Александр Данковский - Болотные короли

Александр Данковский

Болотные короли

Небольшой костерок терялся в промозглых сумерках, почти не давая ни света, ни тепла. Даже дым, достаточно густой из-за сырых дров, растворялся в насыщенном влагой октябрьском воздухе, так что можно было не опасаться, что кто-то разглядит поднимающиеся над зарослями клубы. Небо, серое и беспросветное, принимало в себя, засасывало без остатка и тепло, и дымок, и даже специфический запах импровизированного шашлыка. Хотя, конечно, грех было называть этим гордым грузинским (или все-таки татарским?) словом то безобразие, что жарилось сейчас на корявых вертелах из тонкой ржавой арматурной проволоки. Собственно, из-за запаха двое мужчин и сидели сейчас у огня, кутаясь то ли в шинели, то ли в бушлаты – в общем, во что-то старое и военное. Мясо это, хоть ты его вари, хоть жарь, хоть запекай, хоть копти в ароматном дыму ольховых шишек, источало специфический и достаточно противный дух, и его по возможности старались готовить на открытом воздухе. Крокодилятина уже в глотку не лезла, но консервы и прочий цивилизованный хавчик следовало беречь – вот и мучились. Тем более, скоро все окрестные крокодилы (которые, если следовать букве научного закона, совсем даже не крокодилы), вероятнее всего, впадут в спячку, как и положено добропорядочным земноводным. И придется питаться запасами да рыбой, которая ловилась тут неважно. А на этих хоть охотиться можно без особых проблем – тупые и не слишком опасные твари, подпускавшие, к тому же, на расстояние удара, а то и сами это расстояние сокращавшие. Так что можно было не тратить дефицитные патроны и пользоваться вечным холодным оружием. Лучше – копьем. Главное было – не зевать.

Вокруг сияла, пользуясь избитым поэтическим штампом, золотая осень. Багрянец кленов, золото берез, темная бронза дубов – наличествовал весь джентльменский набор с добавлением ивы (очень много), боярышника (поменьше), осинника (хватает) и уже порыжевшего, отчаянно шелестевшего на ветру тростника (ну, просто завались). Только вот любоваться этой красотой хорошо сквозь окно, из основательно протопленного добротного домика и в солнечный день. А не так, сидя промозглым вечером на крыльце щелястой хибарки, защищавшей лишь от ветра … Да и надоела уже вся эта красота.

– Хуже нет как ждать и догонять, – проговорил, наконец, один из мужчин, тот, что постарше, лет, наверное, сорока. Наверное, ему просто надоело молчать. Хмурый, даже мрачный, заросший пегой бородой, он баюкал на коленях здоровенную деревянную кобуру и время от времени потирал шрам над левой бровью костяшкой большого пальца. Вернее, не шрам даже, а довольно глубокую вмятину. Наверное, когда-то по этому месту пришелся сильный удар и повредил кость, и теперь старая травма ныла от сырости и холода.

– Да, уж лучше бы сами в рейд пошли, – ответил другой, помоложе лет на десять и, в отличие от своего собеседника, чисто выбритый. Он тоже был вооружен – через плечо был перекинут старенький охотничий СКС, тот, что без штыка: приклад весь исцарапан, сквозь воронение ствольной коробки пробивается беловатый металл.

– А то ты по рейдам не набегался?

– Набегался, конечно. И не я один. И вообще предпочел бы сейчас, скажем, лекции читать.

– Лекции? – поднял брови бородатый. – Кому?

– Да хоть кому. Представляешь, открыл недавно в себе педагогический талант. Вот Саньке давеча объяснял теорему Пифагора – просто так, в разговоре всплыла, – так буквально кайф испытал.

– Саньке? – повторил бородатый чуть другим голосом. – Ну да, молодежь учить надо, а то дикарями вырастут. А вот твой педагогический талант – это, дружище, большой вопрос. Думаю, дело в другом. Ты – куркуль.

– Да? – пришло время поднимать брови бритому.

– Ну да. Не любишь, когда добро пропадает. А твои знания – это добро. И чтоб оно не пропало, их надо передавать. Вот тебя и тянет на преподавательскую работу, вот и распирает изнутри. Ты еще б тут университет открыл, дай тебе волю.

– Я б открыл. И кое-кого в него с удовольствием пригласил бы, – молодой грустно посмотрел куда-то в сторону садящегося солнца. Его и видно-то не было толком, так, розовый круг в розовой же хмари.

– Тоскуешь? – участливо спросил бородатый.

– Не без того. Я ж ее с тех пор всего пару раз и видел – издали, в бинокль. Только и знаю, что жива. Тоскую и по ней, и вообще по нормальной жизни. Да где она, нормальная? А пока, – он глухо хлопнул себя по коленкам покрасневшими от сырости и холода руками и заговорил другим, эдаким бодряческим тоном, – ребят к другому совсем готовить надо. Тригонометрию, конечно, жалко, но им она сейчас не поможет.

