Сергей Алексеев - Мутанты Страница 19

— Я в осаде! — отвинтил решетку. — Полезай в амбразуру!

Тот перевалился через подоконник, словно через бруст-свер окопа, отдышался.

— С утра жара… Степан Макарыч, выручай!

— Сначала ты, — и рюмку ему налил, — составь компанию.

Волков дернулся было на отказ, но махнул рукой и выпил.

— Спасай, Макарыч! Крепкая, стерва… Судьба на волоске. — Пережидая горечь и укрощая дыхание, затих и задумался.

Отец Мыколы, Семен Волков, прибился к Куровым еще подростком, когда те вернулись с заработков в Якутии. Всем говорил, будто сирота, но оказалось — сбежал из дома, воровал и бродяжил по железным дорогам. В общем, с малолетства так и звали его Волчонком. Появившись в Братково, он для начала обокрал богатого Степана Макарыча, однако был схвачен за руку бдительной Совой. В милицию сдавать не стали, отмыли, переодели, хотели в школу определить, да по возрасту в третий класс не приняли, и тогда Куров взял его себе в подручные. А работал он тогда взрывником на каменном карьере, и через несколько лет Семена ремеслу обучил, в армию проводил, а потом и женил. Когда Колька родился, так и вовсе покумились, какой-никакой родней стали, однако в бывшем охотнике до чужого добра другая страсть проснулась — к чужим женам. Ладно бы красавец был писаный, а то щуплый, большеротый, востроносый, рано облысевший, да поди ж ты — замужние женки трясутся от страха и все одно сами на нем виснут. Причем все подряд, к какой ни подкатится. А весь фокус заключался в его особом нюхе, которому цены бы не было в парфюмерной промышленности. Он крепость горилки определял по запаху с точностью до градуса, а утром, выйдя на улицу, мог сказать, в какой хате райцентра и что приготовлено на завтрак. Однажды как-то признался Курову, что и женщин, жаждущих в определенный час мужского внимания, он вычисляет тем же способом, дескать, от них исходит особый аромат, слышимый за несколько километров. Так что остается вечерком понюхать ветер и идти туда, где никогда отказа не будет. Короче, и нюх у него был волчий. Дед от военной контузии бессонницей страдал, и, бывало, выйдет ночью гулять, а Семен по-воровски уже крадется в чью-нибудь хату.

— Эй, ты куда? — спросит.

— Шпуры бурить! — только захохочет тот.

— Ну, гляди, попадешься!

— А, не боюсь! Оно того стоит!

Братково хоть и большое село, районное, и на город смахивало, но все равно деревня, слухи, как молнии, разлетаются, и наутро уже известно, где он шпуры бурил. Один ревнивый муж скараулил — колом отходил, другой чуть вилами не запорол, а ему неймется. Однажды пробрался в окно к жене пимоката и резвится с ней. Муж ее тем часом в соседнем помещении валенки катал, ну и услышал характерный шум. Вошел, застал свою супружницу с Семеном — и деревянной колодкой ему по башке. Так жена еще защищать бросилась своего любовника! Ей тоже досталось пялом, но уже по мягкому месту. Семен же подрыгал ногами, затих и дышать перестал. Пимокат решил, что убил, в охапку его и на огород, закапывать. Пока за лопатой бегал, этот волк-оборотень, одыбался и уполз. Утром его уже подобрали без сознания, в больницу свезли. Там очухался, вроде в себя пришел, но память потерял, сон и речь утратил. Забыл даже, кто он, как зовут, только матершинные слова на языке остались, уникальный нюх да тяга к бродяжничеству по железной дороге. Когда жена его выходила, на ноги поставила, он цельными ночами к ней приставать взялся. Мычит: дескать, а что еще делать, раз не спится? Через месяц жена не выдержала такого натиска и стала ему подмешивать какое-то зелье, отворачивающее от женщин. И, видимо, переборщила да так отвернула, что он вообще к ним интерес потерял, ушел из дому и пропал. Спустя несколько лет сказали, на станции в Витем-ле видели, мол, попрошайничает. Подросший Колька съездил, нашел и привез. Семена снова отмыли, переодели, подлечили, но сколько Волкова ни корми, не приручишь: опять убежал, и уже с концами.

Крестник внешне не походил на отца, и хотя тоже любил шпуры бурить, но по характеру вроде бы другой был, старательный, образование получил, рассудительностью отличался, однако иногда Куров замечал едва уловимое сходство: когда Николай Семенович отвлечется, задумается, глаза остекленеют, как у бати родимого, и может час просидеть, не мигнув. Волчий взгляд становится, аж оторопь берет.

Вот и сейчас таращился в угол незрячим взглядом…

— Говори, чего? — разбудил его Куров.

— Ты ведь мутанта искал? — встрепенулся тот. — Когда тебя с револьвером задержали?

Дед поиграл контрольным браслетом:

— Ну, искал… А тебе-то что?

— Сначала скажи, видел его?

— Издалека…

— На сколько метров?

— Шагов на тридцать.

— В каком месте?

— На второй партизанской заставе.

— И крестная там же встречала?

— Там же…

— Это хорошо! И каков же он на вид? Как женщины описывают?

— Толком не разглядел, — осторожно признался Куров. — Сумеречно было… Лохматый, на двух ногах стоит.

Волков воспрял:.

— Ты, крестный, первый мужчина, кто видел! Женщинам я не особенно-то верил… Скажи-ка мне, он может на расстоянии чужие мысли читать? Или свои внушать? Только не торопись, подумай.

— Что тут думать? Это только бабка Сова умеет. И читать, и внушать.

— Нет, ты погоди! — не отставал Мыкола. — Когда увидел мутанта, что почуял? Ну, страх, угрозу?

Дед пожал плечами:

— Боязно, конечно, было. Что у него на уме? Подумал, наган бы надо достать…

— И что?!

— Ничего. Прыгнул в кусты и нет его.

— Во! Значит, мысли прочитал! — Волков взволнованно вскочил. — И Любка Когут говорила, будто почуяла — курить просит! Дала ему сигарет… Это и называется телепатия — передача мыслей на расстояние!

Говорили они почти шепотом, однако Сова и впрямь обладала телепатией — внезапно побарабанила в стенку:

— Эй, Курвенко? Ты с кем там лясы точишь?

— Сам с собой! — меланхолично отозвался дед. — Приятно с умным человеком побеседовать.

— А с кем чокался, умный? Я звон слыхала!

— С зеркалом!

— Дожили, хохлы! — мстительно проговорила Сова, еще что-то пробухтела и, похоже, удалилась.

— Перестань ты, Коля! — Куров налил еще по рюмке. — Напридумываете! Какие там мысли? Может, и правда йети, снежный человек, а может, и мутант… Не в том дело.

— В том, Макарыч, в том! У диких или одичавших людей происходит мутация сознания! Они говорить не могут, а свои мысли внушать — свободно. Нет, так просто его не взять!

— Вообще-то он разумный, — вдруг согласился крестный. — Догадался ведь лукошко принести и на калитку повесить…

— Какое лукошко?

— Сова в него лукошком запустила. А он взял и принес. Бабка на меня подумала, но я не приносил… Это ведь надо было выследить, в какой хате живет. Или по запаху найти…