Борис Дмитриев - Вам возвращаю ваш портрет Страница 24

– Что я вам скажу, мужики, – начал глуховатым голосом отпрыск старинных русских князей, положив бессильно на стол руку с непомерно тонкими для кузнеца благородными пальцами и обручальным, еще от предков, кольцом. – Каторга страшна не страданием, не в этом ее главное зло. Каторга навсегда убивает в человеке уважение к простому труду. Все эти комиссары в кожаных куртках, никогда уже, до конца своих дней не смогут, не станут распахивать землю, ни до горизонта, ни поза горизонт, любезный кум мой Михей. Поэтому Фурманова с сохой ты никогда не земле не увидишь, а вот закалку тюремную, со всей ее мерзостью и убийственной беспощадностью повстречаешь не раз впереди.

Долгая пауза повисла в избе, только слышно было мерное тиканье ходиков, да пыхтение стоящего у входных дверей самовара.

– А тебе, Петька, отдельно скажу. Рано вам гвоздь забивать, рано шашки тупить и на стену вешать. Вот побьете до конца беляков, за нас обязательно приметесь, а потом еще друг за дружкой гоняться с револьверами станете. В череде грядущих от большевиков преступлений не положишь предела, это как с горы, – когда покатился, остановиться уже не получится. Думаю, не станем мы Чапая о чем-либо просить, но и землю от большевиков брать бесплатно не станем. Разговора не было и это мое последнее слово.

С тяжелым сердцем выслушал сход приговор почтенного предводителя. Все понимали, что это будет прямой вызов большевистской власти, за которым последуют жесткие ответные меры. Но растоптать в себе право на Богом данную жизнь, с элементарной возможностью полагаться на собственный труд, знающие себе цену крестьяне, ни за что не могли.

– Ульяна, – возвысив повелительный голос, обратился к супруге кузнец Алексей. – Неси самовар, заканчивать будем. Заверни каждому гостю пирогов для детишек, пускай от нашего дома гостинцев отведают. Новая власть еще не успела вкус к пирогам у детишек отбить, а вот внукам едва ли придется лакомиться начинкой с судаком и капустой.

Глава пятая

В Разливе, между тем, полным ходом разворачивалась, не уступающая общевойсковой, операция по приготовлению к вечернему сабантую. Принимая во внимание, что Василий Иванович лично ходил с денщиком на озеро и собственноручно драл в норах раков, учитывая, как он придирчиво отбирал для ухи каждую, вытрушенную из трехперстной сети рыбешку, хитрющий Кашкет безошибочно установил, что гости на вечер ожидаются исключительно важные. Безо всяких дополнительных на то распоряжений, он по собственной инициативе пару часов исступленно драил на прибрежном песке кухонную утварь. Миски, кружки, казан, самовар – все было доведено до состояния собачьих прелестей, даже вилки с ложками были тщательно перемыты и перечищены, да еще вдобавок развешены на ближайших кустах для просушки, словно новогодние елочные украшения.

Выпытовать у командира, кого ожидаем на ужин, не полагалось по чину, за это недолго было и затрещину схлопотать. Собственные блуждающие догадки упрямо выводили на фигуру товарища Фрунзе. Только тот мог так серьезно, так ответственно озадачить Чапаева. Кашкету еще не доводилось оказываться с командующим армией за общим столом, поэтому предстоящую встречу он рассматривал, как счастливую возможность блеснуть умением быть полезным начальству, продемонстрировать свои несравненные музыкальные способности, и, как знать, быть может, даже заприметиться на повышение. Признаться, комдив порядком осточертел со своими капризами, особенно в последнее время сделался абсолютно невыносимым. Мог в течение дня по несколько раз отменять свои же решения, мог нагрубить, рассмеяться без всяких видимых причин или, замкнувшись, молчать до посинения.

Уже были тщательно перемыты и отобраны малые раки для предварительной варки царской ухи, отобраны большие раки для подачи закуской к столу, после короткого кипячения в укропной воде. Именно так, как удачно юморнул вскормленный на одесском привозе сатирик – по пять и по три. Уже от старой золы было тщательно очищено постоянное место кострища и с запасом нарубана кладка сухого валежника. Уже принесены из ближайшей деревни свежий хлеб, огурцы и четвертина казенной отборной водочки, с пробкой под красным сургучом, но еще не была обыграна и тонко настроена Кашкетова зазноба, трехструнная балалайка. Управившись со всеми стряпчими приготовлениями, начисто вымыв и обтерев полотенцем натруженные руки, он бережно, как младенца, вынес из глубины шалаша старинный, в самом деле, концертный инструмент. Так же тщательно обтерев полотенцем, осмотрел со всех сторон балалайку и принялся, внимательно вглядываясь куда-то под кроны старых деревьев, настраивать свою неразлучницу.

