Татьяна Сорокина - Мыколка Страница 15

На улице уже крутились на лошадях всадники, застоявшиеся в конюшне лошади, с удовольствием бежали друг за другом.

Вершинин легко вскочил в седло, небрежно откинув ногой скамеечку, подставленную для него денщиком.

— Едем в Чугуево, — сказал он и пришпорил коня.

Когда они въехали в село на его единственной, слегка припорошенной улице, никого не было. Но над убогими домишками, крытыми соломой и кое-где дранкой, вился сизый дымок.

— Вот живут, — завистливо подумал помещик, — скотину накормили, и больше ничего делать не надо. Спят все, как совы.

Кавалькада проехала всю деревни и остановилась у крепкого пятистенка, огороженного невысоким тыном. Дальше за ними уже виднелся погост и церквушка.

Вершинин соскочил с коня и отдал поводья одному из охраны, а сам прошел во двор, где ему навстречу уже спешил отец Василий.

— Ба! Ваше Благородие, Илья Игнатьевич, какими судьбами, давненько к нам не заглядывал, — приветствовал он гостя.

— Да, вот, все дела, дела, недосуг, Василий Иванович, вот сегодня только выбрал время, хотел с тобой побеседовать, вопрос один обсудить деликатный…

— Так проходите в дом, чего мы здесь на пороге стоим.

Илья Игнатьевич прошел в дом и первым делом размашисто перекрестился на красный угол, где даже днем горела лампадка рядом с несколькими потемневшими от времени иконами. Тут его встретила попадья Акулина и кланяясь сообщила, как она рада, что им оказал честь такой гость. В дому у попа было чисто, прибрано, было видно, что хозяйка из попадьи хорошая.

— А что-то у тебя сегодня не шумно? — удивленно оглядываясь, спросил Вершинин.

Поп засмеялся.

— Так, ты когда последний раз изволил у меня побывать, годков пять назад и то после охоты. Мои два оболтуса уже в семинарии учатся. А из девок последнюю в прошлом году замуж отдал. Так, что вдвоем мы с матушкой остались ныне. Вот так и бедуем.

Пока они вели беседу, Акулина с работницей развили бурную деятельность. Рядом с печкой на полу зашумел самовар. А на столе начали появляться тарелки ложки и пузатые графинчики с настойками.

— Ну, разговорами не наешься, — сказал отец Василий и пригласил гостя за стол.

— Вот Илья Игнатьевич, а отведай наливочки черносмородинной, самолично по батюшкиному рецепту делал, а вот тут грибочки маринованные, Акулина у меня мастерица, пальчики оближешь, начал он потчевать помещика.

Некоторое время в комнате царило молчание, прерываемое звуками еды, и звоном бокалов.

— Уфф, — отвалился Илья Игнатьевич от стола, — давно к тебе не заезжал, даже забыл, как у тебя поесть можно. Мой то Петяй, даром, что из Москвы, готовит всякую дребедень французскую, глядеть противно, а никуда-с не денешься, не поймут, — закончил он с грустью.

Отец Василий махнул рукой и Акулину с прислугой, как ветром сдуло, они накинули зипуны, платки и ушли к соседям.

— Ну, выкладывай гость дорогой, что тебя привело ко мне, говори, как на духу, вижу ведь, неспокоен ты, — сказал он Вершинину.

— Понимаешь, отец Василий, не знаю, как и начать, — сказал Вершинин, — появился у меня в имении новый паренек, Николка Лазарев, с Чугуева. Ну, тот, который дураком был.

Поп наклонил голову.

— Истинно так, был да сплыл, до сих пор сам в себя придти не могу. Просто чудо, какое произошло, ведь совершенным, прости Господи, дураком был, а стал смышленым хлопцем. Когда его азбуке учил, каждый день удивлялся, у меня ведь десяток ребятишек ходят грамоте учиться, так он их в два дня обогнал.

— Да, знаю я про все это, — досадливо махнул рукой помещик, — понимаешь тут такое дело, очень уж он на моего давнего друга Андрея Шеховского смахивает. Разговорил я его бабку Глафиру, и рассказала она мне историю интересную, так вот Василий Иванович, можешь, ли ты мне помочь концы в этой истории связать?

Поп скорчил гримасу и задумался. Но через некоторое время заговорил.

— Илья Игнатьевич, вот тут общество хотело церквушку нашу в божеский вид привести, иконостас обновить, пошли к твоему управляющему, чтобы лесу разрешил с десяток сосен да дубов уронить. Так он ведь ногами затопал и не дал сквалыга ни шиша.

Тут он замолчал и уставился хитрыми глазами на собеседника.

Илья Игнатьевич выругался про себя, ведь именно он запретил давать лес крестьянам.

