Депрессия, роботы и один велосипед - Павел Николаевич Губарев Страница 15

незнакомых людей, но пускать знакомых. Замок в хранилище работает не так. Точнее, совсем не так. Он пустит незнакомого человека, но не пустит знакомого. Зачем? Объясняю. Мой отец был неординарным человеком. Он постоянно развивался. Посвятил жизнь личностному росту, как говорят его биографы. Поэтому у него не было времени на семью. А когда понял, что умирает, то решил, что подрастающим детям нужно не столько наследство, сколько отец. Учитель. Тот, кто будет заставлять нас расти, меняться. Поэтому он расставил нам барьеры на пути к получению наследства.

– Я что-то не…. – перебил я Виктора. Виктор сделал приглашающий знак своей тонкой ладонью, и заговорила женщина-биолог.

– Нейроинтерфейс даёт доступ в гиппокамп. Через него – в долговременную память. Если отправить на вход пучок хаотичных сигналов, то на выходе мы получим другой пучок, тоже хаотичный. Но определённые его статистические характеристики будут одинаковыми для одного и того же человека, и будут зависеть от жизненного опыта. Они будут меняться в течение жизни, но медленно, по мере того как копится опыт. Таким образом замок хранилища замеряет, сколько вы накопили жизненного опыта с момента прошлого визита. И если не слишком много, то не откроет дверь. А если достаточно, чтобы считать вас другим человеком, то откроет.

– Я могу получать своё наследство по одной вещи за раз, – перебил биолога Виктор. – Раз в несколько лет я могу зайти и вынести одну картину. Чтобы получить следующую, я должен накопить опыт. Следовательно, измениться.

– Измениться, – продолжила биолог. – Долговременная память работает на так называемый «кристаллический интеллект». Если у вас другой жизненный опыт, то вы принимаете решения по-другому. Чтобы отпереть замок два раза подряд, не обязательно ждать. Достаточно, чтобы вы изменили взгляды на жизнь. Реагировали по-другому на входящие сигналы. Переобучились.

– Папа боготворил изменения. Это была его вторая натура. Когда он слышал фразу «Просто будь собой», он начинал скрипеть зубами: он-то считал, что каждый день нужно стараться стать кем-то большим, чем просто собой.

И вот его главное наследство. Главный пункт завещания. Он не хотел, чтобы богатство досталось его детям разом. Пусть растут над собой. Собственно, замок пускает любого человека, но даёт право вынести одну картину, начиная со второго посещения. И количество попыток ограничено. И количество кандидатов ограничено.

– И никак не… – проблеял я.

– И никак не обойти. Стоит защита, стоят баки с серной кислотой и компьютер, готовый уничтожить коллекцию в случае взлома. Вокруг нас кружат юристы фонда, учреждённого отцом, готовые грудью защищать картины. Всё, что остаётся нам, – это ждать у дверей и выцарапывать своё наследство по крохам. Слава богу, публика ничего не знает…

Виктор перевёл дыхание и продолжил.

– Вы сейчас предположили, что нет никаких проблем расти над собой. Но в этом нет ничего приятного, я уверяю вас.

Я не перебил его, но, должно быть, скептически скривился. Виктор заговорил ещё холоднее.

– Мы с сёстрами перепробовали многое: путешествия, тренинги, психотерапию. Чтобы пройти замок в очередной раз, требуется большая внутренняя перемена. Болезненная, как правило. Душевное потрясение. Это больно. Ты растёшь, но теряешь вкус к жизни. Бросаешь очередную жену, уходишь из проекта, проклинаешь церковь, вступаешь в партию… Со старыми друзьями тебе становится скучно, ты пакуешь чемоданы в неизвестность или, наоборот, рвёшь билеты в любимые места… В общем, как жил мой отец. Поверьте, ему было не до семьи и не до счастья. Меняться больно. До двадцати пяти мозг пластичен. А дальше обучение даётся с трудом.

– Одно время считалось, – вставила биолог, – что нейропластичность – это свойство исключительно молодого возраста. На самом деле мозг меняется всю жизнь, но у взрослых людей это происходит гораздо медленнее.

Виктор кивнул:

– Большинство людей застревают в развитии примерно в двадцать пять. Выбирают себе образ жизни – и живут как принято. Отца это бесило. Он считал, что человек должен учиться всю жизнь. Постоянно переизобретать себя, несмотря на боль.

– Но он создал эту компанию, – вдруг вступился я.

– Создал, – с готовностью согласился Виктор, как будто уложил ещё один безрадостный для него факт в копилку. – Теперь к делу. Иногда мы приглашаем людей под предлогом работы над картинами. Они делают несколько попыток войти в хранилище. Со второго раза мы просим их вынести картину. А между попытками мы стараемся изменить их взгляды на жизнь. Те спектакли, которые вы наблюдали, именно для этого были предназначены. И если вы думаете, что сможете нас засудить или рассказать эту историю прессе, то заблуждаетесь. Мои помощники вам напомнят условия договора.

Виктор жестом не дал мне себя перебить.

– Завтра у вас будет ещё одна попытка войти в хранилище. Последняя. В этот раз за хорошее вознаграждение. Около десяти процентов от стоимости полотна. Этого хватит на приличный дом для вас и вашей девушки.

Я усмехнулся:

– У меня, кстати, нет…

– Есть у вас девушка. Сообщение было фальшивым.

– Так… так… а сейчас я почему должен вам верить?

– Вот! – сказала биолог со своей фирменной интонацией учёного, констатирующего факт. – Не должны. Именно поэтому мы раскрываем карты. Чтобы вы начали сомневаться в наших словах. Вам двадцать четыре, а вы всё ещё доверчивы. Верите взрослым, можно сказать. Но сегодня вам преподали урок. Урок состоит в том, что вас могут взять – и нагло использовать. В качестве отмычки. В мирное время. Приличные люди.

Я не знал, что сказать.

– Ну, – сказал Виктор, – идите домой, поспите, ваш гиппокамп за ночь перегонит информацию в долговременную память. А завтра вы с новым опытом наверняка сможете зайти в хранилище. Я бы на вашем месте очень на это надеялся.

Виктор написал на бумажке сумму и показал мне.

– На этом мы расстанемся, большего из вас нам не выжать. Но вы можете собой гордиться. Блестящая амплитуда перемен для трёх дней!

– И я не биолог, – сказала биолог. – Я специалистка по информационной безопасности, перешедшая на сторону зла. Скажем так, специалистка по информационной опасности.

– И запомните: поэтичных барменов не бывает, – вдруг добавил бармен.

– Да, это образ из кино, – кивнул Виктор. – Хорош, правда? Ну так что, договорились?

Он посмотрел на меня вопросительно.

Договорились ли мы? Я не сразу осознал вопрос, а потом ощутил, что настало время, наконец, выругаться. И отправиться, наконец, домой – но тут же вспомнил слова Виктора, предлагавшего мне новый дом. Он, видимо, наводил справки и знал, что я живу в съёмной квартирке. От этого я ещё больше разозлился и уже открыл было рот, чтобы послать его подальше. Но что-то помешало. Вспомнилось, как бармен говорил, что у всех у нас общие пороки и