Роман Казимирский - Ундервуд Страница 3

Конрад, закончив мысль, поднялся из-за стола и подошел к окну, за которым стоял теплый солнечный вечер. Судя по его внешнему виду, он чувствовал себя лучше. Воспоминания, которые мучали мужчину, вылившись на бумагу, подобно фотоснимку, забрали с собой частичку его прошлого. Не поворачивая головы, он обратился к своему неизвестному собеседнику:

– Человек слаб, приятель. Хилое существо человек. Вот я. Что мне нужно? Вернее, так: чего мне достаточно для счастья? Несколько лет назад я бы сказал, что это присутствие родных и дорогих сердцу людей рядом. Или мир во всем мире. Но сейчас я понимаю, что наличие – не главное. Главное – это отсутствие. Смерти, уродства, внутреннего и внешнего, подлости. Ведь сколько ни лей меда в чан с дерьмом, все равно запах останется. Даже если его удастся перебить, ты постоянно будешь помнить о том, что дерьмо там есть. Значит, его нужно убрать. То, что останется, и есть счастье. Что я сейчас делаю? Вычищаю себя.

Отвернувшись от окна, Конрад некоторое время задумчиво смотрел перед собой, а потом вдруг улыбнулся.

– Ты знаешь, мы ведь ни разу не гуляли с моей женой с тех пор, как я вернулся. Пора исправлять эту ситуацию.

Когда Конрад вышел, я перечитала все, что он успел написать. Литературная ценность, конечно, сомнительная, однако что-то в этом было. В прежние времена с моей помощью создавались произведения несколько иного содержания, но я научилась отличать чушь от стоящей вещи. Это меня научил Хозяин. Его основным критерием оценки была позиция «верю – не верю». Сначала я не могла понять, что так его раздражало в текстах, которые, на мой взгляд, были вполне содержательными и интересными. И только со временем мне стало ясно, что заслужить доверие читателя – самое сложное. А кто является первым и самым строгим читателем? Правильно, сам автор. О каком удовлетворении от написанного может идти речь, если сам себе не веришь? Было похоже, что у Конрада С., как он себя назвал, проблем с этим не было. В первый момент меня это обрадовало. Приятно иметь дело с честным человеком. Но, с другой стороны, это ведь не творчество в чистом виде, а лишь перенесение на бумагу своих воспоминаний, что сильно отличалось от того, чем занимался мой первый владелец – примерно так же, как работа фотографа отличается от работы живописца. Результаты могут быть схожими, но чувства и эмоции, затраченные при этом, совершенно иные. Они не лучше и не хуже, просто отличаются друг от друга. Как топор от скатерти, или чашка кофе – от ботинка. Кто решится утверждать, что первое ценнее второго в метафизическом плане?

Мне хотелось видеть рядом с собой настоящего творца, а не его компиляцию. Конрад же пока был для меня загадкой. Возможно, это только начало – и, освободившись от оков, мешавших двигаться вперед, он сможет посвятить себя настоящей литературе? Я втайне надеялась на это. В моем понимании писатель должен был использовать свое воображение, а не обращаться то и дело к жизненному опыту. Это теперь я понимаю, что ошибалась, но тогда мое отношение к творчеству было весьма ограниченным. Да и мещанским в каком-то смысле, чего уж там.

Меня никогда не тяготила ограниченность в передвижениях. Точнее, полное отсутствие возможности перемещаться самостоятельно из пункта «а» в пункт «б». Это сложно объяснить, но я попытаюсь. Вы можете представить себе, что вдруг очутились в какой-то внутренней и только вам доступной реальности? В ней есть все, что вашей душе угодно. Там, в этом мире, совершенно иная система ценностей, по шкале которой вы идеальны. Сознание способно выстроить любую многоуровневую структуру, позволяющую существовать вне вашего тела. Поверьте в собственную иллюзию, и она перестанет быть таковой, превратившись в единственно устраивающую вас реальность. Представили? Похоже на шизофрению, да. Но так ли это плохо? Все, что нужно человеку, это самореализация, и совершенно не важно, в какой сфере она будет происходить. Управление страной на самом деле мало чем отличается от мытья посуды в придорожном кафе, если и то, и другое занятие приносит вам одинаковое удовлетворение. Это так, что бы вы ни думали. Если принять это утверждение за истину, то возникает следующий вопрос: какая разница, происходит ли это в реальности или в воображаемом мире? Чего стоят все достижения, если к концу жизни вы понимаете, что даже не приблизились к тому, к чему стремились? Да и кто возьмется утверждать, что Наполеон добился большего, чем какой-нибудь сумасшедший, который в своем воображении отстроил целую вселенную и теперь ощущает себя Богом? И можно ли с уверенностью говорить о том, что первое реальнее второго? В моем понимании то, что я имею, гораздо ценнее всего, чем обладает любой из вас, хотя бы потому, что я аккумулирую в себе частички ваших личностей, с каждой новой буквой становясь богаче. Только не воспринимайте меня как паразита, это в корне неверно. Энергия творчества – мощнейший источник, который часто просто выбрасывается, как мусор. Я – хранитель. Так, во всяком случае, я сама к этому отношусь. Мне кажется, что Конрад понял это. Во всяком случае, теперь он стал относиться ко мне иначе. Не могу сказать, что это радовало меня, но я решила подождать, чтобы увидеть, что из всего этого выйдет. Создавалось впечатление, что этот мемуарист нашел во мне собеседника, который всегда готов выслушать его. Он стал смелее, открылся мне, но все еще скрывал нашу дружбу от внешнего мира, оставляя ее только для себя. Количество исписанных страниц росло, и вскоре я потеряла им счет. Впрочем, это глупо, пытаться измерить творчество в каких-либо единицах.

