Кейт Лаумер - Машина времени шутит Страница 70

— Так заявили они. А до этого — что?

— Я что-то не могу вспомнить. Должно быть из-за мускателя, старина. Он испортил твои мозги. Мои мозги. Наши мозги.

— Итак, что мы намерены сделать со всем этим?

Я подумал о выпивке и почувствовал приступ тошноты.

— Никакой выпивки в дальнейшем, — сказал я. — Окончательно никакой выпивки. Может быть, посетить доктора. Но не такого, как Иридани. Возможно, улучшить питание. Больше спать. Когда последний раз ты спал в постели, старина?

Этого я тоже не смог вспомнить. Теперь я был хорошим и испуганным. Незнание, кто ты и откуда, вызывает чувство глубокого одиночества. Я оглядел улицу. Если я когда-нибудь и видел ее до этого, то не помнил. Но я знал, не знаю откуда, что в порт нужно идти этой дорогой, а к кварталу каркасных домов с табличками в окнах «Сдаются комнаты — на день, на неделю, на год» — той дорогой.

— Вот то, что мне нужно, — сказал я. Мой голос был таким же скрипучим и старым, как выброшенный изношенный башмак. — Чистая постель, и сон ночь напролет. Завтра ты почувствуешь себя лучше. И тогда ты вспомнишь.

— Обязательно. Все будет отлично — маньяна.

— Благодарю, приятель; ты оказал большую помощь.

Я помахал старику в витрине, и он помахал в ответ, я повернулся и пошел, но не в сторону порта.

24

Пожилой женщине не понравился мой внешний вид, за что я ее не виню, но ей понравилась десятидолларовая банкнота. Она пропыхтела два этажа и до конца коридора, распахнула голую дверь убогой маленькой комнаты с высоким потолком и черным полом и показала потертый ковер, латунную узкую кровать, шифоньер и умывальник. Это была комната того типа, которые бывают холодильником зимой и парной летом. Ржавые пружины жалобно заскрипели, когда я сел на протертое до ниток вышитое покрывало. Я сказал:

— Комнату снимаю.

— Ванная в конце коридора, — сказала моя новая квартирная хозяйка. — Вы обязаны помыться, перед тем как ложиться в кровать.

За доллар сверх платы она снабдила меня бело-желтым полотенцем и банной простыней с бледным пятном посередине, щеткой жесткой, как скребница, и куском почти нового мыла кораллового цвета, которое пахло формальдегидом. Аромат одиннадцати долларов наличными, возможно, ударил ей в голову, потому что она пошла и стала греметь трубами, наливая коричневую воду в таз. Она даже пожелала мне спокойной ночи и протянула старую безопасную бритву перед тем, как уйти.

Я помок некоторое время, что было приятно, несмотря на ржавую заплату как раз в том месте, где покоились мои glutei maximi. Затем я поскреб свои бакенбарды и перешел к свисающим на шею лохмам, чтобы навести хоть какой-нибудь порядок.

— Хорошая работа, старина, — сказал я лицу в зеркале. — Ты уже выглядишь как хорошенький труп.

Вернувшись в комнату, я скользнул между простыней, которые на ощупь были похожи на накрахмаленную мешковину и пахли хлоркой, свернулся клубком вокруг пары сломанных пружин, которые торчали сквозь хлопчатобумажный набивочный материал, и отплыл в то место, где годы, болезни и человеческая бренность не существуют, где небеса розовые круглый день, где мягкие голоса наших любимых рассказывают нам, какие мы замечательные, сейчас и всегда, аминь.

25

Утром я почувствовал себя лучше, но не совсем хорошо. Когда я стал одеваться, в нос мне ударил козлиный запах, исходящий от одежды. И как раз в этот момент раздались тяжелые шаги в холле, я высунул голову и доверил моей хозяйке еще одну десятидолларовую бумажку с поручением купить мне нижнее белье и носки. То, что она принесла, не было новым, но было чистым, кроме того я получил девять долларов сдачи.

Я отклонил ее предложение позавтракать (семьдесят пять центов) и купил яблоко во фруктовом киоске. По соседству было множество магазинов готового платья, специализирующихся на продаже не подходящих под пару полосатых костюмов и рубашек с заштопанными рукавами; все это одинаково пыльное, как будто их владельцы умерли и были в них похоронены. Я выбрал розовато-коричневый двубортный пиджак и черно-зеленые свободные штаны, которые были толстыми и прочными, хотя и не сверхмодными, пару рубашек, в прошлом белых, пару сморщенных ботинок, сделанных для чьего-то дедушки, и щегольский красно-зеленый галстук, вероятно, принадлежавший батальону шведских моряков. Не все назвали бы получившийся ансамбль проявлением хорошего вкуса, но он был теплым и чистым, и запах нафталина был лучше козлиного. После этого я предоставил благоприятную возможность счастливчику парикмахеру поработать над моими лохмами. Он возвратил им длину раннего Джонни Вайсмюллера и сказал:

— Невероятно. Я видел черные волосы с седыми корнями, но никогда наоборот.

— Это все моя диета, — сказал я. — Я только что перешел на дистиллированный морковный сок и яйца уток-девственниц, сваренных в чистой ключевой воде.

Он сделал пометки на обратной стороне конверта, дополнительно бесплатно побрил меня, удалив островки щетины, которые я пропустил предыдущим вечером, а затем предложил мне испытать судьбу в том, что он назвал лотереей.

— Осмелюсь предложить, — сказал он доверительно. — Это самая популярная игра в городе.

Он показал мне фиолетовый билет в качестве доказательства. Если замысловатая надпись была показателем, то я попал во что-то серьезное. Я заплатил доллар и спрятал его. Когда я уходил, он смотрел на меня из-за кассового аппарата, улыбаясь безгубой усмешкой и поблескивая глазками так, что это напоминало мне о чем-то, но я не мог уловить о чем.

После этого я посидел в парке, подышал свежим воздухом и понаблюдал за проходящими людьми. Никто из них не смотрел на меня. Я купил все к обеду в бакалейной лавке, позаботившись о салате, моркови и других полноценных продуктах. Я поел в своей комнате, без аппетита.

Так прошли две недели, к концу которых, не беря в рот спиртного, я набрал пять фунтов, простился с болью в желудке и остался на мели. Последний день я провел в поисках работы, но оказалось, что для просителей неопределенного возраста и неопределенных способностей избытка рабочих мест не наблюдалось. Моя хозяйка не испытывала горячего желания предоставить мне кредит. Мы расстались с выражениями взаимного сожаления, я пошел в парк и просидел в нем немного дольше, чем обычно, в сущности, все обеденное время.

Когда солнце зашло, стало холодно. Но все еще горели огни в публичной библиотеке напротив через дорогу. Библиотекарь бросила на меня острый взгляд, но ничего не сказала. Я нашел тихий уголок и устроился, чтобы впитать в себя как можно больше тепла, до того, как закроется библиотека. Есть что-то успокаивающее в тихих книгохранилищах, в тяжелых старых дубовых стульях и запахе пыльной бумаги и переплетов, даже в шорохах и мягких шагах.