Песня для Корби - "Румит Кин" Страница 26

– Какая истерика?

– Молчит и плачет. Отведите его во двор. Пусть подышит воздухом, посидит на лавочке. Если за полтора часа успокоится, то пусть возвращается.

Дед вошел в комнату. Корби цеплялся руками за угол шкафа, его плечи содрогались.

– Что, совсем не можешь держать себя в руках, да? А ну, прекрати реветь! Тазик наревел. Как девка. Семью только позоришь. Вон люди смотрят, а ты все ревешь.

Корби попытался закрыть лицо руками, когда дед взял его за локоть и потащил его в коридор, но спрятаться не получилось – он увернулся от взглядов Ары и Ника только затем, чтобы встретиться глазами со стоящим в стороне отцом Андрея. В лице этого человека он прочитал свой приговор. «Ты убийца, – утверждало оно, – ты виноват во всем. Твое раскаяние – признак твоей вины».

«Оставьте меня в покое, – безмолвно закричал Корби. – Я же не такой плохой! Если бы я мог, я бы всех спас. Но я не был в машине со своими родителями. И я второй раз в жизни держал в руках пистолет, когда Андрея убивали. Что я мог? Ну что я мог? Почему никто не хочет разбираться? Почему все ненавидят меня? Я просто неудачник».

Что-то надломилось у него внутри. Он уже с тоской думал об уколе Ивана Петровича. Сейчас он хотел, чтобы ему стало все равно.

Глава 13

ЗАПАДНЫЙ ВЕТЕР

Территория полицейского участка с двух сторон была обнесена забором, а две другие образовывали здание отделения и старый кирпичный дом, сходившийся с ним углами. Унылые городские деревья врастали корнями в потрескавшийся асфальт, томились на солнце служебные машины, парочка уголовного вида субъектов курила на ступенях. Вдоль перекрывающего выезд красного шлагбаума бродил постовой. Еще было слышно ритмичную музыку. Она доносилась из открытых полуподвальных окон кирпичного дома. Там, несмотря на дневное время, горел свет. Сквозь щели в прореженных жалюзи Корби видел фрагмент стены и движущиеся по нему тени. Он стал смотреть на эти окна. «Я не хотел ничьей смерти, – подумал он, – я просто хотел быть счастливым».

– Теперь переворачиваемся на спинку, – нараспев прозвучала команда, – и делаем ножницы ножками. Вот так. Вот так. – Музыка сменила ритм на еще более энергичный.

– Ты понимаешь, что все испортил? Понимаешь, что я зря старался? Сопляк. Тварь неблагодарная. Что для тебя ни сделаю, все пускаешь на ветер.

«Ненавижу, – подумал Корби. – Я хотел быть счастливым, но теперь ненавижу счастье. Ненавижу движение и красоту. Я хочу, чтобы все остановилось. Ведь это все пустой спектакль. Люди умирают – вот что настоящее, вот что правда. А всего остального нет».

– Хоть бы утерся. – Дед попытался провести ладонью по его лицу. Корби отшатнулся. – Да что ты. Дикий совсем. Меня слушай, дурак. В руки себя возьми.

Корби вскочил и неровным шагом пошел в угол, где смыкались здания и росло старое корявое дерево, дававшее пятно слабой тени. Там он прислонился к пахнущей мочой стене и закрыл глаза.

– Делаем велосипед, – весело продолжал голос инструктора. – Крутим ножками, будто они нажимают педали. Вот так, вот так. Сгибаем ножку в колене и потом разгибаем, но не до конца. Молодцы, девочки!

Дед вместе с Корби дошел до угла, потом унюхал запах мочи, сморщился.

– Теперь все подумают, что ты ссышь.

Он махнул рукой и вернулся на лавочку. Корби приложил ладони и лоб к стене. Он искал этой позы. Он помнил ее с тех пор, как стоял у окна и смотрел на разбившуюся машину, повторял ее вчера вечером, когда прильнул к борту труповозки. И теперь он снова ее нашел.

«Я не смогу, – отчетливо понял он, – как бы я ни хотел, я не смогу туда вернуться и не смогу говорить с Крином. Да и зачем? У него есть видеозапись, у него есть слова Ника и Ары. И описание машины, которое нашел Барыбкин. И, наверное, еще куча всего. Он справится».

Музыка стала мелодичнее.

