Геннадий Прашкевич - Божественная комедия (сборник) Страница 13

Это же Курт, догадалась она. Они перехватили не только спрайс. В руки майора попало письмо доктора Шмайза. Бедный Курт! Она вновь почувствовала щемящую боль под сердцем, но на этот раз боль была ее собственной. И она резко усилилась, когда Анхела представила, как страшно было Шмайзу бежать по лесной поляне, как страшно было видеть прыгающую перед ним собственную черную тень, отброшенную пламенем горящего самолета! Погружаясь в темные мысли майора Досета, Анхела слово за словом прочла письмо археолога.

Бедный Курт. Он слишком близко подошел к тому, что могло ослепить и более сильного человека!

– Если туземец не скажет, – негромко повторил Досет, – скажете вы, Анхела.

Щелкнули контакты, и длинная резкая судорога свела тело либертозо. Но это явно не было ответом на боль, это был лишь рефлекс, реакция на уже узнанное!

– Что там у вас, Дуайт?

– Видимо, отошли контакты, – Дуайт наклонился к проводам.

– Ищите ниже, – улыбнулась Анхела. – У левой ноги. Разрыв прямо под клеммой.

– Точно! – удивился Дуайт. – Сейчас я все приведу в порядок.

– Не стоит, – опять улыбнулась Анхела. – Вы больше не тронете Хосефа Кайо, майор. А что касается самолета… Давайте договоримся так… Эта тайна принадлежит либертозо…

– Договоримся? – удивился майор. – Но я для того и облечен властью, чтобы самому решать, кому какая принадлежит информация. Не будете же вы утверждать, что нам сложно сменить перетершийся провод?

– Я разорву его снова!

– Разорвете?

– Вот именно.

– Вы не похожи на сумасшедшую.

– Потому и пытаюсь вас убедить, майор.

– Где вы все-таки родились? Эксперты не могут определить это.

– Мемфис-центр…

– Что вы имеете в виду?

– Мемфис-центр двадцать четвертого века!

Она, наверное, и впрямь свихнулась? – растерялся майор.

Самое трудное, сказала себе Анхела, это убеждать.

Там, дома, в двадцать четвертом веке, достаточно кивнуть, и тебе поверят. Здесь давно никто никому не верит. Здесь давно разочаровались в словах. Здесь не нужна правда, ибо чаще всего она оборачивается как раз против тех, кто ищет ее. Здесь в цене искусная ложь. Здесь нужны фокусы, нужны трюки. И чем они эффектнее, тем легче им верят.

Она вспомнила гранитные скалы, нависшие над Енисеем.

Лиственницы пожелтели, под ними светились круги опавших игл.

Сквозь прозрачную дымку на противоположном берегу поднимались над скалами высокие корпуса Института Времени. Собирая темные ягоды костяники, Анхела нетерпеливо смотрела на реку. И ошиблась: Риал не воспользовался катером, а просто переплыл реку. Он выбрался на розовый гранит совершенно мокрый, с его широких плеч стекала вода, волосы прилипли ко лбу. Прижавшись щекой к мощному мокрому плечу Риала, Анхела разблокировала подсознание. Самые тайные ее мысли теперь свободно входили в мозг Риала и, отраженные, многократно усиленные, возвращались к ней. Они остро чувствовали друг друга, они были почти единым существом.

Сохрани для себя свои молитвы,Сохрани для себя питье и пищу,пищу твою, что достойна бога.Ведь любовь твоя буре подобна,двери, пропускающей дождь и ветер,дворцу, в котором гибнут герои!

Риал смеялся.

Птичку пеструю, пастушка, ты полюбила.Ты избила ее, ты ей крылья сломала,и живет она в чаще, и кричит: крылья! крылья!Полюбила коня, знаменитого в битве,и дала ему бич, удила и шпоры.И отцовский садовник был тебе мил – Ишуланну.На него подняла ты глаза и к нему потянулась:«Мой Ишуланну, исполненный силы, упьемся любовью!»

Теперь Риал смеялся сквозь боль.

Но едва ты услышала его речи,ты его превратила в крысу.Ты велела ему пребывать в доме,не взойдет он на крышу, не спустится в поле.И меня полюбив, ты изменишь тоже мой образ…

Риал оторвался от Анхелы и уже с горечью произнес вслух:

И меня полюбив, ты изменишь тоже мой образ…

Он ничего не добавил к сказанному. Но по тому, как часть его подсознания вдруг намертво замкнулась, Анхела поняла, что он пришел ненадолго.

