М. Таргис - Песнь камня Страница 22

– Я был лучшим стрелком в полку. Пойдемте-ка встретим нашего посланца.

Однако никакого послания не было, они даже не были уверены, что взъерошенный голубь с помятым крылом, которого фон Кларен сразу высмотрел среди остальных, был тот самый, спасенный от ворон. Голубей здесь иногда выпускали поразмяться, и судя по виду некоторых почтарей, неприятные встречи в воздухе были им не внове. Отдельно держали голубей с Коломбы, но к их клеткам граф и Янина и подходить не стали.

– Просто замковый голубь улизнул с Коломбы, – заключил граф. – Или немцы разорили ее, голуби разлетелись, если не попали к кому-нибудь в суп… И этому единственному удалось уцелеть.

Спустившись с башни, они столкнулись с доктором Шнайдером.

– Вести из города? – отрывисто спросил он, запыхавшись после торопливого подъема по лестнице.

Граф покачал головой.

– К сожалению, нет. Надо будет послать кого-нибудь узнать, что там происходит.

Позже в тот день Янина вышла на южную стену, и взгляд ее невольно снова и снова обращался к белой спице Коломбы с небесно-голубой черепицей и золотым шаром на верхушке, безмятежно смотревшей на вершины гор, словно жизнь шла, как всегда. Но в спокойном белом декабрьском небе не видно было больше воздушных гонцов, и вороны больше не рисковали летать вблизи Кёдоля.

Янина отбила мяч, он пулей просвистел мимо левого уха Дьюера и едва не ударил в лоб Лайоша, с видом мученика державшего корзину с теннисным инвентарем – мячики быстро приходили в негодность. Свежий снег снова выбелил леса и замковые карнизы, придав им мирный и сонный вид.

– Прошу прощения! – мило улыбнулась Янина.

– Убить меня хотите! – хмуро ответствовал журналист.

Пондораи Томашне вздохнула, глядя на Янину с тихой ненавистью (она не выдержала партии с актрисой и в течение пяти минут, только пугалась и шарахалась от ударов противницы) и теснее прижалась к сидящему рядом Фрэнки. Арпад шумно «болел» за Янину, граф и доктор курили на скамье в углу двора – один сигару, другой трубку – и, посмеиваясь, наблюдали за игрой, когда во внутренний двор донесся грохот опускаемого моста и конский топот, разогнавший по всем закоулкам замковых дворов глухое стучащее эхо. Граф и доктор вскочили со скамьи, остальные выжидательно повернулись к узкой арке между зданиями замка.

Секунду спустя в нее влетел Ярнок на своем обычно флегматичном Каштанке, которому беспокойство и спешка хозяина, очевидно, сообщили азарт скакуна с ипподрома.

– Они идут сюда, – торопливо объявил Ярнок, спешиваясь перед фон Клареном. – В долине всё по-прежнему, большая часть ее превратилась в полузаледеневшее озеро, немцы всё так же хозяйничают в городе и явно готовятся подниматься в горы. Причем готовятся как к серьезному штурму.

– Но зачем мы им дались? – поразился граф и обвел окружающих насмешливо-вопросительным взглядом: – Кто-нибудь из вас, господа, может представлять собой интерес для прусской компании?

– Скорее, их интересует ваш замок, – таким же язвительным тоном ответил Дьюер. – Там не было легенд о каких-нибудь несметных сокровищах в сундуках, турецких кладах? А то ваш брат немец любит такие легенды, а замок уединенный – отчего бы Пруссии не обеспечить себе лишнее финансирование ввиду грядущей войны за счет предполагаемого противника?

– Легенды были, – вспомнил доктор Шнайдер. – Какой-нибудь горожанин мог что угодно наплести, чтобы спасти себе жизнь.

– Но это же несерьезно! – простонал граф. – Всех сокровищ тут – пара золотых сервизов и золоченых канделябров, ржавое оружие да ветхие покрывала. И что значит, интересно знать, «ваш брат немец»? Конечно, с ваших островов все, кто говорит по-немецки, что пруссаки, что баварцы, что австрийцы, что чехи…

– Замок сможет выдержать осаду? – отвлек его доктор. – Насколько я помню…

– Насколько я помню, – ухмыльнулся Дьюер, – замок не мог выдержать даже штурм местных крестьян. А если у пруссаков есть орудия…

– Орудия по нашему мосту? – скривился фон Кларен и тут же посмотрел на Ярнока внезапно просветленным взглядом: – Мост! Порох здесь найдется. Он, конечно, предназначался только для охоты, но, учитывая ветхость моста, должно хватить.

– Пожалуй, мейльтушагош груф! – по-волчьи ощерился Ярнок. – Пусть тогда попробуют добраться сюда – им останется только Холал ут!

