Елена Хаецкая - Жизнь и смерть Арнаута Каталана Страница 23

Наконец Каталан остановился у свежей насыпи, наклонился, щуря глаза, осмотрел. Выпрямился, обратился к толпе:

– Эта?

Общий вздох был ему ответом, и чей-то голос отозвался:

– Эта!

Каталан потряс заступом над головой и со всей силы обрушил его на могилу. Комья земли так и полетели. Задыхающийся, весь потный, с красными пятнами на скулах, Каталан разрывал пристанище еретички под пристальными взглядами толпы. Вскоре он гулко ударил заступом о крышку гроба.

И тут, будто очнувшись от странного оцепенения, кто-то в толпе прокричал:

– Что мы стоим и смотрим? Смерть святотатцу!

Вняв этому призыву, несколько человек метнулись к Каталану и, толкнув его в грудь, отбросили в сторону от могилы. Каталан пошатнулся и замахнулся заступом, обороняясь, но на нем повисли сзади и, схватив за руки, отобрали заступ. Каталан на миг замер, задрав лицо и дергая кадыком. Чья-то ненавистная харя нависла над ним, покатала за щекой языком и разразилась плевком прямо Каталану в глаза.

Каталан моргнул, и тут же кто-то сильно ударил его по скуле. Раз, другой. Каталан дернулся и вдруг резко пнул нападавшего ногой пониже живота. Тот заорал и скорчился, а Каталан слабо улыбнулся.

После этого его, не чинясь, с маху приложили головой о могильный камень, а после подхватили за плечи и, бессознательного, поволокли с кладбища на улицу.

Нельзя сказать, чтобы при этом разъяренные жители Альби заботились о том, чтобы не причинить одежде Каталана какого-нибудь ущерба, либо тревожились о сохранности бренной телесной оболочки самого монаха. Напротив! На нем самозабвенно рвали одежду, терзали его за волосы, норовили наградить кулаком или плюнуть ему в лицо, а кое-кто тянулся ножом. Желающих побить Каталана нашлось так много, что иные передрались между собой за право добраться до ненавистного монаха и расквасить ему морду.

Тем временем Каталан очнулся от временного забытья – мудрено было не прийти в себя, коли его непрестанно били и пинали, норовя превратить в сплошную кровавую кашу.

И сказал Каталан, выплюнув обломок зуба:

– Благословен Господь!

После этого он уже кричал не переставая, оглушая своих мучителей, так что улицы Альби заполнились как бы пением двух полухорий, во всем несогласных друг с другом:

– В реку его, в реку!..

– Блажен Иисус!

– Оторвать ему голову!

– Да пощадит вас Бог!

– Вон из города, убийца!

– Господи, прости их!

– Смерть монахам!

– Господи, благодарю Тебя!

Это Каталан орал почти на самом берегу Тарна, осипший, с плевками крови, которые летели у него изо рта при каждом выкрике.

На берегу мнения толпы разделились. Одни считали, что Каталана надлежит хорошенько связать и без лишних слов утопить. Другие же предлагали разрезать его живьем на куски, сунуть в мешок и бросить в реку.

Вторая затея понравилась толпе куда больше первой, но поскольку выполнение такого плана требовало значительно больше времени, то расправа немного замедлилась.

В этот момент Вильгельм Пелли со своей стражей, состоявшей из восьми дюжих молодцев, предусмотрительно вооруженных до зубов, выбежал на берег и помчался к Каталану. Удивительное дело, скажете вы, что столь немногочисленная стража разогнала толпу? Но не следует забывать о том, что толпа состояла преимущественно из любопытствующих и что среди избивавших Каталана не было ни одного, кто сам желал бы получить по морде. И потому Вильгельм без особого труда вырвал из рук добрых жителей Альби их жертву и, плача над окровавленным Каталаном, потащил его к церкви святой Сесилии.

По дороге, обнимая Каталана за плечи, говорил ему брат Вильгельм:

– Тебе нужно промыть раны, брат. Боже, что они с тобой сделали!

Но Каталан только мотал головой и шептал:

– Скорей, скорей!..

Брат Вильгельм думал, что Каталан торопится быстрее добраться до храма и обрести там безопасное убежище. Однако он, видимо, плохо знал Каталана.

Едва очутившись в церкви, Каталан оттолкнул от себя заботливые руки брата Вильгельма и бросился, шатаясь, к алтарю.

В храме святой Сесилии в этот час открылся церковный собор под председательством епископа Альби, ибо учреждение инквизиционного трибунала, наделение его всеми надлежащими полномочиями, снабжение необходимыми для ведения процессов материальными средствами, координация действий магистрата и духовных властей и проч. и проч. – все это требовало всестороннего обсуждения.

