Георгий Осипов - «Все объекты разбомбили мы дотла!» Летчик-бомбардировщик вспоминает Страница 8

За освобождение Ельни

После трех боевых вылетов мы начали сами разбираться в наземной и воздушной обстановке на направлении боевых действий. На Ельнинском выступе немцы имели несколько сот танков, много полевой артиллерии. Войска противника находились в многочисленных траншеях, укрытиях и организованно прикрывались зенитной артиллерией и истребителями, которые патрулировали за линией фронта и быстро наращивали силы вылетами с ближайших аэродромов.

Войск и боевой техники у противника было так много, что порой не верилось, что у 24-й армии хватит сил для окружения и уничтожения вражеской группировки.

В то время как почти по всему фронту наши войска отступали или оборонялись, наступательные действия 24-й армии вселяли в нас надежды на перелом в войне и поднимали настроение, несмотря на тяжелые потери и досадные недостатки в организации и управлении боевыми действиями авиации. С нетерпением мы ждали сообщения с описанием наших тяжелых потерь 8 августа. Наконец, в вечернем сообщении Совинформбюро мы прочитали:

«Наша авиация в течение 9 августа наносила удары по мотомехчастям и пехоте противника и атаковывала его на его аэродромах. В течение 8 августа уничтожено 14 немецких самолетов. Наши потери — 12 самолетов».

Конечно, мы понимали, что сообщения Совинформбюро предназначались в основном для поддержания морального духа населения и для зарубежной общественности, но, находясь на фронте, нам хотелось читать сообщения и о действиях своего полка.

Летчики, штурманы и радисты, возвратившиеся со сбитых самолетов в полк, рассказывали, что не все члены экипажей подожженных самолетов сумели благополучно покинуть самолет с парашютами. В связи с этим с летным составом было организовано занятие по технике покидания подбитого или горящего самолета. Занятие проводил начальник парашютно-десантной службы нашей эскадрильи лейтенант Иван Дьяченко.

Охотник и весельчак Дьяченко был признанным балагуром всего полка, не унывал он и после того, как выпрыгнул из горящего самолета над Ельней и похоронил своих погибших товарищей Алексеева и Биньковского, — он по-прежнему «загибал» и беззастенчиво врал по любому поводу.

— Не думайте, что покинуть горящий самолет с парашютом легко. Отделившись от самолета, следует сделать затяжку, чтобы не дать расстрелять себя истребителям противника. На высоте триста-четыреста метров надо рвануть кольцо и, когда купол парашюта раскроется, следует достать пистолет и приготовиться к приземлению, — с вдохновением рассказывал Дьяченко.

— А что делать, если купол парашюта не раскроется? — задал вопрос летчик Устинов.

— Еще раз с силой рвануть кольцо.

— А если опять не раскроется? — не отставал Устинов.

— Тогда надо покрепче взяться руками за штаны, — ответил Дьяченко.

— Зачем за штаны? — недоуменно спросил Устинов.

— Чтобы прилично выглядеть. А то подойдет девушка посмотреть на безвременно погибшего авиатора, а у него штаны лопнули. Она и отвернется. А если будешь крепко держаться за штаны, то все будет в порядке.

Дружный хохот заглушил последние слова Дьяченко.

10 августа, когда в нашем полку осталось четырнадцать бомбардировщиков, а в прикрывавшем нас истребительном полку только четыре истребителя, командир полка майор Суржин убедил командующего ВВС 24-й армии в целесообразности использования нашего полка для боевых действий ночью. Боевые действия ночью сулили нам уменьшение потерь и повышение эффективности использования наших устаревших бомбардировщиков СБ.

В ночь с 10 на 11 августа полк получил приказ уничтожить войска и боевую технику противника у железнодорожной станции в центре Ельни. Для того чтобы обеспечить обнаружение и поражение целей экипажами полка ночью, звену самолетов под моим командованием было приказано перед наступлением темноты поджечь эти цели и произвести разведку войск противника в районе Нежоди, Леонове и Ельни. Действия звена должны были прикрывать четыре истребителя МиГ-3 с нашего аэродрома под командованием командира эскадрильи 10-го истребительного полка. Когда мы встретились с ним для уточнения вопросов взаимодействия, он отверг мои предложения об общем боевом порядке и сигналах, и сказал:

— Я постараюсь прикрыть тебя, Осипов, но ты меня не связывай условиями и местом в боевом порядке.

— Почему? — спросил я.

— Потому что МиГ-3 согласно инструкции развивает скорость до 640 километров в час только на высоте пять-шесть тысяч метров, а на средних высотах, с которых вы собираетесь бомбить, у «мессеров» скорость больше, чем у нашего истребителя, да и у ваших СБ скоростенка маловата. Поэтому мы будем прикрывать вас свободным полетом с превышением высоты в полторы-две тысячи метров и будем отсекать атаки немецких истребителей атаками сверху. Так что вы в воздухе нас не ищите, надейтесь, но и сами не плошайте, — сказал в заключение командир истребителей.

Мне пришлось согласиться с его аргументами, хотя в душе я надеялся на непосредственное сопровождение звена.

После этого разговора я поставил боевую задачу экипажам А. Д. Голубкова и А. И. Устинова.

— Зачем выходим на цель за пятнадцать минут до захода солнца? — спросил Устинов.

— Приказ, — ответил я.

— Можно было бы и на двадцать минут позже выйти, — проворчал Устинов. — После захода солнца полчаса светло.

Маршруты на картах проложены, расчеты выполнены, с летчиками и стрелками-радистами обговорили порядок маневрирования при отражении атак истребителей и в огне зенитной артиллерии противника, но до вылета оставалось еще около двух часов.

Ожидание боевого вылета, когда все готово, казалось бесконечным и мучительным для всех, однако особенно переживал лейтенант А. Д. Голубков. Мне казалось, что для него в этом ожидании объединялись отчаяние, большая вероятность смерти и слабая надежда на успех.

Усевшись на моторные чехлы под крылом самолета, Голубков достал фотографию жены, долго смотрел на нее, а потом начал писать ей письмо, которое он вложил вместе с фотографией в конверт и передал технику Борисюку с просьбой отправить на другой день.

— Зачем отсылаешь фотографию? — спросил штурман его экипажа Нургалеев.

— Боюсь потерять, — ответил Голубков.

Нургалеев пытался его отговорить, шутил, но Голубков молчал.

Стрелок-радист нашего экипажа старшина Жданов тоже написал телеграмму и передал для отправки технику Крысину. В ней было только три слова: «Здоров, целую, Жданов». Ежедневные телеграммы Жданова жене сначала возмущали меня, как проявление неуверенности, потом я привык и не обращал на них внимания.