Журнал «Если» - «Если», 2001 № 10 Страница 20

Эдди, рассмеявшись, сказал:

— Правильно. Только не забудь поделиться своими выводами с Рути Дженсон.

Мэри Бет пожала плечами.

— Бедняжка Рути получает от тебя как раз то, чего страстно желает, а желает она грубости и, заработав очередную порцию, упивается ею в одиночку дома, а потом чувствует себя перед тобой виноватой. Вот еще пример. Ты собирался выручить девчонку Боландов. Но подумал ли ты, что после этого и она, и ее сестра, и мать почувствовали бы себя твоими должниками? Или вот Трумэн Кокс. Сколько раз ты позволял ему угостить тебя стаканчиком, Эдди? Держу пари, что ни разу! А Стюарт Уинкль? Каждому в редакции известно, что ты делаешь за него газету. Но пользуешься ли ты ключом от его загородного домика? А ведь Уинкль действительно хочет, чтобы ты им воспользовался, Эдди, ведь он стремится расплатиться с тобой хотя бы так, хотя бы символически. А есть еще Джордж Эллмен, Хэрриет Дэвис… Длиннющий список, Эдди, и в нем все, кому ты оказывал и оказываешь мелкие услуги, и кто теперь считает себя твоим должником и ощущает перед тобой вину за то, что не любит тебя, но не понимает почему. Я тоже была в этом списке, Эдди, но теперь расплатилась с тобой сполна.

— Ладно, с окутывавшей меня тайной мы худо-бедно разобрались, — мрачно произнес Эдди и, ткнув пальцем в сторону лежащей на кровати девушки, спросил: — А что ты скажешь о ней?

— Об этом, Эдди. Об этом, а не о ней. Думаю, сначала снимем ее на видео, сделаем несколько копий и рассуем их по безопасным местам, а уж потом объявим о своем открытии на весь мир. Как тебе мой план?

Эдди пожал плечами.

— Делай, как знаешь.

Мэри, криво улыбнувшись, тряхнула головой.

— Я в редакцию, Эдди. Посижу там на телетайпе, а как только появится Холмер, привезу его к тебе. Ты как, продержишься здесь еще часа два?

— Продержусь. — Мэри надела плащ, и Эдди, выйдя вместе с ней на крыльцо, спросил: — А тебе не приходило в голову, Мэри Бет, что мне просто нравится помогать ближним и никаких скрытых мотивов за этим нет?

Мэри, рассмеявшись, пообещала:

— Я подумаю над твоими словами, Эдди. Ну, пока.

Эдди, оставшись на крыльце, вдохнул полной грудью. Отмытый дождем мир пах свежестью. Нестриженные много лет кусты и деревья надежно отделяли дом Эдди от окружающего мира и заглушали шум маленького городка. Правда, если вслушаться, становился различимым шум машин, но не голоса, не смех, не отдаленные возгласы и тем паче музыка, которую Эдди не выносил.

Эдди вдруг показалось, что он — последний на Земле человек. Мысль была, конечно, глупой, и он, презрительно хмыкнув, резко повернулся, вошел в дом и запер за собой дверь; затем принес из кухни в спальню стул и уселся рядом с кроватью. Девушка снова дрожала. Намереваясь поплотнее подоткнуть под нее одеяло, Эдди протянул руку, да так и замер — черная мантия укутывала голову девушки уже менее плотно, чем прежде, и явно переместилась назад, открыв щеки. Эдди осторожно стянул с гостьи одеяло и, перевернув ее, обнаружил, что мантия съежилась и покрылась морщинами в тех местах, где прежде никаких морщин не наблюдалось. Девушка задрожала заметно сильнее.

— Да кто же ты, черт возьми, такая?! И что с тобой происходит? — Эдди нахмурился. — Ты ведь знаешь, что тебя ждет. Верно? Тебя увезут, начнут изучать, попробуют, разговорив, выяснить, откуда ты и где остальные, подобные тебе… Тебе наверняка причинят вред, возможно, даже погубят.

