Игорь Поляков - Доктор Ахтин. Возвращение Страница 29

— Что было дальше?

Максим похлопал глазами и, пожав плечами, сказал:

— В конце мая я вышел на работу. Исправно выполнял свою работу. Вечером ходил в тренажерный зал, потому что мне надо было восстановить свою физическую форму. Я знаю, — Богу нужен крепкий работник. Не убогий инвалид, а крепкий полноценный работник. Хорошо кушал. Отлично и много спал. А потом в конце июля Он пришел и сказал, что надо начинать. Ну, вот я и начал. Двадцать пятого июля я пошел и убил. И мне очень понравилось работать на Бога.

8

После работы я иду на остановку и еду в центр города. Хоть и рискованно то, что я хочу сделать, но желание знать, что всё в порядке, сильнее.

Я еду к Богине.

Нет, я не собираюсь входить в квартиру. Вполне достаточно узнать, что дом стоит на месте. Да и просто я хочу посмотреть на окна моей квартиры.

Во дворе тихо. Время три часа. Когда люди будут возвращаться с работы, меня уже здесь не будет. Я сажусь на лавку у второго подъезда дома, стоящего напротив, и смотрю на окна первого этажа.

На скамейке у третьего подъезда сидят три женщины в пожилом возрасте и оживленно обсуждают жильцов дома. Я непроизвольно прислушиваюсь.

— Не знаю, и что с ней случилось?! Нормальная девка была. Мужик работящий, не пьет, не курит, деньги в дом несет, а она вдруг ни с того, ни с сего пить стала горькую, да так, что еле до квартиры дойти может. Еще осенью всё было хорошо. И когда она за зиму успела так спиться? Ничего не понимаю, — оживленно говорила пожилая женщина в серой кофте.

— Точно, — поддержала разговор собеседница справа, — вчера днем, времени четыре часа, а она с трудом смогла дверь в подъезд открыть. Видно, что в магазин ходила, так нормальная баба несла бы в дом продукты, а она с початой бутылкой водки идет.

— Куда катимся?! — покачала головой третья. — И что бабам не хватает в этой жизни? Всё есть — муж, квартира, работа. Что еще надо?

Я улыбаюсь. Извечный вопрос — что надо женщине? Если сами женщины не могут найти на него ответ, то никто никогда на него не ответит.

Убедившись, что мой дом стоит на месте, а в окнах квартиры по-прежнему я вижу мои шторы, и нет никакого движения за стеклом, я неторопливо встаю с лавки и ухожу.

Мне стало спокойнее. Надеюсь, Богиня в целости и сохранности пребывает в том месте, где я её оставил.

«Ах» в Тростниковых Полях, тело в сохраняющем растворе, стены погребальной камеры неподвижны.

По пути в общежитие я покупаю продукты в магазине. Закрыв дверь комнаты, я отрезаю себя от остального мира. Впервые за долгое время я снова хочу рисовать.

Сложив продукты в холодильник, я достаю бумагу и карандаш. Сев за стол, я смотрю на белый лист и думаю. О том, что возврат в прошлое невозможен. Нельзя вернуться на ту же дорогу и идти тем же путем. Обернувшись назад, можно посмотреть на то, что оставил, но не надо пытаться тащить за собой тяжесть былого.

Я сделал первый шаг. Я социально адаптировался, — у меня есть крыша над головой и любимая работа. Моя поездка к Богине, как прощание с той частью жизнью, что я оставил в той квартире.

И еще — уже почти две недели, как она не приходит ко мне. Вернувшись в город, я словно расстался с Богиней. Там в деревне она была со мной, а здесь я словно забыл о её существовании.

Я рисую. Быстрыми и легкими движениями карандаша. Это моя попытка воскресить образ в памяти. Посмотрев на результат, я недоволен. Она не похожа на ту женщину, что я знал в той жизни. Смяв бумагу, я бросаю скомканное изображение в сторону и беру другой лист.

Вторая попытка так же неудачна.

Слепой осел никогда не найдет дорогу в Тростниковые Поля. И будет вечно брести в никуда, проклиная своё упрямство и свою ослиную долю.

Я слышу стук в дверь. Быстро убрав рисунок, я иду к входной двери и открываю её. Передо мной возникает Усиков. Он пьян, и на лице легко читается неподдельное удивление:

— О, доктор, а вы здесь как?

— Живу я здесь, — отвечаю я.

— Да вы что, — радостно удивляется он, — значит, я ошибся дверью. Извиняйте, доктор, мне надо туда.

Он показывает на соседнюю дверь и перемещает тело туда.

Закрыв дверь, я иду обратно к столу.

Рисовать я уже не хочу. Всё равно ничего не получается. Образ Богини потускнел в моей памяти, если не сказать, что стерся. Мне не хочется в это верить. И я не хочу признавать это. Лучше я отложу это на потом — пройдет время, и Богиня вернется. Так уже бывало.

Нажав на кнопку электрического чайника, я достаю из холодильника масло и колбасу. Сделав себе бутерброд, я наливаю в кружку с растворимым кофе кипяток.

