Барбарелла, или Флорентийская история (СИ) - Кальк Салма Страница 28

Махнул рукой, и на беломраморной стене, над камином, вдруг высветились ярко-алые буквы.

Друзья, родичи, коллеги!

Случилось так, что неумолимое течение жизни лишило нас естественного покровительства владельцев — ни одного из семьи Донати ныне нет среди живых.

Наш дом назван музеем, все мы стали музейными экспонатами.

О нас заботятся — как могут. Но что значит тепло, холод или солнечный свет в сравнении с тем, что нынешние наши управители не знают о нас ничего? Они не связаны с нами узами крови, дружбы или долга, они просто выполняют свои служебные обязанности.

Эти люди не всегда помнят, кого из нас как зовут, кто был автором какого портрета и какого времени та или иная картина. При этом они берут на себя смелость рассказывать о нас другим людям, которые придут сюда, в эти стены, желая узнать больше о вилле Донати и её владельцах.

Между нами и забвением не осталось никого и ничего — кроме нас самих.

Раз уж волею Господа или каких других сил мы способны иногда возвращаться в эти стены — мы должны сделать всё, чтобы хранить нашу историю и отголоски нашей жизни. Пока о нас помнят — мы живём. Пока знают наши имена, пока знают, кто из нас когда жил и что сделал — мы живём.

Пусть в этих стенах звучат настоящие истории нашей жизни.

Холст очень хрупок, но написанное на холсте проживёт намного дольше, чем человеческое тело. Все мы уже дольше живём в виде образов на холстах, чем жили во плоти. И те из нас, кому это под силу, обязуются беречь и охранять остальных от всех внешних неблагоприятных обстоятельств, чтобы наша жизнь на холсте продолжалась как можно дольше. Необразованные люди отправятся в мир иной, а мы останемся здесь.

Те, кто готов разделить эти идеи, остаётся с нами до тех пор, пока захочет и сможет

Те, кто против — не сойдут со своего холста во веки вечные.

А враги наши будут посрамлены и низвергнуты.

Во имя Господа и именем Его.

Vita brevis, ars longa.

Пьетро Донати

Алессандро Медичи

Барбарелла Бальди

Гортензия Донати

19 ноября 1948 года от Рождества Христова

Варфоломей качал головой, Патрицио Маркони хмурился, Себастьен загадочно улыбался. А Пьетро, тем временем, заговорил.

— Не знаю, доводилось ли вам видеть, как в вашем доме хозяйничают чужие люди? И у вас нет ни сил, ни возможностей изгнать их туда, где им подобает находиться? Мне вот довелось. Нет, когда я затеял это дело с домом и приобрёл в него первый портрет, то и не подозревал, что задумка проживет без малого четыре сотни лет. И если бы не мой неудачливый потомок — жила бы по сей день, полагаю. Но он, по крайней мере, погиб со славой, тут ничего не скажешь, всё чисто. И как смог, позаботился о том, чтобы имущество рода не растащили совсем. Я не возражаю против того, чтобы мои сокровища хранили и показывали людям, и чтобы при этом рассказывали о славных деяниях моей семьи, я тоже не возражаю. Но пусть рассказывают, как было, а не придумывают! Я бы ещё понял, если бы не осталось ни листочка, ни строки, ни письма, ни книги. Но мои потомки были внимательны к семейной истории, и нынешним хранителям нужно всего лишь изучить то, что уже написано и собрано до них! И если они ленятся сделать это, тогда что они здесь делают? А если и ленятся, и никуда не пропадают?

Я думаю, это сам господь надоумил меня обратиться с мольбой о том, чтобы ситуация как-то изменилась. Но он, видимо, решил, что раз я до сих пор считаю себя хозяином, то это моё дело — смотреть за своим имуществом. И мне была дана такая возможность.