Эдди снова вспомнил золотистые лужицы ее глаз, прикосновение ее кожи — шелка, натянутого на что-то твердое, — хрупкость ее тела, легкость, с которой он девушку нес.

— Что тебе здесь нужно? — прошептал он. — И откуда ты?

Не получив ответа, Эдди замолчал. Просидев минут пять, задумчиво разглядывая незнакомку, он вдруг порывисто встал, отыскал в шкафу сухие ботинки и теплую фланелевую рубашку. Переодевшись и обувшись, завернул фигурку в одеяло, перенес в машину и осторожно уложил на заднее сиденье. Затем забежал в дом и, вернувшись через минуту, укрыл девушку вторым одеялом.

Заведя мотор, Эдди повел машину к горам, к домику Стюарта Уинкла, которым тот предлагал пользоваться в любое время. Ехал Эдди осторожно, перед каждым поворотом сбавлял скорость, чтобы тряска не потревожила пассажирку.

Когда Эдди свернул с шоссе на пустынную грунтовую дорогу, почти вплотную к обочине подступили вековые сосны и дубы, но вскоре дорога пошла круто вверх, лес по краям грунтовки расступился, и за деревьями справа заблестел океан. Эдди остановил машину на ровной площадке у края скалы и немного посидел, любуясь вечно катящимися волнами, неизменными и непостижимыми. Потом покатил дальше.

Домик Уинкла отыскался высоко в горах среди неохватных молчаливых деревьев. Домик представлял собой хижину из грубо оструганных досок калифорнийского мамонтова дерева с примитивной дровяной печью, но без водопровода и электричества. В доме нашлись керосин для лампы и полная кладовка провизии; у самой двери под навесом — множество сухих дров; в единственной спальне стояли две широкие кровати, а в гостиной — еще и диван.

Закутанная в одеяла девушка на заднем сиденье походила на огромный тугой кокон. Эдди бережно поднял ее, внес в хижину и уложил на кровать, затем торопливо растопил печь и притащил несколько охапок дров. Едва по дому волнами начал разноситься жар, он скинул верхнюю одежду и, как прежде, лег рядом с девушкой, а она, как тогда, прильнула к нему всем телом, впитывая тепло. Вскоре на Эдди навалилась дрема, и ему привиделось детство — жара, что тяжелым покрывалом обволакивала Индиану, и прилетавшие изредка смерчи, которые высасывали жизнь из всего живого и крушили вокруг все сущее…

Некоторое время спустя Эдди, с трудом прервав череду грез, встал, подбросил в огонь дров, а после секундного колебания швырнул в печь и пленки, которые дала ему на сохранение Мэри Бет. Затем сходил на кухню, накачал воды из колонки, напился, снова улегся рядом с девушкой и снова погрузился в блаженное состояние между сном и явью. Постепенно все его тело налилось усталостью, но то была приятная усталость — истома, близкая к блаженству. Иногда Эдди разлеплял налитые свинцом веки и что-то едва слышно бормотал, но девушка не отвечала, и он в следующую секунду закрывал глаза и забывал собственные слова.

Наступили сумерки, за ними — темнота, потом — снова сумерки. Замечательно было просто молча лежать и не шевелиться. Правда, изредка девушка вздрагивала, и тогда Эдди вставал и подбрасывал в затухающую печь дрова.

Наступил новый день. Эдди встал, оделся и, пошатываясь, словно пьяный, добрел до кухни. Открывая там банку с растворимым кофе, ощутил вдруг позади чье-то присутствие. Резко обернулся и увидел, что гостья встала. Она была невероятно хрупкой, тоненькой, словно соломинка, хотя ростом едва уступала Эдди; ее золотые глаза были широко распахнуты, но что в них таилось, Эдди не разобрал.