Владимир Буров - Рай. Бин Фрай! Страница 15

– Откуда деньги? – Ведь это означает, что роман будут читать! Мама! Кто? А вот это и есть программа максимум:

– На каждого писателя должно выделено от десяти до пятидесяти тысяч читателей. Ну, чтобы деятельность его была рентабельна. Где их взять? Как сказал друг писателя Лима, Михаил Шем:

– Надо их обучить. – Фантастика. Это примерно тоже самое, как сказал бы Колумб:

– Надо обучить людей есть корешки, а не ядовитые вершки у картофеля. Тогда они будут сыты и счастливы. Сыты, потому что картофель очень вкусный, если:

– С сольцой его намять. – И счастливы, потому что они до этого додумались.

Царство умных и сытых людей. Пожалуй, ради программы максимум стоит идти по пути Польши. Вот если бы точно знать, что результат будет достигнут. А так не идеи о великой России, ни фирменных польских кроссовок. Ведь альтернатива польскому разумному благосостоянию это альтернатива гайдаровскому премьерству:

– Хотели, как лучше, и это получилось, как всегда:

– Только для себя. То есть без базара.

Пусть будет несправедливое распределение богатств в пользу тех, у кого свой рынок. А те, у кого нет базара, пусть стучатся лбом в стену. Ведь они не сильно будут стучаться, так как кое-что у них есть. И для всех будет существовать идея о великой России. Каждый будет иметь в себе силы сказать:

– Ну, бараны! – Когда он смотрит кино.

А так ведь у них не будет даже сил сказать:

– Какой я баран! Ни кроссовок, ни коммунизма.

И все-таки я за Польшу. Приду, скажу:

– Запишите мне пятьдесят тысяч читателей. Пятьдесят ведь можно?

– Разумеется, – ответят мне. И без базара они будут читать мои книги. Неужели так бывает? Говорит же Молчановский:

– В Америке можно делать, что хочешь. И никто вас не остановит, как будто вы идете на красный свет, никто не скажет:

– Слово на х в ослабленном значении! – Это не Лолита, читать не будут. – Ведь, если все можно, то значит:

– Это кому-то нужно. – Или каждый имеет по сто миллионов долларов и пишет, и печатает свои произведения в кажущемся ему разумном количестве. А читают их, или нет:

– По барабану. То есть безразлично. – Нет, первый вариант мне нравится больше. Вот приехали старообрядцы в Америку, сеют, пашут, а спрашивается:

– Кто будет покупать их хлеб по разумным ценам? Кто даст им сельхоз дотацию? Получается, кто-то находится, кому это надо. Это получается надо каждому приезжему писателю выделить такую дотационную рекламу, что для него всегда найдется пятьдесят тысяч читателей. Не найдется, значит, каждый член правительства будет читать за десятерых.

Значит, Маша преодолевает польский синдром, и поворачивает рычаг влево. Как бы отворачивая гайку. Мама! Столько времени чухаться, и повернуть не туда, думает она. Маша переносит тяжесть своего тела в другую сторону… все, вот она свобода нас встретит радостно у выхода.

Маша получает удар тупым предметом сзади. Оказывается, есть еще люди, находящиеся по ту сторону. Писатель Петров говорит, что свобода это, когда можно зайти к соседке ночью. При условии, что председатель в это время выехал в район за ЦУ. А как только его машина появится из-за пригорка, все прячутся в норы, как мыши. Понятно? Итак, кто же у нас сегодня в роли председателя колхоза, неожиданного вернувшегося из командировки? Кто сегодня ограничил нашу свободу, наше право на спасение? Здесь надо заметить, что по версии писателя Петрова, вы зашли ночью не к жене председателя, а просто к соседке.

А это были Тетя и Мотя. Им надоело изображать в музее восковых фигур знаменитых людей, и дамы вышли на Пикадили. Так называлась здесь вторая по значимости улица этого завода-города. Вся в цвету. Здесь росли розы, дальше лилии, потом опять лилии, и здесь опять розы.

Неожиданно они увидели противника. Они обернулись. Сзади, на музее – библиотеке они повесили плакат:

– Кто не читает – тот не ест. – Правда, договор с зав столовой они еще не заключили. Но при коммунизме, говорят, так и будет.

Забыв о благородных читателях, дамы побежали к нарушительнице. Спрашивается:

– Зачем? – Просто из чувства врожденного благородства, которому ненавистно все, что нарушает покой мирно спящих граждан. Будь то лай невоспитанной в культурных традициях собаки, или стук в чужую дверь. Они посчитали, что Маша стучит не туда, куда надо. Они посчитали себя престарелыми американками, непрерывно следящими за всем происходящим вокруг.

