Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов Страница 27

III. Закрытия не предвидится (1913–1924)

Открытия, восстановления или закрытиямонастыря не совершалось и непредвидится.

Ведомость о Спасо-Прилуцкоммонастыре. 1917 год.

Последние дооктябрьские годы Спасо-Прилуцкого монастыря, начавшиеся после того, как владыка Неофит навсегда покинул эти стены, зияют, словно черный провал. Сказать о монастыре было и нечего, и некому, словно он уже закрыт.

Во время наречения архимандрита Неофита во епископа Измаильского, на малом выходе преосвещенным Александром, епископом Вологодским и Тотемским, возведен был в сан архимандрита и назначен настоятелем Спасо-Прилуцкого монастыря игумен Нифонт, настоятель Корнилиево-Комельского монастыря (в миру — Николай Курсин).

В 1887 году он был рукоположен во священника в Троицкой Пельшемской церкви Кадниковского уезда, где и служил до 1905 года, исполняя в то же время должность законоучителя Пельшемского земского училища, наблюдателя церковно-приходских школ. В 1906 году по своему расположению к монашеской жизни и по прошению был зачислен указом Вологодской духовной консистории в число братии Спасо-Прилуцкого монастыря. Это произошло ещё при архимандрите Анатолии. В 1907 году он же благословил отца Нифонта принять на себя труды по управлению Корнилиево- Комельским монастырем Грязовецкого уезда, где новый настоятель так же был назначен законоучителем Корнилиевской церковно-приходской школы. В 1908 году возведен в сан игумена с утверждением в должности благочинного первого округа монастырской епархии. В 1909 году назначен постоянным членом Грязовецкого отделения епархиального училищного совета. Его труды на поприще духовного просвещения получили признание, в 1910 году он был награжден за полезную и усердную деятельность по заведыванию Корнилиевской церковно-приходской школой наперсным крестом, от Святейшсго Синода выдаваемым.

Однако, в должности настоятеля Спасо-Прилуцкого монастыря архимандрит Нифонт не зарекомендовал себя решительно ни чем, достойным внимания. Единственным сколько-нибудь заметным действием отца архимандрита стало то, что вскоре после своего заступления на должность, он лично проверил библиотеку монастыря и распорядился составить подробный каталог книг. По 11-и разделам переписали 805 изданий. На этом запас идей нового настоятеля был, видимо, исчерпан.

На второй год нифонтовского настоятельства монастырь опять погорел (Примечательно, что пятилетнее настоятельство отца Неофита пролегало между двумя пожарами). На сей раз пожар был очень обширным, о его масштабах можно судить по тому, что одновременно пострадали средняя башня и настоятельские кельи. Башню и кельи подлатали, срубили новую баньку, взамен сгоревшей, и житьё пошло по-прежнему.

О том, каким именно было это житьё, какая судьба постигла неофитовские реформы трудно сказать что-либо определенное. Рапортов на своих подопечных отец Нифонт не писал, но само по себе это ни о чем не говорит, поскольку он вообще предпочитал экономить чернила. Если архимандрит Анатолий, составляя послужные списки монашествующих, часто показывал добрую половину из них, как людей морально неустойчивых, если, закрутивший гайки архимандрит Неофит, каждому давал положительную характеристику, то архимандрит Нифонт ни разу за все году своего настоятельства даже не заполнил той графы послушного списка, в которой надо было сказать о поведении иноков и их усердии к послушаниям. Рапортовать было не о чем, не кому, не зачем.

По всей видимости, планы обновления монастырской жизни даже не провалились, а как-то сами по себе постепенно рассосались. Как невозможно было навести порядок в отдельно взятом монастыре, так невозможно было навести порядок и в монастырях отдельно взятой епархии. Настоящее обновление могло произойти только по высочайшему повелению. Иначе невозможно было закрыть половину монастырей епархии, без чего было уже ни как не обойтись. Но высочайшего повеления не было. В итоге, ни кем не поддержанные реформаторы потрепыхались, а потом опять всё стихло.

Архимандрит Нифонт, видимо, был обычным настоятелем. Обычным для того времени. А время было закатное.

***

Впрочем, именно архимаднриту Нифонту суждено было взвалить на себе крестную ношу — управлять монастырем при большевиках до закрытия обители.

В 1918 году всё вроде бы оставалось по-прежнему. Только ни о каком содержании от казны речи уже не шло, да отобрали каменный двухэтажный дом напротив Святых ворот, в котором размещалась монастырская гостиница. Там была устроена «казарма для солдат красной армии», а странники и богомольцы находили отныне приют в привратницкой или на скотном дворе.

Монастырь по-прежнему имел 187 десятин земли, из них 6 — под огородами и садами, 25 — на берегу под сенокосами, да участок елового леса в 140 десятин. По прежнему сохранялась за монастырем рыбная ловля на реке Вексе, так же держали скотину: 4 коровы, 2 быка, теленок и лошадь.

Большевики играли с монастырем, как кошка с мышкой, которая всё равно ни куда не денется. Устроили, например, обыск, проведенный довольно грубо и по-хамски. Отец настоятель, либо всё ещё не уразумев, в каком государстве он теперь живет, либо проявив подлинное бесстрашие, дерзнул пожаловаться самому Кедрову. Грозному комиссару захотелось изобразить правового правителя, он издал приказ, позаботившись о том, чтобы он получил широкую огласку: «В виду поступивших ко мне заявлений о недопустимом поведении команды, проводившей обыск в Прилуцком монастыре, назначаю следственную комиссию в составе председателя губисполкома, председателя волостного исполкома и моего представителя тов. Щербакова для подробного расследования поведения команды при обыске. О результатах расследования доложить лично мне».

Проводить серьезное расследование и защищать интересы монахов ни кто, конечно, нe собирался. Через пару недель после кедровского приказа в «Известиях губисполкома» вместо оглашения результатов расследования появилась заметка, видимо, имеющая целью доказать, что обыски в монастырях совершенно необходимы: «Монастыри стали настоящими притонами котрреволюционеров, спекулянтов и грабителей. По монастырям то и дело находят склады муки, спирта, съестных припасов, оружия, черносотенных воззваний и царских портретов».

Вскоре в той же газете публикуется анонимная статья, автором которой был, видимо, один из участников обыска, объяснявший, почему не в силах был сдержать свой «праведный гнев»:

«Есть недалеко от Вологды тихий уголок, обитатели которого давно ушли от мира сего, огородив себя крепкой стеной от соблазнов. Чем-то даже таинственным веет от всего этого места, как-то жутко даже подходить к нему. Раздается порой короткий звон колоколов, выбивающих часы, и опять всё смолкает и погружается в тишину. Давно уже уголок этот приковал к себе моё внимание, и случай пробраться за эти мрачные стены наконец представился. He буду говорить, при каких обстоятельствах, но в монастырь я попал, хорошо познакомился с его обитателями, а потому и хочу поделиться своими впечатлениями.

При знакомстве с покоями самого настоятеля, ведущего за собой братию по тернистому пути отшельнической жизни, мне прежде всего бросилась в глаза куча пустых бутылок. Тут были бутылки из-под рябиновой, коньяка, ликеров, словом тех вин, кои, насколько мне известно, ни для причастия, ни для других обиходов церковных не употребляются.

Посмотрим теперь великолепную живопись покоев. Вот