Валерий Большаков - Позывной: «Колорад». Наш человек Василий Сталин Страница 14

Силуэт московский был совсем иным, и нужно было приглядываться, чтобы заметить нечто знакомое.

Хотя в самом центре примет времени хватало – гостиница «Москва», Центральный телеграф, здание Госплана, ГУМ и Кремль.

Тут почти ничего не изменилось для «путешественника во времени».

Глянув в зеркальце заднего вида, Быков заметил маленький юркий «Опель».

Не обгоняя «ЗИС» и не особо удаляясь, «Опель» ехал следом, как привязанный.

Слежка, что ли? А мы сейчас проверим…

Плавно завернув за угол, Григорий дал газу.

Пронесся по улице, свернул в переулок. Еще разок свернул и еще…

Оторвался вроде.

Припарковавшись, Григорий вышел и направился к деревянной телефонной будке.

Закрыв за собой скрипучую дверцу, вынул записную книжку, доставшуюся ему «в наследство» от Василия Сталина.

Телефонных номеров там было немного, и все удивляли малым количеством цифр. Зато присутствовали буквы.

Ага! Вот тот, кто ему нужен.

«Павел Анатольевич», в скобках – «Андрей».

Оперативный псевдоним Судоплатова, знаменитейшего советского разведчика, диверсанта и осназовца.

С началом войны Судоплатов возглавил ОМСБОН – Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения.

Отряды ОМСБОН шныряли у немцев по тылам, помогали партизанам и громили, громили врага.

Почти полторы тысячи эшелонов пущено под откос, уничтожены тысячи грузовиков, многие десятки танков и броневиков, сбито полсотни самолетов, взорвано триста с лишним мостов, разгромлено сто двадцать гарнизонов, убито сто тридцать тысяч солдат и офицеров вермахта.

Каково?

Ныне Судоплатов, пребывая в должности комиссара госбезопасности 3-го ранга, рулил Особой группой при наркоме, то бишь 4-м управлением НКВД, занятым террором и диверсиями в тылу противника.

И кто, кроме Павла Анатольевича, мог помочь Василию Сталину в благородном деле, спасении Якова Джугашвили?

Опустив в щелку монету в 15 копеек, Григорий набрал номер. Насчитал два гудка, пока не прорезался спокойный, холодноватый голос:

– Судоплатов слушает.

– Здравствуйте, «Андрей», – сказал Быков.

После секундного замешательства Павел Анатольевич осторожно проговорил:

– Помехи на линии, не узнаю голос…

– «Флигер», – назвал Григорий собственный код Василия, под которым того «вели» чекисты.

– Вот теперь узнал!

– Надо поговорить, «Андрей».

– Это важно?

– Очень.

– Где?

– На «дальней даче».

– Заметано. Но не раньше девяти.

– Буду ждать.

Положив трубку, Быков вернулся к машине.

Постоял, подумал, повздыхал…

Было нужно съездить еще на одну встречу.

С женой.

Быков-то давно разведен, а вот Сталин еще нет, хотя дело идет к тому.

И что ему делать с бедной женщиной?

Жить с ней он точно не будет, это ясно, но…

Григорий поморщился.

Вот, не хватало ему еще и семейные проблемы решать!

А придется.

Жену Василия звали Галей. Галиной Бурдонской.

Фамилия шла от прадеда Бурдонэ, пришедшего в Россию с Наполеоном.

Раненый французский солдат задержался в Волоколамске, да там и женился.

Галю Василий называл «Рыжулей»…

Быков задумчиво посмотрел в сторону Кремля, чьи звезды сияли над крышами.

Бурдонская жила неподалеку, на улице Горького, в трехкомнатной квартире над магазином «Сыры».

Свекор лично оплачивал довольствие невестки и няню для внука Сашки да внучки Нади – Иосиф Виссарионович, зная нрав Василия, не хотел, чтобы Галина с мужем жила.

Быков вздохнул.

Самое неприятное в его положении – это брать на себя чужие грехи, чужие измены.

Он-то ни в чем не виноват перед Галиной, но не скажешь же ей правду…

Проехав немного, Григорий вышел, постоял, оглядывая дом, и прошел во двор.

В парадном было чисто, тихо и гулко. Поднявшись, он постучал, чувствуя отчаянное желание уйти.

– Кто там? – послышался приятный женский голос.

– Я, – ответил Быков.

Дверь быстро открылась, и на пороге оказалась миловидная девушка.

Невысокую, кареглазую, с рыжеватыми волосами, ее нельзя было назвать красавицей – Галина брала обаянием и тем шармом, что достался ей по наследству от предка-француза.

– Здравствуй, Галя, – затрудненно сказал Григорий.

– Здравствуй! – обрадованно ответила Бурдонская. – Что же ты не заходишь?

Быков шагнул за порог квартиры, окунаясь в чужой уют, в чужое тепло.

Из дальней комнаты доносился детский смех и лепет, из кухни наплывали вкусные запахи, но вся эта жизнь принадлежала не ему.

