Станислав Соловьев - Grunedaal Страница 8

И вот, наконец, вызвали меня. Марен открыл двери и я вошел в торжественный зал Ректората. Ноги мои были ватными - я волновался еще больше предыдущего. За большим деревянным столом сидели семеро членов комиссии. И во главе их снова восседал магистр Олехен. Но полной неожиданностью для меня было то, что сам Наставник присутствовал на торжественном событии выбора, хотя это не считалось обязательным для него. Герт сидел чуть отдаль от комиссии и казалось, старался не смотреть в мою сторону. Словно он сторонился моего приближения и боялся быть уличенным другими членами Ректората. Но в чем?..

Я произнес обычную для этого события фразу: "Достопочтенные и уважаемые члены комиссии, - да будут долгие лета вашему созиданию, - я, Йорвен Сассавит, младший магистр Школы великого Перинана, член славной корпорации, прошу вас выслушать мой выбор и уповаю на вашу мудрость в правильной интерпретации, во славу Истории и Изучающих ее!". Олехен насмешливо посмотрел на меня и формально спросил: "Младший магистр Йорвен, член нашей славной корпорации, сделал ли ты свой выбор и пришел ли к окончательному решению?" Я вяло ответил (лицо магистра Олехена в этот момент мне было неприятно и я старался смотреть себе под ноги, - могло казаться, что я ощущал свою вину, меня это бесило, но я не мог по другому): "Так, уважаемые члены комиссии..." "Младший магистр Йорвен, член нашей славной корпорации, в чем состоит твое решение?" навязчиво поинтересовался Олехен, соблюдая традицию и, одновременно, теша свое презрение: он знал это и ждал, чтобы этим воспользоваться. Несколько мгновений я молчал. Несмелость боролась с отчаянием. В зале нагнеталась тревожное ожидание и оно причиняло мне боль. Наконец, я решился и произнес, упрямо смотря себе под ногами: "Многоуважаемые члены комиссии, у вас я прошу Свободного изучения и ожидаю вашего понимания, - да будет вам многие года созидания!" Среди комиссии начался ропот: многие знали о моем бунтарстве, а некоторые, как магистр Олехен, догадывались о моем решении, - но услышать это от меня, по-видимому, они все таки не ожидали. Комиссия совещалась, мне же оставалось только ждать своей участи. Слышно было, что Олехен настаивает об отказе и о еще чем-то. Но тут, до того молчавший Наставник из своего кресла прервал совещание: "Считаю, что просьба младшего магистра Йорвена выполнима и настаиваю на понимании..."

Голос Герта был слабым, почти безжизненным. Комиссия затихла и тут я, удивленный, посмотрел на Олехена. Магистр не знал, что делать, - казалось, его застали в расплох. Он неуверенно посмотрел в сторону Наставника, но тот ничего к сказанному не добавил. Олехен занервничал - планы моего наказания вдруг стали всего лишь планами, а не возможной реальностью. Тут он потребовал членов комиссии высказаться о своей интерпретации. Это было неожиданно как для членов комиссии (какое никакое, но сопротивление Наставнику), так и для меня. "Уважаемые члены комиссии, согласны ли вы с решением достопочтенного Ректора?" - неловко спросил он. Герт сурово посмотрел на своего первого помощника, но ничего не сказал. Традиция предоставляла право оспорить решение Ректора большинством голосов Ректората, - в данном случае голосами всех членов комиссии. Магистр Игат, будучи членом комиссии, поспешно добавил: "С решением достопочтенного Ректора согласен..." Другие зароптали, но всем стало понятно, что Олехен проиграл. Несколько мгновений Олехен молчал, задумчиво шевеля губами: он молча переживал свое поражение. Председательствующий был подавлен случившимся и слова его стали капать словно редкие капли в ясный день: "Йорвен Сассавит, младший магистр нашей Школы, член нашей славной корпорации, - слушай наше решение..." Тут все, кроме Герта, поднялись и стоя продолжили слушать слова Олехена:

"...Ты получаешь право свободного изучения истории вне стен нашей Школы. Во имя Истории и всех ее Изучающих, Истории Матери всякого произошедшего, происходящего и будущего, Подводительницы итогов и Рассудительницы людей, Имеющей начало, и середину, и конец, текущей и неизменной, единой и многообразной, Установительницы порядка и Держательницы сообществ, ткущей и разрывающей, Сокровищницы знания и Колодца для него, поля созидания, заполнительнице лакун, дающей имена всякой вещи, да будет славен великий Перинан, и первые ученики его, и Школа им созданная, и все настоятели Школы, и всякий Изучающий, мы, установленные традицией члены почетной комиссии..."

Тут литургическую речь неожиданно прервал Наставник. Он поднял узкую ладонь, тем заставив магистра Олехена замолчать: "Йорвен, отныне ты лишаешься степени младшего магистра нашей Школы и членства в корпорации. Тебе сохраняется сан. Через три дня ты должен покинуть стены Школы. Ты не имеешь права действовать от имени Школы и упоминать имя Основателя. Ты не имеешь права пользоваться архивом Школы и ее лабораториумами. Ты не можешь работать или разговаривать с магистрами нашей Школы - отныне им это будет запрещено. Ты не можешь вернуться в Школу или просить об этом кого-либо из магистров. Ты не можешь работать в лицее и посещать его. Ты обязан сдать все магистерские регалии, но ты имеешь право забрать с собой свои вещи. Имя твое будет вычеркнуто из списка магистров Школы. Сдай регалии магистру Марену..."

Ошеломленный его словами (я это все знал, но все рвано это было неожиданностью для меня), я повиновался. Не менее ошеломленный, Марен принял у меня магистерскую мантию, шапочку, трость и медальон с изображением великого Перинана. Марен, горестно поджав губы, положил отобранное у меня на стол комиссии. Члены комиссии, которые все еще стояли, поручили ему позвать привратника, чтобы он сжег регалии, - это диктовалось традицией: каждый магистр получал свои собственные регалии и не мог получить чужие. "Да будет тебе многие лета созидания!" - в пол голоса проговорил Наставник: в его словах сквозила неискренность. Он встал и молча удалился из зала. За ним, так же молча последовали члены комиссии. Каждый из них старался не смотреть в мою сторону, словно, боялся соприкоснуться взглядом с некоей скверной, - совсем как Незнающие, что погрязли в темных суевериях. Последним ушел Игат. Он печально посмотрел на меня и покачал головой, но ни звука не слетело с его губ, - отныне со мной никто из магистров не разговаривал...

Я все еще стоял в зале, ощущая в своей голове отупляющую пустоту. Я чувствовал одновременно боль и облегчение. Я ждал этого, не верил, что мне предоставят право Свободного изучения, но то, что случилось не приносило мне долгожданной радости. Беспомощно я смотрел на старые картины, висящие на стенах. Лица изображенных на них людей, казалось, осуждали меня: Маттей, Первый историк, Теор, легендарный основатель Первой Школы, великий Перинан, Первые ученики, все прошлые Наставники смотрели на меня с невысказанным упреком. Почему-то я не знал, что мне теперь делать: мысли путались у меня в голове - в этот момент я ощущал себя не историком, а крестьянином, потерявшим единственную корову...