Андрей Щупов - Прыжок Ящера Страница 69

На них жили наши предки."

— Юнкерсы!..

— Чего, чего?

— Ложись, говорю, дурила!

Меня грубо толкнули в спину, а в следующую секунду над крышами домов с ревом промчались черные махины самолетов. Гулко и часто заколотили близкие орудия. Вероятно, зенитки. Следом, захлебываясь, ударили пулеметы. А рев моторов удалялся, меняясь в тоне и, видимо, приближаясь к заветной цели. Музыкальная строфа спешила завершиться — для кого-то роковой точкой, для кого-то триумфальным восклицательным знаком.

На этот раз мы были в Таллинне. В самом начале войны. И немцы лупили с земли и с воздуха, стискивая город в смертельных объятиях.

— Рейд бомбят, суки! — молодой боец в форме курсантика поднял голову. Именно он приютил нас на этой разбитой улочке, поверив в байку об артистах, согласившись укрыть джип в хлипкий гаражик. Насколько я понял, этот самый гаражик он и поставлен был охранять.

— Если бомбят рейд, зачем же ты меня толкнул? — поднявшись на ноги, я неспеша отряхнулся.

— Ну так… Раз на раз не приходится. Они, бывает, и в городе пару бомб сбрасывают. А знаешь, какие у них бомбы? Морские — аж на тридцать пудов! Ахнет такая, — и, считай, целого квартала нет.

— А где же наши еханные истребители?

Это спрашивал уже Гонтарь. Настороженно оглядываясь, он привычно держал правую руку в кармане.

— Какие там истребители. Хорошо, еще корабли остались. — Курсант махнул рукой куда-то за спину. — Там немчура на танках прет. Прямо лавиной. А наши с рейда садят из главного калибра. Тем только и держимся.

— Вслепую, что ли, стреляют?

— Почему вслепую? Наблюдатели есть. То есть должны быть…

Мы вздрогнули от далекого грохота. Боец съежился.

— Началось. Мы их, они нас. И так вот весь день…

Из-за угла выскочил вооруженный винтовками патруль, стуча сапогами, промчался мимо гаража. И снова на отдалении ахнуло. Пыльное облако припудрило уличную линзу. Гонтарь раскашлялся. Снова послышались шаги, патруль бегом возвращался.

— Вот тварь! Чуток не достал!..

В гараж забежали трое бойцов. И тотчас по мостовой застучали пущенные с неба металлические катыши. Один из самолетов решил, как видно, попугать горожан.

— Вдарить по нему, товарищ майор? — один из бойцов стянул с плеча винтовку.

— Отставить! — майор зло сплюнул под ноги. — Пули только зря изведешь.

Покосившись на нас, без особого интереса спросил:

— Кто такие?

— Артисты они, товарищ майор, — улыбаясь, заговорил курсантик. — Видите, как одеты. С самого Урала приехали. На гастроли. Машина вон у них какая складная. Специально для спектакля.

— Машина, говоришь? — майор скользнул глазами по накрытому брезентом джипу. — Сейчас поглядим. Сидорчук! Ну-ка сбрось эту хламиду.

Зашуршал сбрасываемый брезент.

— Ого!..

— Эй, майор, поаккуратнее!

— Что? — майор по-рысьи зыркнул в сторону Гонтаря.

— Спокойно, ребетя, без нервов, — я поднял руку, однако жест не произвел на майора ни малейшего впечатления.

— Так… А документики у вас, господа артисты, при себе имеются?

Я сумрачно вздохнул, и Гонтарь понял мой вздох, как надо. Бдительные бойцы не успели даже ойкнуть. Майора телохранитель положил жестким ударом пистолетной рукояти в лицо. Мгновение, и другие бойцы понятливо вздернули вверх руки.

— Вязать их?

— Оглуши.

Два костяных удара, короткий стон. Курсантик, дрожа, наблюдал, как Гонтарь деловито укрывает тела брезентом. Пальцы его неровно теребили кожаный ремешок винтовки.

— Вы что же… — заикаясь, произнес он. — Как же это…

— Не шпионы мы, не волнуйся, — я кивнул ему на улицу. — Шпарь, мальчуган. За гараж спасибо и не поминай лихом.

— У меня ведь пост…

— Давай, давай, дергай. Не доводи до греха, — Гонтарь подтолкнул его в спину.

Минутой позже мы сидели уже в кабине джипа.

— И куда теперь?

— Направо. Туда, откуда приехали.

Гонтарь кивнул. Утробно урча, машина выползла из гаража, мягко развернулась. Далеко в небе крестиками угадывались приближающиеся самолеты. Очередная волна «Юнкерсов». Я закрыл глаза, и джип рванул самолетам навстречу. На таран.

Ветер трепал волосы, ласковое солнце светило в лицо. Воротник я успел расстегнуть, и на мой галстук с агатовой булавкой, нет-нет, да и косились чьи-нибудь злые глаза. Артисты, не артисты, но на здешний люд мы и впрямь не походили, хотя к недоверчивым взглядам я начинал уже привыкать.

