Дорога крови - Алена Трутнева Страница 31

Писарь обернулся к нему.

– О чём ты?

Пёс внимательно посмотрел на него.

– Я лежу здесь бревном вот уже семь дней. А может, и больше. А работорговец тем временем и не думал приостанавливать своё наказание. Вот только мстит он за нападение не мне, а тебе. Когда они это придумали? Могу поспорить, что после того как ты осмелился возразить Унику – в тот день, когда меня свалила лихорадка?

Савьо попытался изобразить недоумение.

– Просто я пару раз ослушался Дьюхаза.

Айзек покачал головой.

– Возможно, я не такой учёный, как ты. Но я далеко не дурак, Савьо.

Боец хотел было добавить что-то ещё, но передумал и угрюмо уставился в угол.

Савьо совсем не понравился его взгляд – что-то зрело в голове Айзека, какой-то план, и вряд ли он был безобидным. Писарь почти не сомневался, что Пёс вляпается в очередные проблемы. Савьо уже прикидывал, как отговорить Айзека от задуманного, но, натолкнувшись на ледяной взгляд и упрямо поджатые губы, забросил саму мысль об этом – боец уже всё для себя решил, и слова здесь не помогут.

Ворочаясь той ночью без сна, Савьо думал, что теперь на его бедную голову свалится ещё одна задача: умудриться уберечь Айзека от очередной ошибки. Писарь не сомневался в том, что Пёс вознамерился отомстить рабовладельцу или Унику, а может, и обоим сразу, но ещё меньше он сомневался в том, что последствия этого поступка будут ужасающими для Айзека.

А когда Савьо всё же задремал, ему снова приснился пожар, мечущиеся тени и плачущий на пепелище мальчик. И над всем этим парил образ Айзека с перерезанной глоткой.

Глава 8

По разные стороны

Проснувшись на следующее утро, Савьо обнаружил, что Айзек уже встал и привёл себя в порядок. Оставалось только удивляться тому, как он умудрился выпросить не только воды для умывания, но даже лезвие, чтобы побриться. Похоже, у Пса был скрытый доселе талант убеждения или недюжинный запас хитрости.

Глядя на то, как изумлённо Савьо хлопает глазами, Айзек рассмеялся:

– А ты чего хотел – чтобы я до конца жизни теперь валялся на твоей койке и ходил по стеночке? Пора Псу уже вернуться.

– Н-нет, но просто… Я…

Писарь ещё раз оглядел Айзека. Тот всё ещё был невероятно тощим, и без того большая рубаха Уника сейчас и вовсе болталась на нём, щёки ввалились, а под глазами лежали тёмные тени, но теперь – и с этим сложно было спорить – силы, а вместе с ними и прежнее жизнелюбие возвращались к нему. Лицо парня уже не было той безжизненной восковой маской, что видел Савьо последнюю неделю с лишком, – теперь на нём, пока что робко и неуверенно, уже проступали краски жизни и всё чаще появлялась улыбка. А после того, как Пёс сбрил бородку и немного подстриг волосы, он и вовсе перестал походить на заросшего немытого дикаря, и писарь видел перед собой немного усталого, перенёсшего тяжёлую болезнь, но полного решимости молодого парня. Савьо даже улавливал намёк на привычную горделивую осанку Пса. Без сомнения, прежний Айзек возвращался, и Савьо это не могло не радовать.

– Я поражён такими быстрыми переменами. – Писарь поднялся с постели и огляделся вокруг. – Надеюсь, ты оставил мне немного воды умыться?

Айзек оскалился в неком подобии улыбки и развёл руками.

– Извини, друг Савьо. Может, в следующий раз?

Когда Уник с надсмотрщиками пришли за Савьо, Айзек напросился с ними. Оказавшись в каюте работорговца, парень бросил быстрый, полный ненависти взгляд на Дьюхаза, но тут же потупился, преклоняя перед ним колени. Савьо опустился на пол рядом с ним.

– Ба, к нам вернулся Пёс! – Работорговец обошёл вокруг стоящих на коленях парней. – Какое чудесное воскрешение! И зачем же ты пожаловал, раб?

Когда Айзек заговорил, Савьо испытал новый приступ изумления – настолько смиренным и покорным был голос его друга.

– Я пришёл, чтобы исправить несправедливость. Вы знаете, что на вас, хозяин, напал я, а не писарь. Он лишь замещал меня, пока я болел. Но теперь я снова в полном порядке и готов принять на себя полагающееся мне наказание.

Говоря всё это, Айзек по-прежнему смотрел в пол, и голос его ни разу не дрогнул – даже на таком ненавистном ему слове «хозяин» парень не споткнулся.

– Хорошо, мне нравится твой новый тон, Пёс. – Работорговец довольно улыбнулся и, схватив Айзека за волосы, рванул его голову к себе. – Даже ради этого стоило потратить немного денег и выкупить тебя после поражения. Что скажешь, раб?

– Как я могу перечить тому, кто спас меня? – Боец на мгновение глянул в лицо работорговца, но тут же снова отвёл глаза.

Дьюхаз усмехнулся и взял у Уника хлыст.

– Вижу, телесные страдания идут тебе только на пользу, Пёс. Или, может, тебя укротили мучения твоего друга? А что, если я не захочу снова полосовать твою спину? Что, если я предпочту бить писаря?

– Как вам будет угодно, – тихо ответил Айзек.

Работорговец расхохотался и обрушил на Пса хлыст с такой силой, что ослабевший от болезни парень не удержался на коленях и рухнул на пол.

«Рука!» – пронеслось в голове Савьо. Рана только вчера наконец-то перестала сочиться гноем, и юноша смог без опаски зашить её.

Писарь наклонился было помочь другу подняться, но Уник тут же натянул его цепь.

– Не смей вмешиваться, раб.

– Как ты себя чувствуешь, Пёс? – Работорговец с любопытством наблюдал, как Айзек неловко поднимается с пола, старательно оберегая всё ещё беспокоящую его руку. – Ты уверен, что готов снова стать бойцом? Что в состоянии сражаться?

К тому моменту, когда Айзек встал на колени, его лицо было меловым, но голос звучал твёрдо:

– Если прикажете.

– Это был правильный ответ, Пёс. – Дьюхаз с довольным видом кивнул. – Вижу, кое-чему ты всё же научился. Как и прежде, каждый день с утра я буду ждать тебя в каюте, чтобы наказать за твою глупую непокорность. А потом ты будешь тренироваться. Посмотри на себя, ты же ходячий мешок с костями. Когда мы прибудем в следующий порт, ты должен быть готов. И горе тебе, если этого не случится. Я не стану выкупать тебя дважды. Ты можешь выходить из каюты под присмотром двух надсмотрщиков в любое время, если тебе понадобится больше места для тренировок. Ты меня понял, раб?

– Да, хозяин. – Айзек поднял глаза на работорговца. – Я буду готов. Обещаю.

От его слов повеяло таким холодом, что Савьо невольно поёжился. Писарь