Мария Галина - Прощай, мой ангел Страница 4

В чем-то он, Адам, прав... Древний вид, очень древний... Да еще обоеполый... то есть, и с биологической точки зрения консервативный... надо же, такой каприз эволюции...

– Может быть, вскоре... – вдруг со значением произнес Себастиан.

– Что – вскоре?

– У нас тоже есть прогрессивные политики...

– Аскольд, – проговорил Шевчук с отвращением.

– Хотя бы... Слышали его выступление?

– Да чушь все это... – Шевчук покачал головой. – Он просто под себя подгрести все хочет, твой Аскольд...

– Нет! – так и взвился Себастиан. – Он полагает... слишком много злоупотреблений на местах... Людям надо дать свободу. Самоуправление.

– Ну-ну, – неопределенно проговорил Шевчук.

Бучко сказал:

– А что, нам бы развернуться... Вон, американцы молодцы какие! У них авангардисты в Национальном музее висят... А у нас...

– На столбах, – пылко подсказал поэт-мясоруб.

– Ну, – Бучко печально покачал головой, – это ты загнул... Они же жалостливые, мажоры... Вон, Ляшенко и то жалеют. Все спорят – вводить смертную казнь, не вводить...

– Брось! – напирал поэт. – Жалостливые! Кому она нужна, эта их жалость? Вон, этот писатель американский... ну, с Миссисипи... как сказал? «Человек – это звучит гордо!» А мы тут... Ты что, плохой художник? А почему не наверху? Почему не пробился? Нормальный, благонадежный человек – какой там у тебя ИТ? Семьдесят пять! – а картины комиссия завернула: мазня, беспредметная живопись, реализма нет... Они же тупые, мажоры, – понимают только то, что словами пересказать можно...

– Вовсе нет, – не выдержал Себастиан. – Я же понимаю.

– Да что ты там понимаешь, – презрительно сказал Шевчук. – Поднахватался по верхам... Художника из себя строишь... мэтра... Вы паразитируете на нашей культуре – все вы.

– Я? – Он аж задохнулся. – Я паразитирую?

– Да ладно тебе, – примирительно вмешался Бучко. – Оставь ты парня в покое.

Но Шевчука уже было трудно остановить.

– В демократию играешь. Острых ощущений захотелось... А ты поживи тут, в Нижнем Городе, походи по улицам.

– Уж походил. – Себастиан машинально потрогал разбитую губу.

– Нищета... грязь... – гнул свое Шевчук. – Крысы...

– Господи, Адам, – удивился я, – так тут же именно люди всем и заправляют... На что ты жалуешься?

– Когда людей ставят в такие условия, – зловеще сказал Шевчук, – ничего хорошего ждать не приходится. Почему я за каждую таблетку антибиотика отчитываться должен? Почему, чтобы пенициллин колоть, я должен мажора вызывать? А если, пока заявка до верха дойдет, больной умрет?

– Так я же... – растерянно сказал Себастиан.

– Что – ты же? – холодно спросил Шевчук, глядя ему в глаза.

Наступило неловкое молчание. Бучко игриво произнес, явно желая разрядить обстановку:

– А ты лучше куб перегонный принеси. Змеевик хотя бы.

– Брось, – вмешался Шевчук, – зачем тебе еще один? У тебя ж в кладовке...

– Так, – неопределенно ответил Бучко, – на всякий случай. Да, кстати, насчет самогона...

Он нырнул в кладовку и вышел оттуда с мутной бутылью. Горлышко бутыли было заткнуто свернутой из газеты пробкой. Похоже, дело шло к большой пьянке. Может, Шевчук и станет попокладистей после принятого, а, может, и нет...

– Адась, можно тебя на минутку?

Он неохотно встал из-за стола.

– Ну, чего тебе?

– Выйдем...

Мы вышли в крохотный тамбур. Шевчук настороженно глядел на меня исподлобья. Да он же сейчас решит, что я тоже провокатор! – осенило меня. Придурок он, этот Ким. Надо же, кот чихает...

– Ну? – хмуро сказал Шевчук.

– Адась... не в службу, а в дружбу... Тут вчера тебя один малый искал... может, у тебя случайно... пара-другая граммов...

– А, – холодно сказал Шевчук, – этот... А теперь он, значит, тебя послал... Что, наверху уже антибиотиков нет?

– Да ему не для себя... Кот у него, понимаешь...

– Кот... – фыркнул Шевчук. – Я ему сказал – у нас тут этих кошек... пусть ловит любую паршивую тварь, она ему еще спасибо скажет. Зажрались вы там, наверху. С жиру беситесь.

– Какое там – с жиру, Адась, он же лимитчик. Электрик по разнарядке. У него никого и нет, кроме кота этого...

– Тебе-то что до него? Дружок, что ли?

– Мы тут с ним одно дело задумали... Считает он здорово...

У Шевчука появился какой-то проблеск интереса в глазах.

– Надо же... всегда ты был таким... добропорядочным.

– Я и сейчас добропорядочный. Такую штуку, как мы с ним, в Америке группа Шапиро вполне легально разрабатывает, я слышал...