Разувшись и повесив фуражку, Григорий подцепил тапочки.

Прошелся, шаркая, по паркету.

Заглянул в детскую…

– Папка! Папка присол! – обрадовался маленький мальчик и кинулся обнимать Быкова за ногу.

Его сестренка только глазята круглила, открывая ротик – приходила в изумление.

Григорий потрепал Надю по головенке и почувствовал, как пережало горло.

– Привет, Санек…

– Устал?

Быков обернулся.

Галина стояла в дверях, прислонившись к косяку, и с грустью смотрела на него.

С грустью и с любовью.

Василий ей изменял, придурок, а она простила…

И как быть?

Он-то хотел завести речь о разводе, так ведь язык не поворачивается…

Немного стесняясь, Быков погладил женщину по плечу.

– Странно все… – пробормотал он.

Галя прикрыла его руку своей ладонью.

– Что случилось? – спросила она с тревогой. – Я тебя не узнаю…

– А это уже не я… – криво усмехнулся Григорий.

Вернувшись в комнату, он уселся на диван, сложил руки на коленях.

Галина пристроилась рядом.

– Пятого марта меня… не стало будто, – еле выговорил Быков, стараясь соблюсти баланс между ненужной правдой и целительной выдумкой.

– Глянул в зеркало, а лицо не мое, – он отер ладонями щеки. – Достал удостоверение – «Василий Сталин»…

– Господи… – запричитала Галина. – Ты потерял память?!

– Все лучше… и хуже.

– А что хуже?

– Я обрел память другого человека, тоже летчика.

– Вася…

– Я не Вася. Меня зовут Григорий Быков.

Галина прикрыла щеки ладонями, словно не желая выдать их бледность.

– Ч-черт! – скривился Быков. – По-дурацки себя чувствую!

– Васенька… То есть… О, Господи…

– Галя, я не сошел с ума. Хочешь правду?

– Хочу.

– Я шел сюда, чтобы поговорить о разводе.

– Я…

– Ты милая, хорошая, но я тебя не знаю.

– И ничего не чувствуешь? Совсем-совсем ничего?

– Вину. И неловкость.

– И все-таки ты пришел…

– Пришел… А тут Сашка твой, дочка… Надя, да?

– Да… – глаза у Бурдонской заблестели.

Быков фыркнул и покачал головой.

– Т-твою медь… Прости, вырвалось.

– Пустяки какие.

– Сидит Вася Сталин и чушь глаголит…

– У меня тоже мысль промелькнула, что все это розыгрыш, или у тебя что-то… Ну, контузило тебя, что ли… Или спьяну.

– Я не пью.

– Вижу. Я бы сразу поняла, если бы ты… вы хоть сто грамм…

Быков уловил это «ты – вы».

– Ты мне веришь?

– Все это так странно, – вздохнула Галина, оправляя платье на коленях. – Но… Ты даже в дверь постучал не так, как Вася. И смотрел не так, и говорил иначе… У тебя даже походка изменилась. И… Ты погладил Надю по головке…

– Я девочек люблю, – улыбнулся Григорий.

– А Вася сына хотел… Говорил, если будет девочка, чтоб обратно в роддом отнесла…

Галина всхлипнула.

– Не плачь…

– Не буду… Что же нам делать-то?

– Помогать я вам буду обязательно…

– Да у нас все есть…

– Навещать, если ты не против.

– Ну, конечно!

– Спасибо.

– За что?

– За доверие. Ты первая, кому я сказал правду.

– Спасибо…

Григорий невесело рассмеялся.

– Но зачем все это произошло с тобой? Я не спрашиваю, как, но почему? Или за что?

– Не знаю. Но мне очень, очень трудно.

– Вижу…

– Я даже «ты» выговариваю с трудом.

– И я…

Они оба замолчали.

Быков откинулся на спинку дивана, стал оглядывать потолок, люстру, шторы на окнах, стол на точеных ножках, покрытый камчатной скатертью, знакомую по кинофильмам радиоточку – черную бумажную «тарелку».

– Тебе все это незнакомо, да? – тихо спросила Галина.

Григорий кивнул.

– Бедненький…

– Ты только за меня не переживай, – улыбнулся Быков. – Я справлюсь.

– Скажи… Вот ты жил себе, жил, а потом вдруг очутился… в нем?

– Был боевой вылет. И вдруг – я уже в «Яке».

– А… сколько тебе лет?

– Пятьдесят пять будет. Осенью.

– Вот почему у тебя глаза такие…

– Какие?

– Печальные. Знаешь, такое впечатление, как будто я во сне. Или в сказке… И мне хочется, чтобы это была добрая сказка.

– Мне тоже.

– Расскажи о себе.

Самое удивительное, что Быков, товарищ молчаливый и неразговорчивый, не колебался, сидя рядом с Галиной.

Он хотел все выложить, поделиться, как говорят женщины. Именно поделиться, разделить с кем-то хоть часть той ноши, что гнула душу.

– Не знаю, стоит ли… – все-таки пококетничал он для порядка.