Я жую и слушаю, как за стенкой веселятся тени. Громкие восторженные крики сменяются хоровым пением. Звон разбитой посуды мешается с грохотом падающего тела, за которым следуют взрыв хохота и новые восторженные выкрики. Я знаю, что это веселье надолго. Скорее всего, до глубокой ночи, и им нет дела, что, возможно, кто-то этой ночью не сможет уснуть, и пойдет завтра на работу не выспавшийся. Это не касается меня, но я помню, каким может быть человек.

Может, в моей жизни что-то изменилось. Может, я забыл образ Богини. Я даже могу согласиться с тем, что я за последний год изменился. Но — как оказалось, ничего не изменилось в мире теней.

Человеческое стадо, по-прежнему, бессмысленно двигается вперед, не замечая приближающейся пропасти.

А, значит, я снова могу вернуться на свою дорогу.

И идти по ней своим путем.

9

— Максим, у тебя девушка есть? — спросила Мария Давидовна после того, как парень замолчал.

Он нахмурился. Опустил голову. И отрицательно ею помотал.

— Совсем нет? Или сейчас нет, а раньше была?

— У меня нет, и никогда не было девушки, — ответил Максим, и затем быстрой скороговоркой продолжил, — они меня не любят. Они меня презирают. Они меня ненавидят. Они меня унижают.

— Это и было причиной того, что все твои жертвы — молодые женщины?

— Да. Я спросил у Бога, кого из людей я могу убивать. И Он мне сказал, что — всех. На моё усмотрение. И как я пожелаю. И я Ему сказал — спасибо. Да, я громко сказал ему слова благодарности. Потому что так хотел отомстить этим мерзким созданиям, которые смеют унижать меня.

Максим замолчал. На его лице застыла злая маска. Мария Давидовна тоже ничего не стала спрашивать, чувствуя, что сейчас парень сам расскажет причину своей ненависти.

И он стал говорить:

— В школе в восьмом классе мне понравилась девочка. Это произошло первый раз в жизни. Белые волосы, красивые глаза и милая улыбка. Я хотел дружить с ней. Подошел и сказал ей об этом, а она посмотрела на меня сверху, и засмеялась. Открыто так, жизнерадостно. И её подружка, которая стояла рядом тоже смеялась. И весь класс потом смеялся. Они бросали в меня скомканную бумагу, ручки, карандаши и смеялись. Этот смех звучит у меня в голове и сейчас.

У Максима начала дрожать верхняя губа.

— После армии я познакомился с девушкой. Она жила в соседнем доме и выгуливала во дворе свою собаку. Мы часто сидели на скамейке и разговаривали. Она показалась мне умной и порядочной девушкой. Я даже хотел предложить ей сходить в кино. Или в театр. А потом я увидел, как она целуется с каким-то парнем в подъезде. И этот парень засунул свою руку под её юбку, — Максим поморщился, словно именно сейчас видел эту картину, — я подошел и сказал, что она блядь. И этот парень избил меня. А эта девушка пинала меня ногами. Я видел её злое лицо, и она уже не казалась мне умной и порядочной. И тогда я впервые осознал простую истину — все бабы бляди.

Он сказал нецензурное слово с таким удовольствием, что стало понятно — Максим так часто говорил его про себя, что теперь, когда его можно произнести вслух, он очень рад это сделать.

— Этим же летом я пошел и снял проститутку на проспекте. Я подумал, что если всё женщины одинаковы, то есть ли разница, с кем начинать. Я привел её домой. Разделся и лег на кровать. Я не знал, что надо делать, и она это увидела. Она тоже сняла одежду, легла рядом, — Максим на секунду остановился, его взгляд заледенел, словно зафиксировав в своем сознании событие из прошлого, — и у меня ничего не получилось. Она пыталась. Руками, ртом, но — ничего. Отчаявшись, она оделась, и, уходя, сказала, что я — импотент. Она сказала этот таким презрительным тоном, что я потом всю ночь плакал. Я плакал, потому что понял, что она, скорее всего, права.

У Максима задрожали губы, словно он вот-вот заплачет. Еще больше опустились плечи, будто он хотел спрятаться от всего мира, забравшись под стол. Он замолчал, и это молчание затянулось.

— И что случилось потом? — наконец-то спросила Мария Давидовна.

Максим поднял голову и, глядя прямо перед собой сухими глазами, сказал:

— А потом у меня получилось. Через год. Вечером привезли труп молодой девушки после черепно-мозговой травмы. Наезд на пешехода. Она лежала на секционном столе неподвижно — чистая белая кожа, маленькая грудь с розовыми сосками, лобок с редкими волосками, чуть раздвинутые ноги. Я смотрел на неё. Долго. Забыв обо всем на свете. И неожиданно понял, что у меня всё получится. Да. Это осознание возникло внезапно. Я ощутил в себе такую мощь и силу. И это было так прекрасно. После я снова плакал, но теперь от счастья. Плакал навзрыд. От невыразимого счастья и такого прекрасного чувства, которое невозможно описать.