Михаил Кузмин - Дневник 1905-1907 Страница 91

10_____

Днем не выходил и писал музыку, брал ванну. Решил поговорить с Сережей о Судейкине откровенно, потому что в данном случае он очень мне опасен; кроме того, мне хотелось знать вообще, как он смотрит на подобные отношения после моих секретов и житья у них. Он сказал, что я могу быть совершенно спокоен, что Судейкин ему ничуть не нравится и что вообще он не знает, кого из встречаемых лиц он мог бы физически полюбить. Казался не удивленным, не шокированным, стал как-то мягче, ласковее, прочитал начало нового рассказа, в театр решил не ехать, м<ожет> б<ыть>, вследствие нашего разговора. Я чуть не опоздал. Со мной сидели Блоки, Сологубы и Чулков. Было очень много знакомых. Занавесь Бакста скучная и непонятная и, главное, совершенно безвкусная. Пьеса, по-моему, провалилась, несмотря на режиссера и на отличные декорации и большую часть костюмов. Играли неважно, и сама пьеса: старая, ненужная, фальшивая, — была скучна{431}. Нувель завел интригу с каким-то гравером, продававшим афиши. Судейкин был менее расстроен, чем предыдущий раз, говорил, что все написанное мною в письме неверно и могло быть внушено или недоверием, или насмешкой. После спектакля мы еще долго ходили по залу за руку перед какими-то сидящими актрисами. Потом он провожал меня вниз, не имея возможности ехать с нами в «Вену». Просил писать; я был очень счастлив, видя его. Сомов и Нувель не находили слов, чтобы ругать все в театре, кроме безвкусной и скучной занавеси Бакста. Нувель бранился из непроходимого снобизма и в качестве человека, видавшего виды, и все это не имело значения. Сомов же, не знаю отчего, м<ожет> б<ыть>, это была воркотня уходящего на приходящих, не знаю. Но эта ожесточенная ругань возбуждала желание хвалить. Конечно, все ругать — позиция самая выгодная. К нам привязался Аничков, пьяный, и вел безобразный русский задушевный разговор, Маныч и Куприн, пьяные же, подходили, крестились и целовали Аничкова в плешь. Русский разговор Аничкова, русский провинциальный снобизм Нувеля (pauvre Russie![206]), русское провинциальное в исполнении Ибсена, падение Сомова меня злили и огорчали, как кошмар. Я редко возвращался с такими занозами в душе, и, если бы не разговоры, не свиданье с Судейкиным, это снова был бы канун мыслей о смерти. Завтра увижу друзей, неужели опять будет этот несчастный разговор? Денег, конечно, ни гроша. Болела голова, спал плохо. Неделя, как не буду видеть Сергея Юрьевича.

11_____

Слишком болела голова; писал все-таки музыку к «Лету», ложился спать, ходил по комнате, написал Судейкину; наши поехали к Варв<аре> Павл<овне>. У Нувель голова прошла от лекарства; пели, читали, было хорошо по-прежнему. У Ивановых новости: после страданий и борьбы Вяч<еслав> Ив<анович> поставил крест на романе с Городецким, и теперь атмосфера очищенной резигнации[207]. Диотима шьет новое выходное платье. Гафиз будет, но если уйдет Городецкий, исключат Сережу, не примут Судейкина и Гофмана, это будет какая-то богадельня, а не Гафиз. Говорили о Судейкине, о том, как мне вести себя с ним, что я не умею играть, слишком prenantier[208], непосредствен, без самолюбия, отдающийся. Нувель говорил, что Сергеем Юрьев<ичем> руководит отчасти, и, м<ожет> б<ыть>, главным образом, тщеславие сердцееда и т. д. Во вторник у него будет Птичка и Сомов, макротирует он их, что ли? Хотели пустить слух, что они отбили друг друга от меня, увлеченного Судейкиным. Строили планы будущих вещей, будущих приключений, manuel d’amoureux[209], апокрифического дневника; было будто конец прошлой зимы. Сомов признался во влюбленности в Добужинского и строил планы первых признаний. Сидели не поздно. М<ожет> б<ыть>, в понедельник увижу Судейкина, для этого «может быть» стоит [смотреть] перетерпеть скуку пьесы Юшкевича. Ночью голова прошла.

12_____

Сегодня получил письмо из «Весов» с известием, что «Крылья» пойдут все в ноябрьской книжке и потом отдельной книжкой, ответ просят телеграммой{432}. Вечером были Тамамшев и Гофман, с которым и с Сережей мы поехали к Сологубу. Зашли за Валь<тером> Федоровичем. Там было немного народа, но было не очень стеснительно. Читали Сологуб, Годин, Андрусон, Гофман и Потемкин очень милые стихи, я читал «Куранты любви», думая о Судейкине{433}. Если б он любил меня, это не начиналось бы такой безнадежной разлукой. Нувель изводит меня, что я становлюсь известностью. Я очень рад за «Крылья», хотя и охладел к этой вещи. Увижу ли завтра Сергея Юрьевича?

13_____

Утром было солнце. Днем был у Чичериных; она была одна дома, пил с нею чай, болтая по душе. У Вяжлинских говорили, что я вхожу в моду. Пошел в театр рано, прислали корректуры{434}. Едучи по Ек<атерининскому> кан<алу>, все обгонял студента с приятным профилем, который оказался ехавшим в театр Коммиссаржевской же и даже сидящим около меня. Пьеса скучная, нудная, но публике понравилась, играли вроде плохого Станиславского{435}. Были те же; Судейкин пришел ко второму антракту, был прост, весел и невыразимо мил, очень желанен. Показывал свои эскизы к «С<естре> Беатрисе», очень хорошие, особенно Бэллидар; были у Мунт, видели Веригину и др<угих> актеров, ходивших по коридору в гриме. Поднялись в буфет, где и просидели все 3-е действие, т. к. Судейкин очень хотел есть. Субботы обязательно возобновятся, кроме того, актеры и актрисы хотят еще устраивать более интимные вечера и просили его пригласить меня. Он остается еще ставить «Tintagile» и «Cloître»{436}, м<ожет> б<ыть>, переедет к Сапунову. После пьесы мы так долго ходили по залу, хотя его ждала Коммиссарж<евская>, костюмы, декорации, — что Сомов с Вилькиной уже, вероятно, уехали в «Вену». Приехавши туда, как условились, я застал уже их с Нувель. Пили шабли, чай, ели сыр, что-то еще, мороженое, откровенно и скандально болтали, не скрывая ничего, даже привирая, кажется. Судейкин Вилькиной понравился, хотя она его и сочла блондином. Просила меня читать дневник, который расхваливали друзья. Обещал устроить audience в четверг. Сомов сказал, что на будущий сезон мне останется только читать свой дневник в обществ<енных> залах. Судейкин на днях галлюцинировал мною, подробности чего не рассказывал, будучи сегодня в приятном настроении «венской девицы», как он выразился. Говорил очень мило, так прижимался локтем, несколько раз прощался, так что я совсем таял. Скоро напишет, заедет, потом освободится. Думает, матерьялы для «Весов» поспеют к февралю.