можно было бы зажечь лампочку бессмертного Ильича, но до этого никак не доходили руки у высокого начальства, и все новости мы получали из газет или людская молва их разносила. Так и жили – как при царе Горохе.

От слабого света коптилки по стенам комнаты причудливо мечутся мрачные тени, и мне кажется, мы находимся в избушке на курьих ножках из сказки о бабе Яге, которую недавно нам читала мама. Дед Арсентий привычно вяжет сеть, и челнок в его умелых руках монотонно мелькает с поразительной быстротой, бесконечно повторяя одни и те же движения. Баба Лепистинья сидит у самой печки, и к ней, как всегда, жмутся самые маленькие внуки, которых она ласково поглаживает по головам и что-то им нашёптывает. А мама сидит за столом и вслух читает толстую книгу, которая называется «Всадник без головы». Все внимательно слушают. Мне эта книжная история явно не нравится, и я в который раз высказываю своё возмущение, что всадника без головы не может быть, потому что он не усидит на лошади и не может видеть, куда ему надо ехать. Меня строго одёргивает дед, и я послушно умолкаю. И так длится несколько длинных зимних вечеров, пока книга не дочитана.

Но деду особенно нравятся рассказы писателя Лескова из книги «Соборяне», которые мама читает вслух уже несколько раз. Мне же они не нравятся, и я все упрашиваю почитать что-то про войну. Но меня будто не слышат и читают совершенно другое, что мне не по душе, и я невольно слушаю вместе со всеми. Мама в те годы была пропагандистом, как все деревенские учителя, и у нас дома всегда было полно газет, журналов, которые выписывал колхоз. Водились и книги из деревенской библиотеки, но мне особенно нравился журнал «Огонёк» с цветными картинками и короткими рассказами о различных случаях на войне, который я всегда держал под рукой, чтобы упросить маму что-то оттуда почитать, пока сам не научился.

А сносно читать я научился по тем временам рано, где-то к шести годам, и теперь уже дед донимал меня просьбами читать ему газеты, поскольку из-за слабого зрения мелкий газетный шрифт одолеть не мог и лишь маялся с газетой, разглядывая её в своих стареньких очках перед мерцающей коптилкой.

Однако читать деду газеты мне очень не нравилось, поскольку я абсолютно ничего не понимал из прочитанного, и он, по мере сил, старался мне объяснить непонятное, отчего я ещё больше ничего не понимал. Особенно мне тогда понравилось слово «территория», вычитанное из газеты, которую почему-то всё занимали и занимали наши враги, «ломились внутрь страны», как говорил дед, из-за чего мрачнел, сердился и расстраивался, но понять смысл этого приглянувшегося слова я всё равно не мог. После долгих дедовых разъяснений выбегал на улицу, мерил шагами наш огород, обходил дом, вглядывался в окрестности притихшей в вечернюю пору деревни и никак не мог сообразить, как можно занять «территорию», если она без конца и без края. Это в моей детской голове просто не укладывалось.

Надо признать, что благодаря самостоятельному раннему чтению газет, журналов и книг я с детства пристрастился ко всякому чтению и читал всё, что попадалось под руку. Это стало моей житейской необходимостью, моим любимым занятием, и, видимо, благотворно влияло на мою жизнь даже в самые худые времена, когда, казалось, было не до чтения.

В те военные годы, в редкие свободные вечерние часы, мне особенно нравились рассказы деда о его долгой службе в царской армии в русско-японскую войну, германскую и гражданскую. Каких только занимательных историй он ни рассказывал из той жизни, дух у всех слушавших его захватывало! Я потом с жаром пересказывал эти истории друзьям, да и вообще можно было бы написать интересную книгу, да с годами напрочь всё забыл.

Конец ознакомительного фрагмента.