Маша очнулась и возмущенно сказала:

– Что вам здесь надо?

– Мы не узнали вас, – сказала Мотя.

– Мы думали, что это кто-то другой, – сказала Тетя. И добавила: – Но зачем вы стучали в эту дверь?

– Не ваше дело! Убирайтесь отсюда, проклятые шпионки! – разозленная ударом сзади резко сказали Маша.

– Просто врожденное чувство справедливости не позволяет нам пройти мимо, – сказала Мотя.

– И я к этому присоединяюсь, – сказала Тетя.

Маша махнула рукой, встала и… – Она забыла, что делать.

– Что я должна сделать? – спросила она.

– Мы не знаем, – ответили дамы. – Мы видели только, как вы пытались открыть дверь столовой. Но это вход для персонала. Вам надо было зайти с обратной стороны.

– С обратной? – Маша дошла до края, и посмотрела за угол. Потом вернулась обратно. – Нет, здесь выход. Вспомнила! Я должна повернуть рычаг, открывающий эту… этот выход. Вы мне поможете?

– Чем мы можем помочь тебе, дочка? – спросила Тетя, хотя сама уже тоже недавно стала похожа на дочку. Вообще люди здесь делились не на старых и молодых, а на:

– Склонных к патологическому вранью и склонных к этому менее.

Маша потеряла сознание и упала на ступени, ведущие к заветному выходу. Она протянула вперед руку, как Анка-пулеметчица, изображая Василия Ивановича во время празднования очередной победы над царскими генералами.

– Куда она показывает эта рука? – спросила Тетя.

– В светлое будущее без Голливуда, – смело ответила Мотя.

– Нет, я конкретно спрашиваю. Сейчас, куда она показывает? Вправо, или влево? – Мама! Чуть опять не началась эта проблема с выбором. А все почему? А все потому, что русская марксистская наука не изучает эту проблему. Принципиально не изучает. А зачем, когда и так все ясно? Иного нет у нас пути:

– В коммуне остановка.

– Я не знаю, – ответила Мотя.

– А я думала, ты все знаешь, – ответила Тетя. – Что будем делать?

– Может быть, произвести обрезание?

– Кого мы будем обрезать?

– Я имею в виду, давай обрежем свои… мысли.

– Хорошо. Что это значит?

– Поступим не как лучше, а как хуже. Понимаешь?

– Да. Открывают обычно влево, а закрывают вправо. Значит, для того чтобы открыть дверь, мы должны повернуть это колесо вправо.

– Правильно. Давай. А где у нас право?

– Нет, нет и нет! На этом мы не будем зацикливаться! Сено – это оно – значит это мужчина. Солома – это она, значит это женщина, и это лево.

– Почему мужчина – это право? Я думаю, наоборот:

– Женщина – это право, а мужчина – это лево. Ведь он чаще, чем женщина ходит налево. И вообще… я думаю, мужчина – это второй ребенок. И, можно сказать, нежданный.

Маша очнулась и поползла по девяти ступенчатой лестнице наверх. Сначала ей казалось, что она летит на Марс. Это девяти ступенчатая ракета, она точно долетит до Марса. Маша счастливо улыбается. Она поет песню:

– Обещали космонавты и мечтатели, что на Марсе будут яблони цвести. С собой у нее два кило яблок, правда, китайских: Фуджи. Почему вдруг такая честь? Выбор яблок происходил демократически. ПП, изображая в этот день из себя абсолютно трезвого Эла, зашел в Пятерочку, осмотрел яблоки, выставленные на продажу, и решил, что:

– Эти сочнее, красивее, и:

– Я думаю, они окажутся вкуснее других.

Так и вышло. Все по-честному. Ведь перед посещением Президента все названия с яблок сняли. Некоторые говорили, что надо было решать не так, а через Академию Наук. Но те получали ответ от этих, что в Академии коррупция больше, чем в универмаге. Многие считали, что китайцы покрыли дефицит российского бюджета за пять последних лет только за то, чтобы полететь в качестве яблок на Марс. Маша уже съела один килограмм. Уж очень они были сочные и вкусные. Тем более их похвалил сам ПП. Реклама, как и любовь, не последнее дело. Они меняют вкус яблок. А яблоки в свою очередь меняют жизнь в Раю. Это общеизвестно.

На восьмой ступени Маша схватилась за сердце. Дело в том, что вместе с ней летел на Марс автор песни, которую она пела. Ему говорили:

– Не надо, парень. Ты слишком стар для этого дела. – Но он настоял на своем праве.

– Я хочу помолодеть, – сказал он. – На Марсе, как предполагают, люди начинают молодеть, а не стареть. Там все наоборот, – засмеялся он.