«Уходишь уже сегодня?»

«Да, сегодня».

Он не сказал, и она не спросила, на какой срок он уходит.

В конце концов, это уже не имело значения. Неделя, день, год. Все равно речь шла о разлуке.

«Что это?» – Анхела коснулась полупрозрачного браслета, обнявшего запястье Риала.

«Спрайс. Специальный прибор. Он начнет светиться, когда придет время возвращения».

И подошедший катер уже пропал во тьме, небо затопило черной грозовой тучей, силуэты далеких зданий высветились в бесчисленных огнях, а Анхела все сидела на обрывистом берегу. Она чувствовала: надвигающаяся гроза будет страшная, не по сезону, и не ошиблась. Скрюченные гигантские молнии хищно и судорожно ударили с неба. Прямо на ее глазах три молнии подряд, почти без интервалов, дрожа, впились, содрогаясь, в шпиль башни распределения энергии. Погасли огни в зданиях Института, весь противоположный берег утонул во тьме. Анхела бросилась в холодную воду, торопясь скорее попасть на станцию…

– Двадцать четвертый век…

Анхела не сразу поняла, чем вызвано раздражение майора.

Ах, да! Майор готовился к чудесам. Следуя своей привычной логике, он готов был увидеть в Анхеле кого угодно: пришелицу из космоса, а может, разведчицу либертозо, а может, просто юродивую. Он, собственно, уже успел поверить во встречу с чем-то необыкновенным, а она опустила его на землю, отняла не до конца созданный им миф. Они все здесь готовы к чуду, они ждут чуда. Это у них от слабости, от неуверенности, от усталости. Не умея перестроить себя, они тщатся перестроить мир. Мечутся от бога до атома, пытаясь доказать самим себе, что истинное чудо все равно явится!

– Двадцать четвертый век. Что за черт? Чем, собственно, вы отличаетесь от меня или от Дуайта? У вас что, три сердца? Или в солнечный день вы не отбрасываете тени?

– Различия между нами не обязательно должны сводиться к физиологии, – терпеливо заметила Анхела. – Антонио Аус удочерил меня достаточно давно, мы достаточно долго жили рядом, но даже ему в голову не приходило, что я чем-то отличаюсь от него. Что же касается монахинь монастыря Святой Анны и ее настоятельницы, то вы, наверное, знаете, что существует немало способов, позволяющих людям помнить только то, чего они никогда не видели.

Майор пришел в себя: хватит! И посмотрел на часы.

Я дам Анхеле ровно минуту, решил он. Если она ничего не поймет, я действительно брошу ее на «Лору»! Секундная стрелка наручных часов, на которую уставился майор, мерно бежала по круглому циферблату – одинокий стайер под трибунами цифр. Когда стрелка дойдет до семи, решил Досет, я кивну Дуайту.

Но стрелка до семи не дошла.

Она уперлась в невидимое препятствие.

Она замедлила ход, потом с усилием, явственно выгибаясь, пересекла еще два-три деления, и…

Время остановилось!

Досет ошеломленно уставился на Анхелу:

– Какой у вас вес?

Анхела догадалась:

– Нет, я вовсе не ведьма. Это средневековая инквизиция отправляла на костер любую женщину, если ее вес не превышал сорока девяти килограммов, а во мне, майор, все пятьдесят два.

– Я не дал бы и тридцати.

Не обращать внимания на фокусы! Бросить ее на «Лору»!

Но в глубине души майор готов был уже признать, что его переигрывают.

А с этой мыслью пришло странное ощущение, что в «камере разговоров» что-то неуловимо изменилось. Он не мог понять – что именно, но изменения были, явные изменения, они чувствовались. Майор поднял недоуменный взгляд на Дуайта и лейтенанта Чолло, и они, козырнув, вдруг вышли из камеры.

Разве он приказал им уйти?

Он переборол страх:

– Что вы еще умеете?

Анхела улыбнулась:

– Прикосновением ладони определяю температуру любого предмета с точностью до сотых долей градуса. Вдохнув запах самой чисто отмытой посуды, могу точно сказать, что в ней варили в последний раз. Умею различать сотню оттенков любого цвета, невооруженным глазом отслеживаю фазы Венеры, чувствую электромагнитные и атмосферные колебания. Могу смеяться одной стороной лица…

Досет с тупым изумлением увидел, как в уголке левого глаза Анхелы навернулась крупная слеза и печально поползла по смуглой щеке, в то время как правая сторона лица вызывающе смеялась.

– Надеюсь, я вас убедила?