– Руки под поясницу и тянем ножки вверх. Делаем березку. Будем стройными, как березки!

Корби почувствовал на себе чье-то внимание. Оно было неотрывным и невыносимым. Он терпел его минуту, потом не выдержал и обернулся. У входа в отделение стояли отец Андрея и мужчина в темных очках. Они о чем-то разговаривали, но оба, кажется, смотрели в его сторону. Корби стало нехорошо. Эти двое, да еще вместе, показались ему самыми страшными людьми, каких он видел на свете. Покалеченный Токомин, с его бледным лицом в рубцеватых шрамах, с застывшим взглядом, полным скорби, безумия и ненависти, и молодой мужчина в очках, с непроницаемым лицом, которое разочаровывает ожидания, на котором почти не отражаются эмоции. Корби отвернулся от них и, дрожа, вжался в стену. «Кого сейчас допрашивают? Ару? Точно, Ару. Значит, скоро и он выйдет на улицу. А потом выйдет Ник. И Ник, пожалуй, еще подойдет ко мне и что-нибудь скажет». Его охватила паника. Взгляды сверлили ему спину. Встреча с друзьями казалась неизбежной. «Я этого не вынесу. Лучше умереть, чем оставаться здесь. Лучше умереть десять раз».

«Бежать, – решил он, – и от них, и от деда. От всех. Потом найду, что с собой сделать. Прыгну под поезд, или порежу вены битым стеклом, или просто уйду пешком из города, лягу на землю в лесу и умру от голода».

У всех, кто выходил с участка, постовой смотрел документы и забирал пропуска. «Там я не пройду, – подумал Корби, – к тому же там близко от отца Андрея».

Сквозь открытые окна полуподвального этажа снова запульсировала ритмичная музыка.

– Переворачиваемся, садимся, ножки расставляем под углом в девяносто градусов – и тянемся. Два наклона направо. Два наклона налево. Пальчиками рук касаемся пальчиков ног. Раз-два! Три-четыре!

Корби уставился на открытое окно.

– Бодрее, девочки, – жизнерадостно взывал тренер, – и хорошая фигура вам обеспечена!

Корби снова оглядел двор. Дед не смотрел в его сторону – он исподтишка изучал молодого человека в очках. Корби не торопясь, но целенаправленно пошел вдоль стены кирпичного здания. Он видел, что Токомин и незнакомец продолжают наблюдать за ним. У него откуда-то появилась уверенность, что человек в темных очках разгадал его план, но молодой мужчина не двигался с места и равнодушно объяснял что-то отцу погибшего мальчика.

«Даже если он понял, – подумал Корби, – он уже не успеет меня догнать. До окна остались считанные метры». Их Корби прошел быстро. Сквозь щели в жалюзи он увидел ритмично движущиеся тела – женщины в купальниках, в основном от тридцати до сорока.

В последний момент маневр Корби заметил дед.

– Стой! Ты же совсем все испортишь!

Корби спрыгнул в незарешеченное углубление, а потом, ломая жалюзи, рванул в открытое окно полуподвального этажа. Раздался женский визг.

– Эй! Вам сюда нельзя! – рявкнул возмущенный, усиленный динамиками голос тренера. Корби освободился от надоедливых шуршащих планок и увидел, что находится в просторной комнате посреди десятка сидящих на полу или уже начавших вскакивать бабенок. Потные, удивленные лица.

– Маньяк! Извращенец!

Корби увидел дверь и бросился к ней. Тренер сделал несколько нерешительных шагов в его сторону, но остановился, как только понял, что подросток не угрожает его клиенткам. Корби выскочил в пустынный коридор. На стенах висели плакаты, посвященные фитнесу и здоровому образу жизни. Стеклянные двери, маленький холл. Ноги заскользили по каменному полу. Из-за стойки вскочил охранник.

– Вы кто? – спросил он. Корби метнулся мимо него, почувствовал на своем плече захват, вырвался, больно ударился коленом, но вскочил. Несколько шагов вверх, и он оказался на улице. Шум машин, запах выхлопных газов. Он врезался в прохожего, тот обругал ему матом. Не обращая внимания на гудки и скрежет тормозов, Корби бросился на другую сторону. Сердце учащенно билось.

«Когда они все в следующий раз увидят меня, я уже буду лежать в гробу. Осталось совсем недолго».