Сергей Шведов - Черный скоморох Страница 77

До Релана путь был недалек, во всяком случае, всадники проделали его за два часа. Пигал, занятый своими мыслями, подозрениями и дурными предчувствиями, не успел даже почувствовать неудобства от весьма нелюбимого им способа передвижения. Да и что такое отбитый зад в свете глобальной катастрофы, угрожающей Вселенной?

Реланские ворота не спешили открываться навстречу незваным гостям. Пигал, бросив взгляд в сторону, обнаружил изрядную прореху в стене старинной крепости и указал на нее кентавру Семерлингу. И уж конечно, оба догадались, чьих это рук дело. Похоже, не найдя общего языка с порками, нагловатые сыновья проклятого князя вошли в крепость без разрешения хозяев.

Вежливость членов Высшего Совета Светлого круга, настаивающих, чтобы их впустили через ворота, не была оценена озабоченными порками, а потому Семерлинг решительно направился к проему. Среди гвардейцев капитана Бэга началось легкое волнение, не переросшее, однако, в бунт. Из чего Пигал сделал вывод о весьма высоком авторитете кентавра среди вестианских военных, подкрепленном, надо полагать, и хорошей платой. Что же касается императора Каха, то он проявлял редкостную выдержку и на его толстом лице не было и тени страха. Пигал в связи с этим подумал, что визит Каха в Релан не первый и, скорее всего, самозванец находится в более тесном контакте с порками, чем это представлялось магистру поначалу. Хотя в любом случае порки не стали бы делиться своими планами с вестианским пройдохой. Пигал уже по первой встрече с этими существами составил о них негативное впечатление как о личностях высокомерных, ни в грош не ставящих иные мыслящие расы.

Мрачные каменные стены повергли магистра даже в большее уныние, чем можно было ожидать. Сиринец почувствовал себя маленьким, беспомощным и слабым среди гигантских строений, навевающих мысли о скоротечности человеческого бытия и уязвимости человеческой плоти. Пигалу пришло на ум, что он совершенно напрасно ввязался в это дело и, уж конечно, не от большого ума отправился вслед за ненадежным союзником кентавром Семерлингом в чудовищную крысиную нору. И крысы, обитающие в этой норе, по своей зловредности вполне соответствовали размерам сооружения.

В этот раз никто не вышел гостям навстречу. Да, кажется, Семерлинг и не рассчитывал на любезный прием, а уверенно двинулся вперед по извилистому лабиринту города-крепости, увлекая за собой и своих спутников. Уже очень скоро Пигал пришел к выводу, что Релан более велик, чем он предполагал поначалу. Зато магистра удивила уверенность, с какой торил дорогу кентавр Семерлинг, и он не удержался от вопроса:

– Куда ты ведешь нас, просвещеннейший, и к чему такая спешка?

– Не волнуйся, магистр,– бодро откликнулся Семерлинг.– План этого замка есть в библиотеке императорского дворца. Благородный Ках был настолько любезен, что разрешил мне с ним ознакомиться.

Очень может быть, что Семерлинг знает, куда держит путь, но Пигала не покидало ощущение, что его ведут на заклание, как глупого бычка. Конечно, кому-то его страхи могли бы показаться преувеличенными, но Пигал Сиринский уже не в первый раз попадает в ситуации сверхкритические и научился чувствовать надвигающуюся опасность всем телом. Свет, мелькнувший в конце тоннеля, магистра не обрадовал по той простой причине, что ничего хорошего от жизни он уже не ждал, только неприятностей, с приходом которых эта самая жизнь вообще могла закончиться. К счастью, мрачные предчувствия обманули Пигала Сиринского, и развязка, похоже, откладывалась на некоторый срок. Зал, в который ввел их кентавр Семерлинг, был обширен, хорошо освещен и совершенно пуст.

– Обрати внимание, магистр, на плиту в дальнем конце зала.

– Это что же, та самая дверь?..

Пигал не договорил, но Семерлинг его понял:

– В преисподнюю, ты хочешь сказать. Нет, это пока еще не та дверь, но это выход туда, где она находится. Видишь следы вестианской грязи у плиты? Грязь свежая, значит, кто-то успел нас опередить.

– Чернопалый? – похолодел магистр.

– Думаю, что нас обошли и князь, и его расторопные отпрыски. Не хочу тебя пугать, просвещеннейший, но место, куда мы с тобой собираемся проникнуть, не для слабонервных. И, скорее всего, хода назад уже не будет.

Ранее Пигал был уверен в своей готовности пожертвовать жизнью ради спасения человеческой цивилизации. Тем более что другого выхода у него все равно не было. Либо он жертвовал собой и спасал цивилизацию, либо не жертвовал собой, но погибал в результате вселенской катастрофы, выигрывая у смерти всего несколько часов. И вот теперь внезапно выяснилось, что даже этими несколькими часами Пигалу Сиринскому жертвовать жаль. К тому же его до последней минуты поддерживала надежда, что кривая вывезет. Увы, он ошибся: из преддверия ада не вывозит даже кривая. И там, за гельфийской плитой, оказалась пропасть, ледяное дыхание которой Пигал ощущал на лице.