Помолодостилет,-неполенитесьприподнятьдлячестишляпу, – Кашкет прилежно учился в консерватории по классу скрипки у известнейшего петербургского профессора. И, хотя не являлся представителем традиционной скрипичной национальности, считался одним из лучших студентов, подающих блестящие артистические надежды. Никто не знает, что произошло на самом деле, как случилось, что многообещающий ученик не явился однажды к профессору в класс, но это произошло. Он не явился ни к этому, ни к другому профессору, и больше никогда в своей жизни не взял в руки скрипку. Однако зачем-то приобрел себе дорогую концертную балалайку и страстно сосредоточил на ней свое щедрое музыкальное дарование. Даже лишившись на фронте двух пальцев правой руки, он не забросил игру, а настойчиво переложился на трехпалое исполнение и полностью восстановил былую виртуозность и весь необъятный репертуар.

Чапаевскоеухо, надопризнатьоткровенно,небылоизбаловано музыкальными изысками, и в Кашкетовой игре его подкупало не столько феерическое мастерство, сколько необыкновенная серьезность исполнения, не очень соответствующая как самому инструменту, так и окружающей действительности. Балалаечные наигрыши Василий Иванович мог слушать часами, без отдыха, да что там часами, порой и бессонными ночами напролет. При этом он забывал обо всех фронтовых неурядицах и неотложных делах, а мыслями уносился в какие-то дивные, фантастические обстоятельства. Об этом не всем расскажешь, но однажды, поддавшись незнакомой волшебной мелодии, комдив оказался в томных объятиях жгучей цыганки, после которых долго не мог оклематься, все никак не мог расстаться с покинувшим его наваждением.

Уважительно, не нарушая сосредоточенности музыканта, легендарный комдив подсел краешком к центральному пеньку и принялся с наслаждением вслушиваться в балалаечный скороговорочный напев. Выждав приличную паузу, он прокашлялся и задал Кашкету неожиданный вопрос:

– Ты скажи мне, игруля, а можешь по моей просьбе, сию же минуту сбренькать на своей походной арфе "Боже, Царя храни!". Вас в консерватории этим шедеврам, небось, перво- наперво обучали, чтобы носы вдоль попутного ветра держали, чтобы не забывали, кому вечную славу петь вы обязаны. Я, как ты сам понимаешь, штанов в академиях не протирал, благородными манерами не избалован. Так сумеешь ли на своей балалайке похлопотать перед Богом, чтобы Царя охранил, или недотепой станешь прикидываться?

– Это как же, товарищ комдив, не сумеешь. Можно и царя, и царевну, и детишек от имени всей мировой революции сохранить. Можно так постараться, что никто и с лопатами не докопается.

И тут же, с радостной от удачного каламбура физиономией, ритмично отбивая такты босой ногой, Кашкет лихо завернул на балалайке какой-то бравурный дивертисмент, в том смысле, что "и в ямку закопал, и надпись написал".

Чапай, по совершенно непонятной для денщика причине, от чего-то раздраженно заерзал на лавке, потом вдруг вскочил как ошпаренный, помянул в сердцах чьих-то очень близких родственников, и срывающимся, не совсем командирским голосом, затарахтел:

– Так и рыскаешь, так и ждешь приключений на свою беспокойную задницу. Запомни, мне в Разливе придворные шуты ни к чему, я в два счета на передовую со свистом засватаю. Там со своей балалайкой не шибко под пулеметным огнем поюродствуешь. После первого же выстрела в штаны наваляешь, без гороха в кустах разразишься шрапнелью.

Денщик, округлившись глазами, в сторону отложил свою балалайку, искренне недоумевая, чем же так неловко досадил командиру. Чтобы все-таки разрядить обстановку, он решил объясниться с Чапаем:

– Но ведь Царь Николаша наш классовый враг, Василий Иванович, чего с ним зазря церемониться. Шлепнули в подвале семейную кодлу – туда им всем и дорога, сколько можно последние соки с народа сосать. Фурманов на политзанятиях бойцам говорит, что царям полагается быть только в дикой природе, среди гадов ползучих и кровожадных зверей. Я тоже считаю, что люди прекрасно и без царей своими жизнями распорядятся.

Возражать денщику в этот раз по совести было нечем, революционная, да и человеческая правда стояла несомненно на его стороне. Поэтому легендарный комдив непривычно быстро угомонился, обессилено присел на скамейку, потеребил в раздумье усы, и после некоторого молчания выразил свое отношение к делу.