карина - медведица,или легенда о Черном Янгаре Страница 27

   А та потянулась навстречу, обняла Тойву нежно да и приросла к коже.

   Сколько лет с той поры прошло?

   Тойву не знает.

   Много.

   Замолчав, положила Тойву ладонь на мой лоб. И была эта ладонь холоднее льда.

   - Я устать, - наконец, сказала она. - Я просить свобода. Акку слать она.

   - Нет.

   Я не хочу становиться хийси-оборотнем, нелюдью, что обретается в лесу, покидая его лишь затем, чтобы найти себе добычу.

   Не хочу пробовать на вкус человеческую кровь.

   И вынимать из груди сердца, которые позволят мне хоть ненадолго согреть собственное.

   - Она звать Акку. Она прийти ко мне. Она взять шкура.

   Та, съехав с голых плеч Тойву, лежала на полу. Не шкура - грязный ком бурой шерсти.

   - Ты звать.

   Возможно. В сердцах. В обиде.

   В страхе.

   - Она слышать, - Тойву ласково накрыла ладонью дрожащую мою руку. - Вести. Дать я. Она взять шкура. Я спать. Покой.

   Я не собиралась плакать.

   Достаточно слабости, Аану безродная.

   - Она плакать, - Тойву, ковыляя, добралась до полки и сняла с нее резную шкатулку. - Она глупый. Хийси хорошо. Сила много. Мстить. Есть. Сердце тук-тук. Сладкое. Хийси все бояться.

   Я не желаю мести.

   Да и кому мне мстить?

   Но Тойву уже не слышала, смахнув со шкатулки пыль, которая покрывала дерево столь плотным слоем, что и резьба стала неразличима, она откинула крышку. Из шкатулки появилось на свет зеркальце в серебряной оправе, почерневшей от времени. И гребень с длинными зубьями. Тяжелые серьги. И пара запястий, украшенных алыми камнями.

   - Она быть свободна. От люди. От боги.

   - А от себя? - я смотрела, как примеряет Тойву украшения, как расчесывает остатки волос гребнем и, повернувшись правой, чистой щекой к зеркалу, смотрит на себя.

   Кого видит?

   Уж не ту ли красавицу, которой не стало много лет тому.

   - Он мне подарить... клясться жена сделать. И не бросать. Говорить, любит... Врать. Всегда врать. Она помни: мужчина врать. Она слушать. Жалеть. Нельзя жалеть. Мстить.

   - Ты отомстила?

   Тойву повернулась ко мне. И улыбка ее была безумна.

   - Я прийти к ним. Много-много прийти. День. И еще день. Кровь сладкая-сладкая... и сердце. Сначала тук-тук, потом молчать. Я смотреть. Пробовать. У человек маленький, но тепло. Тойву не мерзни. Есть и радоваться.

   Она убивала. Оборачивалась медведицей, возвращалась к усадьбе и ждала. Она была терпелива. И неуязвима. Ее пытались отвадить, выставляя на опушке леса богатые дары, но Тойву не желала откупа. На нее выходили, с огнем, с собаками и железом, но Тойву, уже отведавшая человеческой плоти, больше не боялась ни собак, ни стали.

   Она смеялась над охотниками.

   И вновь убивала.

   - Его жизнь я забрать последней, - сказала она, трогая серьги.

   Я же, не удержавшись, коснулась лица.

   - Он тоже умереть, - по-своему истолковала жест Тойву.

   - Я не буду мстить.

   - Ты - нет... - алая лента запуталась в седых космах. И серебряные запястья неподъемным грузом повисли на руках. - Она смотреть. Правда, красиво?

   Она гладила серебро и, вытянув руки, любовалась им.

   - Ты его убила?

   Янгар шел за мной.

   Звал.

   И клялся, что не обидит.

   Я не поверила, но...

   - Нет, - ответила Тойву, поворачивая зеркальце к обожженной стороне своего лица. - Сердце не есть. Горькое. Змея. Тойву не есть змея. Он сам умри. Мои раны не зарастать.

   Она улыбнулась сухими губами, что некогда были сладки, как дикая малина.

   - Если я не сказать им, - добавила она. - Она его жалеть?

   Нет.

   И да.

   - Посмотреть, что он с ней сделать, - зеркальце оказывается у моего лица. В отполированном металле я вижу алую вздутую полосу, перетянутую черными нитками. Она начинается над бровью, пересекает нос и, сползая по щеке, уходит под подбородок. Полоса сочиться кровью и белым гноем. - Это навсегда.

   Я понимаю.

   Но я никогда не была красива, чтобы жалеть об утраченном.

   - Ни один мужчина не взгляни в ее сторону, - с улыбкой произнесла Тойву.

   Пускай.

   Я знала лишь одного мужчину. И с меня довольно.

   - Он ее убить. Хотеть, - добавила старуха.

   Возможно.

   - И она все равно его жалеть? - Тойву убрала зеркало.

   - Нет.

   Это не жалость, но...

   К моей коже прилипла шестигранная монета.

   ...дирхем...

   ...подарок, привнесенный с другого края моря...

   ...пещеры безумной Кеннике...

   ...его просьба сказать хоть что-то...

   ...и чужие слова, которые я бросила ему в лицо.

   - Позволь его ранам затянуться, - эта просьба далась мне с трудом.

   - Нет.

   - Да, - я закрыла глаза: слишком устала, чтобы спорить. - Акку привела меня к тебе. Но я знаю, что без моего согласия ты не получишь свободу.

   Хийси не умрет, пока не найдется та, кто добровольно примет ее силу и ее проклятье.

   Я помню старые сказки.

   - Я спасти ее! - голос Тойву был полон гнева.

   Возможно. Но разве я просила об этом?

   - Я убить ее, - костлявая рука нажимает на грудь. И ребра хрустят. Когти впиваются в кожу, готовые разодрать ее. - Съесть сердце. Тук-тук.

   - Но тогда ты не получишь свободу, - меня хватает на то, чтобы смотреть в глаза оборотня. Сколько она прожила? Сто лет? Двести? Больше?

   Акку подарила ей долгую жизнь, но не сохранила молодость. И тело, подточенное многими болезнями, ранами, устало.

   - Почему? - спросила старуха, когда я почти соскользнула в сон. - Если не жалость?

   Не знаю.

   Быть может, потому, что смерть - слишком высокая цена за один удар.

   - Он все равно проклят, - скрипучий голос Тойву проникал сквозь сон.

   Пускай. Тогда нас, проклятых, будет двое.

   - Хорошо...

   Я не слышу, как она уходит. Сплю. И во сне попадаю в пещеру, где чаша воды, подземный жемчуг и мужчина, который поет мне колыбельную на незнакомом языке.

   Тойву возвращается спустя несколько часов.

   - Он будет жить, - говорит она уже и кривится. - А ты...

   А я приму ее силу, хмельную, как молодое пиво, которое варили в Лисьем логе.