Валерий Михайлов - Идеальная форма (сборник) Страница 8

– И оргазмы, оргазмы, оргазмы… Подтверждённые дипломами и медицинскими показаниями.

– В таком случае, давай будем любить друг друга. Здесь и сейчас. Немедленно. И хрен с этими оргазмами. После секса я всегда чувствую скорее легкую досаду, как после хорошей книги. Всегда хочется продолжения. Особенно с тобой. С тобой я ощущаю себя кентавром. С тобой мы Яты. Именно Яты. Нет ни меня, ни тебя, а есть он – страшный зверь Яты, оглашающий криком окрестности и наводящий ужас на деревенских собак. Танец Яты при полной луне. И важно здесь каждое движение, каждый штрих, каждая мелочь. Но приходит финал, и мы с тобой распадаемся с обречённостью трансуранового элемента, и ты, бывшая часть меня, переходишь в автономное плавание. Я же продолжаю жить памятью единения, жить до востребования, жить…

– Может, ты не пойдёшь?

Женька всё-таки начала этот разговор. После кофе, после объятий и страсти, после тысячи других «после» она закурила сигарету, выпустила дым и задала вопрос, который висел над ними уже целую вечность с того самого времени, как…

– И в этом ты вся. В момент наивысшего доверия ты вонзаешь мне в спину булавку, не нож, а именно булавку, что чёртовски больно, хотя и не смертельно, по крайней мере, ты так считаешь.

– Я боюсь за тебя.

– Я тоже боюсь за себя, но…

– А нельзя без «но»?

– Знаешь, большинство людей вполне свободно обходится без «но». А вот какой-нибудь Беринг без этого «но» не может, надо ему в свой пролив любой ценой. Таких людей мало, но они есть. Боюсь, что я один из них.

– Там опасно.

– Скорее всего, но… Опять «но». Видишь, сколько их у нас. У меня преимущество.

– Какое?

– Опасности обо мне и не подозревают. Я же наверняка знаю, что они ТАМ есть. Фактор внезапности.

– Я серьёзно.

– Я тоже.

– Тогда я с тобой.

2

Привал. Очередной привал в очередном низком душном коридорчике. С тех пор, как они вчетвером покинули свои дома, им ни разу не встретилось ничего похожего на жильё. Только душные извилистые коридоры, местами сырые и зловонные. Ни еды, ни пива, ни одежды. Ничего. Запасы приходилось экономить, как и сигареты. Сигареты тоже были на вес золота. Каждую приходилось пускать по кругу. Все старались затянуться, как можно глубже, а потом максимально задержать дыхание, чтобы так необходимый для их отравленных тел никотин…

Ребята спали, Женька читала, а Костик о чём-то сосредоточенно думал. Точнее, не думал, а волновался, Какая-то скрытая тревога мешала ему спать.

– О чём ты думаешь? – Спросила Женька. – В последнее время ты сам не свой.

– Не нравится мне всё это. Да и предчувствие.

– Всё же спокойно.

– Вот именно. Спокойно. Слишком всё гладко и спокойно. Не к добру. Расслабляет это, а нам нельзя расслабляться. Вот и сейчас. Бери нас тёплыми, кто хочет. Завтра надо будет установить дежурство и места для ночлега искать побезопасней.

– Давай покурим. Одну на двоих, чтобы не торопясь? Забыла, когда уже курила по-человечески, а так – это только расстройство.

– Нас же убьют.

– Скажем, что не добудились.

– Держи, – Костик протянул сигарету Женьке.

– Сейчас бы в душ, потом пива с тушёнкой, потом на свежие простыни, и чтоб никто не мешал. А потом на всю катушку, как в первые дни любви.

– Меня всегда добивали фильмы, в которых главные герои, гуляя по пустыне так месяца два, начинали заниматься любовью. Раздевали друг друга, облизывали тела…

– Может, они так моются? Откуда ты знаешь?

– Моются, не моются, но мне почему-то не до любви, после таких прогулок.

– Да и мне тоже. Тут бы полежать, чтобы никто не трогал.

– Тише!

– Что?

– Ты ничего не слышала?

– Пора.

Он хотел, было, идти сам, сейчас это было самым главным, встать и пойти, сделать несколько шагов, несколько последних шагов. И чтоб без истерики. Чтоб без истерики и с сухими штанами… Он попытался встать, но ноги… Ноги были ватными, чужими и совсем не хотели слушаться. Будто бы это были не ноги, а пустые штанины с заправленными в них ботинками. Такое бывает, когда совсем отлежишь руку во сне, так, что потом приходится трясти её другой, нормальной рукой, чтобы сначала по ней прошла армия мурашек, после которой, в обозе, уже приходит чувствительность и способность двигаться.

– Пора.

Охранник, наконец, справился с замками, и они подхватили его под руки, даже не надевая наручники. Его же мысли были сосредоточены на ногах. Он пытался переставлять ногами, чтобы создать у соседей по корпусу хоть малейшую иллюзию, что он идёт сам, но ноги… Ноги предательски волочились по полу.