– Что нам та Америка, – неопределенно проговорил Шевчук. – А чего этот твой электрик на черный рынок не пошел? Вон, в доках толкачей полно...

– Боится он, Адась. Мало что – отраву какую подсунут, так его самого заметут. А он же и так... на птичьих правах...

Шевчук помялся.

– Есть у меня пара граммов... на случай держал... но...

– Да я, сколько попросишь...

Он заломил такую цену, что у меня глаза на лоб полезли, но я молча отсчитал купюры.

– Кот... – бормотал Шевчук, пряча деньги в карман, – одурели, суки... у нас тут детям не хватает, я в районке за каждую ампулу... Погоди здесь...

Он развернулся и пошел по лестнице вниз. То ли и впрямь прятал свои запасы где-то поблизости – подставит он этого Бучко когда-нибудь, ох, подставит! – то ли просто не хотел, чтобы я видел, что он таскает антибиотик с собой. Я стоял, прислонившись к стенке, из комнаты доносились возбужденные голоса. Самоуправление... равные права!.. Текущая политика... До утра ведь не успокоятся...

Шевчук вернулся, не глядя сунул мне в руку крохотный пакетик.

– Держи.

Я молча спрятал пакет во внутренний карман пиджака. Лучше убраться отсюда, пока все тихо. Когда вернулся в комнату, Бучко разливал самогон по стаканам.

– Присоединяйся, – широким жестом пригласил он.

– Нет, ребята, я, пожалуй, пойду.

– Ты чего? – удивился Бучко. – Мы ж только начали.

Покосился на Себастиана – тот, похоже, уходить не собирался, – лестно ему...

– Да ты не беспокойся, малый свой, он не заложит, – неправильно истолковал мой взгляд Бучко, – подумаешь, указ они ввели... да кто его выполнять будет, этот указ? Как гнали, так и будем гнать.

– Мне-то что?

– Ну так выпей...

– Тебе налить, Себастиан? – спросил Шевчук.

– Брось, – вмешался я, – ты что, отравить его хочешь? Ему ведь мало надо – сам знаешь, какой у них обмен... Хватит, Себастиан. Пошли отсюда.

– А ты что – его опекаешь? – неприятно прищурился Шевчук.

Я пожал плечами.

– Нет, правда, Лесь, – уперся этот придурок, – я и сам могу...

– Приятно было познакомиться, ребята, – сказал я, – я пошел... Вызывай такси, Себастиан.

– Я, может, тут еще побуду, – запротестовал тот. Им овладело чувство товарищества – точь-в-точь мальчик, впервые попавший в мужскую компанию.

– Ты мне обещал.

– Верно, Лесь, или как тебя, – неожиданно поддержал Бучко, – если уж уходишь, так и малого забери. Куда я его потом? Мне неприятности не нужны.

Себастиан неохотно стал накручивать диск телефона.

– Сейчас приедут, – сказал он.

Мы стали спускаться по лестнице. Бучко, кряхтя, брел за нами.

– Чья галерея? – бормотал он на ходу. – Моя галерея. У кого неприятности будут – у меня...

– До встречи, Лесь, – сказал за спиной Шевчук.

А Себастиан обернулся и торжественно проговорил:

– До встречи, товарищи!

Лучше бы они не боролись за него, за это равноправие... уж больно фальшиво у них получается... Порой понимаю Шевчука.

– Брось, малый. Какие мы тебе товарищи?

– Да что ты, Лесь, – удивился Себастиан, – обиделся? Ничего, что я на «ты», ладно?

– На что мне обижаться? Нравится в демократию играть, на здоровье.

– Это не игрушки, – возразил тот патетически.

– Чистый придурок, – пробормотал за спиной Бучко.

Мне стоило больших усилий заставить себя подумать, что мы оба несправедливы к Себастиану. Мажор вовсе не так уж глуп – вон, милицейский свисток с собой прихватил, знал, куда шел... Просто он вошел в тот возраст, когда кажется, что мир нуждается в твоем подвиге... У людей-то эта стадия быстро проходит... но мажоры созревают медленней... и вообще склонны к идеализму.

– Правда, он хороший художник? – неожиданно поменял тему Себастиан. – Не понимаю, почему его комиссия завалила...

Бучко неопределенно отозвался:

– Так у них свои игры... Кто меня валил? Горбунов же твой и валил! Ему что, конкурент нужен, халтурщику этому?

– Я бы купил у вас картину, – похоже, Себастианом завладела очередная мономания, – вон ту... С луной...

Бучко задумался. Я невооруженным глазом видел, как он мучается.

– Ладно, – наконец сказал он, – бери так. Чего уж там...

Себастиан застеснялся.

– Неудобно.

– Да ладно, – проговорил Бучко уже со стремянки, – вроде, общее дело делаем. А ты мне диски принеси. Может, вышло что? Из американцев?

– Гиллеспи есть новый, – сказал Себастиан, – родитель недавно получил. Я принесу, он все равно джаз терпеть не может. Говорит, это вообще не музыка...