К тому моменту, когда война практически подошла к концу, я обнаружил, что почти привык к своей теперешней жизни и трудом представлял себе, что буду делать дома. Я, конечно, по-прежнему раз в неделю писал письма, в которых говорил Адель о том, как скучаю по ней и ребенку, однако при этом отдавал себе отчет в том, что делаю это, скорее, по привычке. Или чтобы не показаться слишком черствым. В любом случае, причиной была не потребность чувствовать близких. Необходимость стрелять в других людей стала чем-то вроде чистки зубов по утрам или работы, за которую тебе платят деньги. Мысли о том, что я защищаю родину, давно отошли на задний план и забылись. О каком патриотизме может идти речь, когда ты играешь в карты со своими сослуживцами на табак, найденный в сумке убитого врага? Это не имеет никакого отношения к идее самопожертвования. Здесь что-то совершенно иное. Но мы никогда не переходили ту грань, за которой находилась точка невозврата – слишком яркими были воспоминания о том, что стало с Джоном.

Понимая, что все это рано или поздно закончится, каждый из нас периодически заводил разговор о том, чем планирует заняться в мирное время. Несмотря на то, что мы старательно избегали опасных разговоров на тему привычки видеть смерть вокруг нас, все же находились те, кто не желал молчать. Хотя стоило бы. Был в нашем полку один парень – Анджей, совсем молодой, небольшого роста и с огромными синими глазами, в которых словно небо поселилось…

Ну, вот, я заговорил высокопарными выражениями, однако иначе его не описать. Наверное, если бы он узнал о первом впечатлении, которое произвел на меня, то это бы надолго стало главной хохмой всего нашего полка.

Так вот, мы его знали как отчаянного вояку. Я лично несколько раз наблюдал за тем, как этот дьявол с лицом ангела совершал настоящие чудеса храбрости. Я никогда не понимал, каким образом удается уцелеть тем, кто в открытую издевается над смертью, нахально пританцовывая перед ней и в последний момент отскакивая в сторону. Это поразительно, но он мог побежать в атаку в составе целой роты солдат и оказаться тем единственным, кто вернется из нее целым и невредимым. Что это – везение, или, может быть, невероятное, почти животное чутье? Не знаю.

Война давно агонизировала, и нам все реже и реже приходилось участвовать в активных действиях, так что мы откровенно скучали. Анджей был, вопреки обыкновению, мрачен. Сидя под раскидистым деревом, он жевал травинку и с раздражением ковырял землю ножом.

– Тебя что-то беспокоит? – мне на самом деле было интересно, что могло послужить причиной его плохого настроения.

– Не то слово.

– Что-то случилось?

– Вот-вот случится.

– И что же?

– Война закончится, – он достал из кармана пару сухарей и начал грызть их с таким ожесточением, что я мысленно пожалел его зубы.

– И что же в этом плохого?

– Да как тебе сказать, – Анджей засунул сухарь за щеку и теперь отвечал с набитым ртом, нисколько не заботясь о впечатлении, которое производил при этом. – Вот ты что собираешься делать, когда все это закончится?

– Хм, я об этом не думал, – признался я. – Главное ведь вернуться, разве не так?

– Ты ведь богатенький мальчик, верно? – прищурился мой собеседник. – Золотая молодежь? Да не сердись так, я тоже не бедствую. То есть мы с тобой одного поля ягоды. Значит, ты меня поймешь. Мы побеждаем, в этом нет никаких сомнений. И вот приезжаешь ты домой весь такой героический, в орденах. Жена, дети… У тебя ведь семья, если я не ошибаюсь? У меня-то никого нет, кроме, возможно, каких-то дальних родственников. Родителей похоронил, жену не нашел, даже собаку не завел… Ну, да черт с ними. Ты приехал. Эйфория от смены обстановки прошла. Дальше что?