Император Ках и капитан Бэг подались назад, всем своим видом демонстрируя нежелание умирать раньше времени, а Пигал все-таки остался, хотя для этого ему пришлось собрать в кулак все свое мужество, в наличии которого он не сомневался, но не предполагал, что его окажется так мало. Плита дрогнула, повинуясь решительному жесту кентавра Семерлинга. Просвещеннейший Пигал затаил дыхание и с ужасом наблюдал, как из образовавшегося проема заструился голубоватый свет. А потом в этой голубизне совершенно неожиданно растворились крепкие каменные стены огромного замка Релан, а им на смену стало проступать Нечто, неясных и зыбких очертаний. Переход в никуда был столь неожидан, что за спиной магистра послышались громкие вопли императора Каха и капитана Бэга, не успевших, видимо, покинуть зал. Пигал обернулся и, кроме вышеназванных благородных господ, никого за спиной не обнаружил. Видимо, императорские гвардейцы оказались более расторопными людьми, чем их непосредственные начальники, а возможно, просто были ближе к выходу. Голубоватый свет или, точнее, туман стал потихоньку рассеиваться, открывая взору довольно странный пейзаж, не столько испугавший Пигала, сколько удививший. Вокруг, насколько хватало глаз, стояли хрустальные деревья. Именно хрустальные, это определение почему-то сразу же пришло на ум магистру. Создавалось впечатление, что какой-то волшебник, маг и чародей одним мановением руки превратил зеленеющий лес в нагромождение полупрозрачных столбов, способных, возможно, порадовать нетребовательное сердце своей изысканностью, но пугающих безжизненностью и нереальностью.

– Позвольте,– обрел наконец дар речи император Ках,– на каком основании вы меня затащили сюда, досточтимый Семерлинг? Я протестую и от своего имени, и от имени капитана Бэга.

Капитан вслух своего мнения не высказывал, но по лицу было видно, что с императором он согласен. Пигал пусть и не совсем от души, но посочувствовал угодившему в переделку благородному Каху. А некоторая неискренность этого сочувствия проистекала отнюдь не от жестокосердия, а от осознания того факта, что ведь и магистру никто не сочувствует, словно он авантюрист, охочий до дурацких приключений. Что же касается императора Каха, то он по долгу службы должен быть там, откуда грозит опасность его империи.

– К сожалению, ваши протесты запоздали, благородный Ках,– холодно отозвался Семерлинг.– Я всех предупреждал, что отсюда нет выхода. Во всяком случае, я его не знаю.

– Но позвольте,– возмутился Ках,– это вы во всем виноваты, кентавр. Вы не дали мне времени на то, чтобы покинуть зал.

Пигалу пришло в голову, что император прав в своих претензиях и кентавр Семерлинг коснулся ладонью двери в преисподнюю раньше, чем следовало, не случайно, а с расчетом прихватить с собой не только сиринского магистра, но и вестианского императора. Очень может быть, что если бы Пигалу дали хотя бы еще одну минуту на размышление, то он последовал бы не за Семерлингом, а за рогатыми гвардейцами. Но теперь уже поздно горевать по этому поводу. И сиринскому магистру остается только одно – выпить до дна горькую чашу, поднесенную в недобрый час неискренним другом. Кентавр Семерлинг, не обращая больше внимания на возмущенные вопли вестианского императора, двинулся вперед, стараясь при этом не касаться переливающихся всеми цветами радуги хрустальных столбов.

– Похоже на заколдованный лес,– не удержался магистр от поэтического оборота в стиле принца Гига.

– Колдуном выступила Черная плазма,– бросил, не оборачиваясь, Семерлинг.

С этим утверждением умнейшего из кентавров спорить, пожалуй, было трудно, и Пигал почувствовал дрожь в коленях, сжимавших теплые бока гнедого жеребца. Гнедой, вяло переступая ногами, тянулся след в след за кентавром Семерлингом, не делая попыток уклониться в сторону. Очень может быть, животное чувствовало вечный ужас, исходивший от этого немыслимого в своей мертвой красоте пейзажа. Семерлинг обогнул застывшего в позе готовящегося к прыжку изысканно-благородного оленя. Животное готовилось к прыжку уже не одну тысячу лет, но магистр с горькой уверенностью отметил про себя, что этому прыжку уже никогда не состояться. И еще подумалось просвещеннейшему из мудрых, что, очень может быть, наступит страшное мгновение, до которого, кстати говоря, рукой подать, когда и Пигал Сиринский застынет на веки вечные в качестве хрустального памятника самому себе. Вот такая странная ирония судьбы. А может быть, и наказание за тщеславие. Если говорить уж совсем откровенно, магистру мечталось, что его изображение останется потомкам на аллее сиринской славы. И эта мечта не была такой уж несбыточной. Не приходилось сомневаться, что его заслуги были бы оценены если и не конной статуей, то хотя бы скромным бюстом от благодарных сопланетников. Другое дело, что есть все-таки разница между вашей каменной копией в тенистой роще Сирина и заледеневшей от ужаса натурой в совершенно немыслимой дыре, где некому даже слезу уронить на холодеющий труп.