Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12 Страница 9

Глава II

Ужин в трактире с Армелиной и Эмилией.

Все эти нововведения, которых я добился, произошли на протяжении шести месяцев; то, что было сделано сразу, это отмена запрещения входить в приемную и даже в сам монастырь, где, не принося обета, управительница должна была быть хозяйкой. Меникуччио был оповещен об этом запиской, что написала ему его сестра; он пришел, обрадованный, принеся ее, чтобы позвать меня пойти туда вместе с ним, как о том попросила его сестра, чтобы доставить удовольствие своей гувернантке. Она сказала ему, чтобы он позвал к решетке также и ее молодую подругу, которая спустится, либо вместе с ней, либо со своей собственной гувернанткой — это я должен был ее вызвать. Будучи согласным от всей души на это предложение и в нетерпении услышать речи и увидеть лица этих девушек, я сделал так, чтобы Меникуччио покинул свою лавочку и проводил меня в этот монастырь, который находился недалеко от базилики Св. Павла. Мы вызвали обеих пансионерок в светлую приемную, где, едва войдя, мы увидели обе решетки занятыми, одну — аббатом Гаско, которого я знал в Париже у Жюльетты, году в 1751, другую — русским сеньором по имени граф Иван Иванович Шувалов и отцом Жакье, монахом — францисканцем из церкви Трините-де Монти, знаменитым ученым-астрономом. Я увидел внутри решетки очень красивых девушек.

Наши пришли все четыре к той же решетке, и мы начали весьма интересную беседу, но тихими голосами, потому что нас могли слышать. Мы остались наедине с ними только после отбытия других визитеров. Объект любви моего юного друга была очень красива, но его сестра ее превосходила. Возрастом пятнадцати-шестнадцати лет, весьма крупная и хорошо сформировавшаяся, она меня очаровала. Я решил, что никогда не видел ни более светлой кожи, ни более черных бровей, глаз и волос; силу, которой невозможно было сопротивляться, этим чертам придавали нежность ее взгляда и наивность речей. Ее гувернантка, которой было на десять-двенадцать лет больше, чем ей, была также очень мила и внушала интерес своей бледностью и грустью, происходящей, казалось, из-за множества желаний, которые она вынуждена была подавлять. Она очень мне понравилась, рассказав детально о смущении, которое вызвала в доме отмена запрещения. Их руководительница была этому очень рада, как и все молодые девушки, но старые богомолки были скандализованы. Она сказала нам, что та отдала приказ проделать окна, чтобы осветить темные приемные, несмотря на то, что богомолки говорили, что она не должна выходить за рамки позволения, которое дал ей отец-управляющий. Эта руководительница говорила, и здраво, что если он позволил всем посетителям приходить в светлую приемную, затемнение второй приемной становится нелепым. Она решила также убрать там двойную решетку, потому что в светлой приемной была только одиночная. Ум этой руководительницы внушил мне желание с ней познакомиться, и Эмилия пообещала мне это удовольствие назавтра. Таково было имя грустной подруги Амелии, сестры Меникуччио. Этот первый визит продолжался два часа, которые пролетели для меня очень быстро, в то время, как Меникуччио для удобства удалился поболтать со своей возлюбленной к другой решетке, все время однако в сопровождении ее гувернантки.

Я ушел, дав им на первый раз десять римских экю и поцеловав руки Армелины, которая, дав их мне, вся вспыхнула. Никогда мужчина не касался этих рук, и она была поражена, увидев наслаждение, с которым я покрыл их поцелуями.

Я вернулся домой, влюбленный в Армелину, и тем не менее озадаченный трудностями, которые, как я предвидел, встанут передо мной, если я предамся этой зарождающейся страсти. Но Меникуччио, более влюбленный, чем всегда, купался в радости. Он высказал ей свое признание, и она ответила ему, что не мыслит ничего лучше, чем стать его женой, как только он получит согласие кардинал-президента. Он был в нем уверен, если сможет открыть портняжную лавку; он закончил свое ученичество; ему нужна была только некоторая сумма денег, чтобы обставить маленький дом и обзавестись достаточным числом клиентов. Я пообещал ему сотню экю ко времени, когда они ему будут необходимы. Я поздравил его с той уверенностью, которую он ощущал, что будет счастлив, в то время как я, будучи влюбленным в его сестру и в невозможности жениться на ней, был в отчаянии.

— Значит, вы женаты?

— Увы, да! Но не следует об этом говорить, так как я рассчитываю приходить повидать ее каждый день, и если узнают, что я женат, мои визиты вызовут подозрение.

Это не было правдой, но я вынужден был так говорить.

Я счел, что должен высказать эту ложь, как для того, чтобы быть уверенным, что никогда не решусь совершить глупость жениться на ней, так и для того, чтобы помешать Армелине надеяться, что я вижусь с ней только с этим намерением. Я нашел руководительницу заведения вежливой, благородной, разумной и при том добросовестной. После первого раза, как она спустилась к решетке, чтобы доставить мне удовольствие, она спускалась несколько раз без вызова; она знала, что я был автором счастливой реформы дома, которым она управляла, как по хозяйственным вопросам, так и по внутреннему распорядку, и она дала мне понять обо всех обязательствах, которые она имела передо мной и которые многократно возрастали с каждым днем. Менее чем в шесть недель три из ее девушек благополучно вышли замуж, и ей увеличили содержание на пятьдесят экю в месяц при новой администрации. Она мне поведала, что недовольна доминиканским исповедником, который, в отличие от трех других, заставлял своих подопечных приходить на исповедь во все воскресные и праздничные дни и держал их на исповеди целыми часами, а также понуждал к самоистязаниям и воздержаниям, которые делали их больными и заставляли терять время, нужное для работы. Решившись довести до сведения кардинала ее жалобы, я написал ему о них, и она была удовлетворена, не видя более доминиканца и передав своих подопечных трем другим, которые были священниками разумными и не отягощенными чрезмерной набожностью.

Меникуччио приходил в одиночку навестить свою нареченную во все дни праздников. Я ходил почти каждый день к восьми часам утра повидать его сестру с Эмилией; я завтракал вместе с ними и оставался там до одиннадцати часов в приемной, где была только одна решетка, так что когда я там был, я запирался; внутреннее же помещение монастыря было открыто. Вместо того, чтобы сделать там окно, оставляли дверь открытой, благодаря чему туда проникало достаточно света; это мне весьма мешало, так как я все время видел проходящих за открытой дверью девушек, молодых и старых, которые, хотя и не останавливались, все время посматривали на решетку, что мешало Армелине предоставлять свою руку моим влюбленным губам.