Юрий Нестеренко - Приговор Страница 7

когда она застала меня врасплох в комнате с черепами. Арбалет она на сей

раз закинула за спину, а в руке держала только жалкий обмылок,

оставшийся от врученного ей куска — но это мыло было потрачено не зря.

От лесной кикиморы не осталось и следа. Передо мной была юная

аристократка во всех смыслах этого слова, и то, что она была одета лишь

в просторную мужскую рубаху с подвернутыми рукавами, уже не могло

испортить ее очарования. Дело было не в том, что девочка оказалась

красивой. Красота бывает разной. Бывает красота безмозглой куклы. Бывает

— да, и у детей тоже, особенно у девочек — красота порочная, когда

сквозь вроде бы невинные еще черты проступает облик будущей развратницы

и обольстительницы. Бывает слащавая красота ангелочка, от которой за

милю разит либо фальшью, либо, опять-таки, глупостью.

Красота же Эвелины была красотой чистоты. Она не просто смыла с

себя физическую грязь — она была чистой во всех отношениях. И желание

любоваться ею было таким же чистым, как желание любоваться закатом,

прозрачным родником, прекрасным пейзажем или изящным, грациозным зверем.

Хищным зверем. Ибо чистота еще не означает травоядности.

О нет, на белокурого ангела она никак не походила. Уже хотя бы

потому, что ее отмытые волосы, обрамлявшие лишенное всякой ангельской

пухлости, заостренное книзу лицо, оказались хотя и вьющимися, но и

совершенно черными, под цвет глаз (что, впрочем, не редкость для

уроженцев этих мест). А в этих глазах явственно читались острый ум и

твердая воля. И огоньки, горевшие в них, казалось, жили собственной

жизнью, а не были лишь отражением пламени очага.

И, когда эти мысли промелькнули в моем мозгу, я вдруг понял, что у

ее затеи есть шанс на успех. Если эту прелестную девочку еще и приодеть

соответствующим образом, она вполне может подобраться к Карлу Лангедаргу

достаточно близко. Кто посмеет подумать о ней дурно? У кого поднимется

рука ее оттолкнуть? Особенно если она представится дочерью верного

грифонского вассала, павшего от рук проклятых йорлингистов, ныне

вынужденной обратиться за помощью к его светлости герцогу… А дальше -

есть много способов убить человека. В том числе и такие, которые по

силам двенадцатилетней девочке. Например, игла с ядом. Он, конечно,

будет в доспехах. С начала войны он никогда не появляется без них на

публике. Злые языки утверждают, что он даже спит в кольчуге, причем вне

зависимости от того, один он в постели или нет… Но если малолетняя

дочь верного вассала захочет верноподданнически поцеловать руку

сюзерена, он, конечно, протянет ей руку без перчатки. Этикет есть

этикет. К тому же кольчуга способна защитить от меча, но не от иглы… И

я знаю, как изготовить подходящий яд.

Но что потом? Как ей спастись? Смешно надеяться, что после его

смерти грифонцы тут же побросают оружие и побегут сдаваться, вместо

того, чтобы расправиться с убийцей. Можно сделать яд, который

подействует не сразу, но укол-то он почувствует. И, конечно же,

моментально поймет, что к чему. А если… если цветок? Какая красивая

сцена: черноволосая девочка в черном платье — траур по героически

погибшему отцу — дарит претенденту на престол белую розу — символ

императорской власти. А тут уже сразу две возможности. Во-первых, у розы

есть шипы. Но, допустим, он не настолько глуп и неосторожен, чтобы

уколоться. Но устоит ли он от искушения понюхать ароматный цветок? Или

хотя бы поставить в вазу в своем кабинете?

Может и устоять, однако. Кого-кого, а Карла Лангедарга трудно

заподозрить в сентиментальности — если только не понимать под таковой

страстную любовь к власти. И вряд ли он даже станет разыгрывать

сентиментальность на публике. Он явно считает, что образ жесткого и

решительного лидера куда лучше образа романтичного любителя цветов.

Конечно, розу он примет, но тут же передаст какому-нибудь слуге, и на

этом все кончится…

Черт побери, о чем я думаю? Я ведь только недавно размышлял, как бы

мне отговорить Эвьет от ее самоубийственной затеи, а теперь сам готов

послать ее на эту авантюру? Конечно, Лангедарг негодяй, кто спорит. Но

можно подумать, что Ришард Йорлинг намного лучше… и что мне вообще

есть дело до них обоих…

— Как наш заяц? — осведомилась Эвьет, подходя к столу. — И, кстати,

как я теперь выгляжу?

— Замечательно, — ответил я разом на оба вопроса, попутно заметив,

что второй был задан без всякого кокетства — ей действительно нужно было

удостовериться, что с "лесной кикиморой" покончено.

Эвелина плотоядно принюхалась и вонзила зубы в заячью лапку.

— Остыл уже, конечно, — сообщила она, прожевав первый кусок, — но

все равно вкусно. Знаешь, я этот запах аж из бани чувствовала.

— А… — вырвалось у меня, но я сразу замолчал.

— Что?

— Нет, ничего.

— Слушай, Дольф, я таких вещей ужасно не люблю. Раз начал, так уж

говори.

— Ну… я просто подумал… разве тебе… не неприятен такой запах?

— С чего вдруг? А, ты имеешь в виду… в тот день… Ну, видишь ли,

я отличаю одно от другого. Если я пережила пожар, что ж мне теперь, и у

костра не греться? И потом… — добавила она тихо, — горелое пахнет

иначе, чем жареное.

Она быстро управилась со своей порцией, воздав должное и моему

хлебу, и сделала было движение вытереть жирные пальцы о рубашку, но,

перехватив мой взгляд, смущенно улыбнулась и вымыла их в ведре с водой.

— Как твоя нога? — спросил я, кивнув на ее левую ступню. Та уже не

была перевязана, что я мог только приветствовать — от такой грязной

тряпки наверняка больше вреда, чем пользы.

— А, это? Уже зажила почти. Пустяки, это я на острый сучок

напоролась…

— Дай я посмотрю. Я кое-что смыслю во врачевании.

Эвьет без церемоний уселась на пол и протянула мне ногу. Я велел ей

повернуться ближе к свету и взял в руки ее маленькую ступню. Кожа на

подошве, конечно же, была загрубевшей, как у деревенской девки, но

изящная форма стопы свидетельствовала о породе. Ранка и впрямь оказалась

небольшой и уже фактически затянулась; опасности нагноения не было.

— Значит, ты умеешь лечить раны? — осведомилась она, снова ставя

ногу на пол.

— Более-менее. Ну и некоторые другие проблемы со здоровьем. Но я не

имею права называть себя врачом — я не учился в университете. Правда, в