— Не косись, любезный, не косись. Скажи лучше, что здесь такое теперь будет?

Гражданин в стеганной косоворотке недовольно передернул плечом.

— Что надо, то и будет.

— Верно, какой-нибудь фонтан с русалками?

— Зачем же фонтан? Фонтаны — они для буржуев. А мы памятник поставим. Настоящему человеку.

— Это кому же, позвольте вас спросить?

— Да уж найдется кому… Хоть бы тому же Суворову! Александру Васильевичу. Или, скажем, первопроходцу Халымбадже.

— Какой такой Халымбаджа? Что-то не слышал.

Физиономию мастерового перекосило так, словно ничего ужаснее я и сказать не мог.

— Ермака знаешь?

— Ну.

— А Хабарова?

— Отчасти.

— Вот и Халымбаджа из таковских. Считай, первый идеолог дальних странствий. Дальше Земли шагнул! Это, мил человек, понимать надоть!..

Надоть-то надоть, однако понимания на лице моем, похоже, не читалось, и, отмахнувшись, мастеровой поспешил к своим. В самом деле, что время терять, когда поблизости вершатся столь лакомые дела! С энтузиазмом и дружными воплями толпа крушила «буржуйский» памятник. Чай, не каждый день такое деется! До разговоров ли тут!

Я поежился. Машинально достал пачку сигарет, подумав, спрятал обратно. Поймав на себе очередной внимательный взгляд, отвязал чертов галстук с булавкой, скомкав, сунул в карман. Впрочем, не в галстуке было дело. Среди этих криков и подле этих людей мы при любом раскладе смотрелись дико. Одень нас в ту же мятую, неказистых расцветок дрань, мы и тогда привлекали бы к себе постороннее внимание. Ростом, манерами, чужеродной мимикой. Что в осажденном Таллине, что в охваченной революцией столице. Как там ни крути, мы были сытыми среди голодных, настороженными среди злых. Такое уж время у них тут кипело и бурлило. Ирландское рагу по Джерому.

Я воровато огляделся, невольно придвинулся ближе к Гонтарю. Скамеечка, на которой мы сидели, являла собой подобие островка среди волн. Все было иным для нас, и мы были иными для всего. Привыкнуть к картине, которую мы наблюдали, представлялось попросту невозможным. На одном конце площади царило лето, на другом — зима. Через пару кварталов можно было угодить в сумерки вечера, здесь же поблизости — вовсю разгорался день. Пухлые лепехи грибной пиццы Гонтарь закупил в итальянском ресторанчике напротив музея Свердлову, а горячущий чай нам налили в термос из пузатого самовара в хлебном лабазе. Верно, по этой самой причине нам не хотелось задерживаться под какой-либо крышей. Все кругом представлялось зыбким и ненадежным, и только небо оставалось небом. Пусть не всегда ласковое, но всегда свое, родное. Вот и перекусить мы присели в солнечном скверике, где дружная толпа, вооруженная арканами и крючьями, с уханьем валила с постамента горделивого Керенского. Александр Федорович заваливался неохотно, изо всех сил сопротивляясь усилиям десятков рук. Взобравшийся на постамент доброволец долбил молотом по каменным стопам временщика, и дело, пусть со скрипом, но продвигалось. Как и во всей своей жизни крайне неустойчивый, не устоял бывший премьер-министр и сейчас. Кто-то радостно взвизгнул, и, вторя женскому воплю, памятник с хрустом отошел от основания, величаво стал крениться. Земля содрогнулась от костяного удара, правая рука Керенского откатилась в сторону, где на нее стайкой налетели босоногие ребятишки. Взрослые на мелочи не разменивались, — с молотками и зубилами подступили к голове поверженного. Начинался сладостный миг — миг вакханалии и мести. Со статуей делали все то, чего не могли сотворить с живым, удравшим за рубеж прототипом, — разбивая надбровные дуги, отламывая нос и выколупывая каменные глаза. Развлечение, что и говорить, не для слабонервных. К числу слабонервных нас вряд ли можно было бы причислить, и, запивая политую кетчупом пиццу, мы отрешенно наблюдали за разгулом страстей. Безмолвно и без особого любопытства. Что такое мстительный азарт, мы знали не понаслышке. Американцы за Перл-Харбор отомстили японцам при Мидуэе, японцы не остались в долгу — взяли реванш у острова Гуадалканал. Впоследствии многочисленные жертвы им припомнил злопамятный Трумен, отдав приказ бомбить Хиросиму с Нагасаки. Так что месть, как Марианская впадина, — столь же тягостна и бездонна. Только начни, а уж заканчивать придется либо внукам, либо правнукам. И то, если окажутся умнее недалеких предков. Разрушители, которых мы сейчас лицезрели, подобных исторических примеров еще не знали и не могли знать, а потому старались вовсю. Пыль стояла столбом, с хаканьем и матом люди вырывали друг у дружки лучшие куски, обменивались крепкими тумаками.