Прерывая мерную речь епископа, Каталан завопил что-то невнятное, ибо губы его были разбиты и некоторые зубы шатались, а язык – прокушен. Вид Каталана был столь ужасен, что многие повскакивали с мест, не зная, что и предпринять. А Каталан, дрожа от нетерпения, сумел наконец выговорить те слова, что жгли ему сердце, и отлучил от Церкви весь Альби во главе с епископом, и сделал он это с превеликой горечью в присутствии всего духовенства и народа, беснующегося на берегу Тарна в нескольких шагах от церкви.

После этого, даже не умыв окровавленного, заплеванного лица, опираясь на руку брата Вильгельма, Каталан направился к выходу.

Городской нотарий Ротберт бросился догонять разъяренного монаха и, настигнув уже на самом пороге, метнулся ему в ноги, умоляя пощадить город. Каталан остановился. Обернулся. Епископ поспешил навстречу и, еще издали наклонив голову, приложился губами к кровоточащей руке Каталана.

Еле ворочая языком, Каталан проговорил:

– Мне безразлично, как здесь обошлись со мной. Но Альби оскорбил Церковь, а этого я прощать не уполномочен.

С такими словами Каталан отобрал у епископа свои руки и, хромая на обе ноги, решительно выбрался из церкви.

Глава девятая

АРНАУТ КАТАЛАН СЖИГАЕТ ЕРЕТИКА

Каталан любил свой монастырь в Тулузе. Никогда прежде за всю жизнь не было для Каталана на земле такого места, которое он назвал бы своим домом.

Ему даже дышать как будто легче стало, когда вошел в низкую церковь под деревянной крышей, ступил на черные каменные плиты пола и через среднюю дверь, раскрытую настежь, выбрался во внутренний двор, пристроенный к церкви, на полутемную галерею, а оттуда – к залитым солнцем зеленым грядкам, где Каталан с еще одним братом по имени Фома выращивал салат и целебные травы.

А как выбрался – так и повалился без сил лицом в распаренную солнцем зелень. Все-то избитое тело болело и ныло у Каталана, и всякий вздох отзывался в нем скорбью, и всякая пища, кроме самой жидкой кашицы на воде, резала живот, будто ножами, и третий день уже мочился Каталан кровью. Худо Каталану, почти невыносимо.

Тем временем Фома тоже пришел в сад и начал пропалывать грядки – сорную траву выдергивал, а целебную собирался оросить чистой водой из колодезя.

Был этот Фома ростом невысок, костью широк и крепок, а обращением так прост, что иному мог бы показаться и вовсе дураком. В монастыре он появился раньше Каталана, так что Каталану порой казалось, будто всегда обитал у этого колодезя коренастый неразговорчивый Фома.

И вот лежит Каталан без сил между грядкой с салатом и грядкой с мятой, а Фома, работая, все приближается и приближается. Наконец, вывалив в междурядье охапку сорняков и осыпав бездельно валяющегося Каталана комьями земли, говорит Фома как бы удивленно:

– Велики чудеса Твои, Господи! Какой огромный сорняк волей Твоей вырос у меня на грядках! Как же мне выкорчевать его, столь мощный? Да и укоренился он, поди, крепко! Ах, был бы со мной брат Арнаут Каталан, взялись бы мы с ним вдвоем за этот сорняк – глядишь, вместе бы и одолели!

Тут Каталан устыдился, пошевелился, стряхнул с себя вырванные Фомой сорняки и говорит:

– Да помилует тебя Всеблагая Дева, Фома! Это же я, Арнаут Каталан!

Фома же, за щеки взявшись, как бы в глубокой печали, отвечал:

– Всяк простоватого Фому обмануть хочет! Неужто ты и впрямь мой брат Арнаут? Ни за что не поверю!

Каталан, охая и хватаясь то за спину, то за отбитый бок, кое-как поднялся на ноги и, не сказав больше ни слова, принялся помогать Фоме пропалывать грядки.

Так работали они никак не меньше часа, а потом Фома отвел его в трапезную и сам принес ему и себе по кружке холодного ягодного питья, и когда утолили они жажду, сказал Фома:

– Теперь я и вправду вижу, что ты – мой брат Арнаут Каталан!

На то, чтобы оправиться от побоев, принятых в Альби, были у Каталана остаток лета и почти вся зима; проводил он дни то занимаясь приготовлением лекарственных снадобий, то погружаясь в молитву, то молча прохаживаясь по галерее в обществе брата Фомы, чьей простоте Каталан не уставал дивиться.

Однажды, выйдя одновременно из своих келий, расположенных в одном коридоре на втором этаже, прямо над галереей, встретились они возле углового окна. Свет падал на географическую карту и список монастырей, висящие в простенке между дверей. Этот список, выполненный черными и красными чернилами и заключенный в простую деревянную рамку, насчитывал уже десяток названий.