— Ну, если общество просит, да еще, и ты присоединяешься, то дам я указание Францевичу, чтобы выделил вам лесу сколько надо. Но смотрите, чтобы не более того. А Гришка лесничий проследит, — нехотя выдавил из себя Вершинин.

— Вот и отлично, благослови тебя Господь, все разрешилось к Славе его, — воскликнул отец Василий.

— Что касается помочь концы, порванные, вместе свести, так, все, как бабка тебе рассказала, и было, не брешет она нисколько. В том свидетельство мое твердое. Прости господь грешницу Анну, упокоится она с миром, — печально сказал он

— А чего ты Илья Игнатьевич так именно это дело близко к сердцу принял, ведь таких отпрысков по всей России тысячи бегают? — добавил поп в конце своей тирады.

— Отец Василий, понимаешь, друг мой в тоске последние дни жизни своей проводит. Сидит в одиночестве, как сыч, болеет тяжко. Так уж у него судьба сложилась. Жена и сын в горячке уж двадцать лет, как умерли. Второй раз не женился, уж не знаю, почему и родственники пытались его свести с девицами, но все бесполезно. И подумал я, что привезу ему парня этого, ведь видел сам, каков молодец вымахал, а умница слов нет. Уже по-французски чешет так, что я за ним не успеваю. Ну, а далее дело его, если признает наследником своим, парню вольную в то же день подпишу и оформлю. Ну, а если не захочет, то я такого молодца от себя не отпущу, самому интересно, что дальше из него может, получится, — объяснил свои мотивы Вершинин.

— Ясно, ясно, — сказал отец Василий, — хорошие мысли у тебя, по-божески поступаешь. В писании отец блудного сына и через много лет принял, а тут не по своей вине отрок отеческой ласки не знал. Кажется мне, что если все так, как ты рассказал, то признает твой друг сына, не может же мужчина свой род прервать, если у него наследник есть, пусть и байстрюк, ну так, он что первый что ли, начни считать, со счету собьешься.

Посидев для приличия, еще немного Илья Игнатьевич начал прощаться, поблагодарил за угощение и под благословение попа поехал обратно в сторону дома, правда для начала ему еще пришлось ожидать несколько своих молодцев, забредших на огонек к родственникам и знакомым. Обратный путь был уже проделан не спеша, поэтому приехали в имении уже затемно. Вершинин был не в настроении, и даже дал в зубы одному из охраны, сам не зная за что.

Но Фекла, встретившая его у парадных дверей быстро улучшила его настрой, сегодня она надела новое парижское платье и была так ослепительно красива, что Вершинин забыл о своем друге, его предполагаемом сыне и всем остальном. Они поужинали вдвоем. Катенька уже спала крепким сном, вдоволь нагулявшись по аллеям парка, и не мешала им своими язвительными замечаниями.

Но женское любопытство все же не давало Фекле покоя, и она спросила, вроде бы не навязчиво.

— Ну, как Илюша съездил в Чугуево? Все, как ты предполагал?

— Да, ма шер, все подтвердилось, и посему я через неделю отправлюсь в город в гости к Андрею и возьму с собой Николку, пусть князь на него посмотрит и сам думает, что ему делать.

— Илья Игнатьевич, а ты не забыл, что этой субботой у нас прием и бал. Катенька в первый раз выйдет в свет?

— Хм, конечно не забыл, — важно сказал Вершинин, напрочь забывший об этом событии.

— Так вот, — продолжила Фекла, — я думаю надо для этого события работников на кухню прибавить, потом надо новых лакеев взять и обучить слегка. А то будет, как в прошлом году, когда свечи на жирандоли зажигали, она возьми да упади.

Илья Игнатьевич слушал, как ему Фекла ездит по ушам, молча без выражения, и только согласно кивал головой в ответ на ее слова. Он прекрасно знал, что его любовница устроит все в лучшем виде, а ему в это дело лучше не соваться.

— Конечно, конечно моя хорошая, ты все правильно говоришь, вот и возьми все в свои руки, — наконец, изрек он.

— Илья, ну все же послушай меня, ты опять хочешь, чтобы я все сделала, ну ты хоть список гостей просмотри, может, кого забыли или наоборот не стоило приглашать. Вот, например, Александра Михайловича, — вспомнила Фекла мелкого соседского помещика, владельца деревеньки в двадцать душ, который жил, пожалуй, бедней, чем его крестьяне.

— Он, как напьется, опять всем будет про свои суды рассказывать и глупости говорить.

Вершинин поморщился, Александр Михайлович был в детстве довольно хорошим его приятелем, с которым они вместе портили деревенских девок, ловили рыбу и занимались другими шалостями. Но потом, Александр Михайлович начал пить горькую, неразумно играть в карты и сейчас остался на бобах.