С 1948 года от рождества Христова один раз в году все мы получаем возможность сойти с холстов, обрести плоть и прожить эту ночь, как обычные люди. И изменить то, на что у нас достанет сил. Неверные подписи к картинам. Неправильные факты — не раз случалось кому-то из нас записывать своё жизнеописание и класть записки на стол к тому здешнему работнику, который допускал ошибки в рассказах или в записях. К счастью, господин Роберто Казолари оказался человеком знающим и вежливым — он не стал требовать первенства и абсолютного права решать наши судьбы. Мы встретились и договорились. И до тех пор, пока он был жив, всё шло хорошо. Более того, мы немного помогли ему — с деньгами, да и со здоровьем тоже. Я понимал, что от него зависит наша спокойная и тихая жизнь здесь, равно как и сама возможность сходить на этот пол раз в год. Но увы, он оказался не вечен, а его преемница Анжелика Райт воплотила в себе худшие черты, какие я бы только мог представить в человеке на такой должности. Она была жадной до денег и равнодушной к тому, чем занималась. Она подменила нашу Джиневру копией. С тех пор Джиневра сходит с холста, но это уже не она! Девочка не узнаёт никого из нас, и даже собственного мужа Риккардо не узнаёт, и движется кое-как, и вообще на себя не похожа! Анжелика Райт собиралась продать в частную коллекцию ещё один портрет, и неизвестно, что бы осталось от нашего собрания через год, если бы она продолжала обладать властью над всеми нами!

— И тогда она очень своевременно исчезла, — заметил Марни.

— Да. Хотите сказать, что окажись в ваших руках враг, которому в другой момент вы не сможете противопоставить ничего — вы бы не воспользовались возможностью и не расправились бы с ним? — нахмурился Пьетро.

— Я бы именно так и поступил, — кивнул Марни. — Но расскажите же, как вы это сделали.

Пьетро перевёл дух, глотнул вина.

— В самую первую ночь, семьдесят лет назад, мы вчетвером встретились и договорились. Так получилось, что только мы из всех Донати и прочих могли не только желать, но и что-то для этого делать. С нами было благоволение свыше — мы не сомневались в источнике своего могущества — но выражалось это в том, что каждому из нас оказалась подвластна сила одной из стихий.

Я всегда слышал токи земли — рост деревьев, мысли камня, вздохи фундамента дворца и окружающего виллу парка. Я и место-то это выбрал для дома потому, что знал — сюда не дойдут наводнения ли, землетрясения или что-то ещё, дом, построенный здесь, простоит века. Алессандро так же чувствует воздух. Гортензия всегда умела договариваться с огнём. Однажды чуть не спалила нам дом, но в итоге всё оказалось к лучшему. А Барбарелла как ещё при жизни спуталась с какими-то морскими гадами, так и таскается с ними до сих пор, даже на портрет попала с каракатицей.

А вместе мы оказались всемогущими. Но — только в пределах дома и парка.

Поэтому пока мы здесь, в эту ночь будет звучать любая музыка, какую бы нам захотелось, и на столах будут любые кушанья и вина. Нам подвластна только эта ночь, но её мы проведём так, как нам захочется.

А когда мы будем возвращаться на свои холсты, то можем прихватить с собой, кого пожелаем. Я предлагал Роберто уйти и стать одним из нас, но он не согласился, ему была важна его человеческая сущность, жизнь и смерть. А вот некоторых других мы не спрашивали.

— Тех самых, которых потом не смогли найти? Госпожу Франческини в 1949-м, художника Бирколотти в 1983-м, Лолу Патти в 2002-м и Анжелику Райт — год назад?

— Да, эти были, всё так. Первая из них была глупа и заносчива, не желала ни читать семейный архив, ни слушать тех, кто его читал, и рассказывала всякую ересь. Товарищи по работе её не убедили, тогда пришлось убеждать уже нам. То есть — не убеждать, но принимать решение. И мы приняли его, её можно разглядеть на заднем плане портрета моей бабушки Аннунциаты — если приглядываться и знать, в каком месте искать.

Художника, по вине которого мы потеряли Джованну, забрал себе Пьетро Младший, Джованна была его дочерью.

Мерзкую девку, которая водила сюда своих мерзких друзей, никто брать не хотел. Её поместили на оборот объявления о выставке — стояло такое дело в большом зале. Эта штука до сих пор находится где-то в подвале.

Нелюбимая нами Анжелика Райт окончила свои земные дни среди изображений деревьев на портрете Риккардо, мужа Джиневры. Нужно очень постараться, чтобы найти её там.