Его уложили на кушетку, застеленную чистейшей белой простынёй. Кто-то читал приговор. Кто-то должен был прочесть приговор – так всегда поступают на казнях. Он же ничего не слышал и не видел. Смерть через инъекцию яда. Всем своим существом он постигал значение этих слов. К нему подошла женщина средних лет с удивительно для такой работы добрым, сочувствующим лицом. На ней был белоснежный накрахмаленный халат, подстать простыне. Добрый доктор Айболит из детской сказки. Сейчас она спросит:

– Нус, молодой человек, как наши дела? – и обязательно улыбнется.

Она внимательно на него посмотрела, потрогала руки, определяя, какие у него вены, немного задумалась, затем достала шприцы и ампулы. Привычным жестом она свернула ампуле шею, высвободила томящийся в упаковке шприц. Её движения были обыденно точными, словно она колола витамины, а не… С другой стороны, она и так колола ему лекарство, от недуга со странным названием ВИНОВЕН.

– Поработайте кулаком, – попросила она, перевязав руку жгутом.

Она хочет, чтобы он работал кулаком, чтобы он помогал ей сделать её работу?!

– Да не будьте вы, как маленький. Я же так не попаду в вену. Будет больно. Придётся колоть ещё. Только хуже себе сделаете. Ну же.

И вот кулак, его кулак, восстав против его воли, начинает сжиматься и разжиматься, сжиматься и разжиматься, заставляя вены вставать на дыбы.

– Достаточно.

Она намазала место будущего укола спиртом и медленно вонзила иглу, из которой потекла чёрная густая кровь, затем быстро вставила шприц и начала медленно вводить яд, после чего вновь приложила к месту укола ватку и выдернула, нет, лучше сказать, извлекла иглу. Всё как в больнице.

Эти ритуалы, эта игра во врачей, игра в стерильность могли бы быть очень забавными, если бы не были так ужасны в своей бессмысленности. Это была жестокая гуманность – оберегать от инфекции кровь человека, который должен умереть через несколько мгновений.

Она села на специально приготовленный для этого стул возле кушетки и взяла его за руку, чтобы определять пульс. Она слегка сжала его запястье, и он почувствовал в этом движении нечто большее, чем обычный профессиональный жест. Это было дружеское участие, попытка сказать, что он не один, что она будет с ним до самого…

У него начало отниматься тело. Тело становилось ватным и всё более невесомым. Язык был огромным. Казалось, что ещё немного, и он вывалится изо рта, чтобы заполнить собой всё помещёние. Слюна тонкой струйкой стекала на простыню, но он не замечал этого, как не замечал своих мокрых и грязных штанов, липкой жижи, зловония. Это организм пытался безнадёжно бороться за последние мгновения жизни, стараясь всеми доступными биологии тела способами освободиться от яда. Его рвало, но он не замечал и этого.

Вначале он ещё пытался вспоминать всякие философские учения о жизни после смерти, думать о перевоплощении, вспоминать, как умирал Сократ. Но Сократ был Сократом, тогда как он… Он Сократом не был. Затем его отравленный рассудок стал уходить всё дальше и дальше от реальности, пока последняя искра осознания не потухла навсегда.

– Что с тобой, милый?

– Кошмар. Мне приснилось, что меня приговорили к смерти, и приговор привели в исполнение. Смерть… как настоящая.

– Поспи, у тебя ещё есть час.

– Мне уже не заснуть. Слишком сильные впечатления. Давай ты поспишь, а я подежурю.

– Держи, – Женька отдала ему маленький, как игрушечный автомат, зарылась поглубже в тряпки и моментально уснула.

Костик прислонился к стене тоннеля и закурил. Тоннели, тоннели, тоннели… Километры тоннелей просторных и тесных, чистых и грязных, светлых и тёмных, сухих и по колено в воде и нечистотах. Когда он впервые предложил, дежурить по очереди по ночам, хотя какие тут дни и ночи, его подняли на смех, пока однажды утром они не проснулись втроём. Стёпка исчез, пропал без вести. Уйти он не мог, да и незачем ему уходить, тем более без воды, без еды, не попрощавшись, ничего не сказав, ночью… Нет, не мог он уйти. Около часа они искали, ходили туда-сюда по тоннелю, кричали, скорее для себя, для успокоения больной совести, которой понадобилось принять очередную снотворную пилюлю в виде чувства выполненного долга.

Потом, когда сначала ставшие редкими уцелевшие склады кончились совсем, у них кончились еда и вода. В последний раз, ещё в прошлой вечности они смогли разжиться ужасными, местами подпорченными галетами и задохнувшейся тухлой водой. И всё. Хорошо, что вода ещё попадалась. Она кое-где сочилась по стенам тоннеля, и её можно было собирать тряпкой, выжимая потом в рот. Вода была невкусной, иногда отдавала нечистотами, но выбирать не приходилось. Когда надежда найти еду исчезла, Михей первым наелся грибов, растущих на стенах и потолке.