– Готовить? – усмехнулся пожилой. – Еще кто кого готовит. В некоторых вопросах они нам с тобой сто очков вперед дадут. Ну, может, не сто, а пятьдесят. Натасканные, пронырливые. Так что не переживай, вернутся.

– Да я и не переживаю, – ответил молодой, несколько недоумевая. Разговор-то об ожидании затеял как раз его напарник. Впрочем, они и вправду нервничали оба. – Срок еще не вышел. Да и вчера полоскало все время. Может, решили парни не плыть, а переждать. Забрались под лодку и дрыхли себе.

– Зря, если так. Как раз в дождь безопаснее. Ни увидеть тебя, ни услышать. Разве что отчерпываться время от времени приходится. А сырость – ну что сырость? Мы в ней и так все время живем.

Молодой поднялся с осклизлого бревнышка, на котором сидел, похлопал себя по отсыревшей заднице, прошелся взад-вперед – то ли ноги разминал, то ли пытался согреться. Поправил ремень карабина. Видно было, что оружие ему мешает, что он еще не привык постоянно таскать его на себе, не сжился. Еще раз дернул за ремень, наверное, думал, не снять ли надоевшую пушку. Но оставил. Что-то поправил в костре, перевернул крайний слева шампур. Взял с земли толстую корявую ветку, критически осмотрел. В таком виде сунуть ее в костерок, не потревожив жарево, не получится. Потянулся за воткнутым в торец бревна, на котором сидел, мачете.

– Не надо, – заметил старший. – Вечер, звук по воде далеко разносится.

– Да ладно, мало мы, что ли, шумели, пока базу тут оборудовали? – молодой отвечал с ленцой, без особого напора. Но инструмент все же оставил на месте.

– Базу. Скажешь тоже… Олежа, ты ж сам же придумал всю эту хрень с надзором, – хмыкнул его собеседник и снова потер бровь. Потом подобрал другую ветку, потоньше, не без труда переломил ее об колено (та, будучи сырой, подалась не сразу), сунул обломки в чахлое пламя. – Вот сидим теперь. Ждем. А толку?

– Есть толк, Леша, и ты сам прекрасно это знаешь. И карты подробные составили, и пару банд расшугали, и барахлишком у них разжились. За один лодочный мотор, по-моему, тебе кое-кто готов был сапоги вылизать. Ну, или помыть, что, кстати, не помешало бы. И при этом никто о нас не догадывается – из тех, кому не следует. Мы их видим, они нас нет. А ведь и полугода не прошло с тех пор, как мы с тобой познакомились. Главное – люди при деле. Не разбежались, не забаловали. А это в нашем положении дорогого стоит.

– Тут ты прав. Дело оскотиниться не дает. Но это у нас с тобой оно личное, а у остальных…

– И у остальных уже тоже личное. Потому сейчас ребята там по болотам шляются, а мы тут сидим, окрестности изучаем, науку вперед двигаем – то веслом, то прикладом.

– Да вы пиит, мон шер князь Ольг. Экие метафоры заворачиваете.

– С вас беру пример, май диар Алексей свет Попович. Вам-то изящная словесность ближе. Профессия как-никак.

– Да уж, профессия, – названный Алексеем поморщился еще сильнее и зябко дернул плечом. Воспоминания против воли всплывали в памяти и кружились, как яркие осенние листья в водоворотике ближайшего ручейка. Кружились, кружились, кружились…

Часть первая

Пикник с биологией и не без морали

Пролог

По моей спине кто-то прополз. Не насекомое, а тварь побольше, с лягушку размером. И такая же холодная. Может, это и есть лягушка. И хорошо, что она меня не испугалась. Значит, приняла за деталь пейзажа. Следовательно, другие, гораздо менее безобидные создания тоже могут меня не заметить.

Впрочем, заметить меня и вправду трудно. Над водой виднеется лишь измазанное грязью часть лица да кисть руки, сжимающая эту чертову железяку, скорее всего, уже бесполезную. Остальное покоится в мерзкой болотной жиже, вонючей и холодной. Нет, вонючей – это мягко сказано. Густая как суп жидкость источала самые разнообразные миазмы: сероводород, тина, тухлая рыба, гнилая трава, ржавчина, мазут… Природа и человек объединили свои немалые навыки по созданию тошнотворных ароматов. Но природа оказалась сильнее, поэтому воде копошилось великое множество разных тварей, которые забирались под одежду и пытались меня то ли грызть, то ли просто царапать жесткими лапками, ногочелюстями, хитиновыми панцирями, а может, и просто зубами. К счастью, после второго часа неподвижного лежания в стылой – видать, ключи где-то бьют – водице кожа почти полностью утратила чувствительность.