– Отступятся, – уверенно ответил граф. – Снег, лед, дикие звери по ночам, об орудиях и даже лошадях придется забыть… и проводника на Холал ут они не найдут. Тогда не стоит терять времени.

– Они еще не выступили в горы, когда я их видел, – успокоил его Ярнок. – Вряд ли будут у моста раньше вечера.

– Постойте, не означает ли это, что и мы окажемся заперты в замке на неопределенный срок? – осенило доктора.

– Возможно, до весны, – ответил фон Кларен. – Мы, в любом случае, можем застрять здесь до весны, так что это не имеет такого уж большого значения. Не думаю, что завал в устье долины разберут и наладят железную дорогу до конца холодов. В зимнюю пору в городе было мало приезжих, и большинство либо успели покинуть его, либо погибли в обвале, а местные жители и раньше часто зимовали отрезанными от мира, ради них никто спешить не будет. Потому и немцы чувствуют себя так спокойно. А мы отсюда только Тодесвегом и сможем выбраться, значит, придется ждать, пока сойдет снег и лед. У кого-нибудь из присутствующих есть большое состояние, которое могут растащить потенциальные наследники, если он пропадет без вести на пару месяцев? – граф помолчал в ожидании ответа. – Я так и думал.

– У меня есть газета, где ждут моих репортажей, – напомнил Дьюер.

– К вашим услугам голубиная почта, – ответил граф, и Янина рассмеялась.

Ярнок и Лайош отправились осуществлять диверсию, оба британца увязались за ними в надежде восполнить предполагаемый пробел в репортажах качеством материала.

После полудня небо помрачнело, ветер сдувал снежные наносы с заостренных крыш и охапками ронял во дворы. Все немногочисленные обитатели замка нервно бродили по кое-как обжитым помещениям, безуспешно пряча беспокойство.

– Что-то вы непривычно молчаливы, Янина, – заметил граф, отстукивая пальцем по подлокотнику кресла какую-то мелодию.

– Вы думаете, с ними ничего не случится? – актриса смотрела в окно, в постепенно тяжелевшую свинцовость безвременно угасавшего дня.

– О чем вы беспокоитесь? Там четверо здоровых, крепких мужчин. Вы лучше отвлекитесь от окна и расскажите что-нибудь. Мне скучно.

– Нет ничего бессмысленней этого вопроса, – улыбнулась Янина. – Когда просят рассказать что-нибудь, все истории сразу же теряются.

– Тогда расскажите о себе.

– Это не самая увлекательная история.

– Не верю.

– Кое-что я вам уже рассказала, – напомнила она. – А помимо этого… Право, ничего интересного там нет. Мой отец был ученый, изобретатель, талантливый, но и довольно бестолковый: хватался за всё подряд, ничего не доводя до ума… Мать была кроткой женщиной, любила его и сносила всю неустроенность нашей жизни, а я… для меня это всё была чудесная игра. Мы были близки, насколько это возможно для мужчины и маленькой девочки…

– Это кое-что объясняет, – заметил граф.

– Что объясняет?

– Вашу манеру постоянно задавать отнюдь не праздные вопросы.

– Да, пожалуй, – улыбнулась Янина. – И отец всегда приучал меня анализировать полученные сведения. Но если за отсутствием сына он и намеревался передать свои бесчисленные прожекты мне, то он оставил меня слишком рано. О сцене я мечтала с детства, однако актриса я, как вы сами могли убедиться, весьма посредственная, и даже содержанки из меня не вышло: хороша содержанка, которую так легко бросают! Вот и вся моя история, да и та, вероятно, близка к концу… Не надо! – она выставила ладонь, не дав ему заговорить. – Я не прошу ни комплиментов, ни утешений, просто эта хмурая темень заставляет удручающе трезво смотреть на вещи. Лучше вы отвлеките меня от грустных мыслей. Околдуйте вашими страшными сказками. Вы ведь обещали мне показать портреты ваших предков, еще в Эштехеде.

– Обещал? Что-то не помню, – сдвинул брови граф.

– Вы же не хотите сказать, что я лгу? – с вызовом спросила Янина.

– Упаси боже. Наверно, запамятовал. Но я мало что могу рассказать – их, право, слишком много, а я несколько лет старался забыть всё, что связано с этим замком.

– Детские воспоминания очень трудно стереть из памяти, – успокоила его Янина.

На самом деле, Янина уже не первый день мечтала о хотя бы поверхностной экскурсии, ибо портреты действительно покрывали почти всё свободное пространство на стенах; и суровые и мечтательные, строгие и смелые лица бесчисленных мужчин и женщин в золоченых доспехах и расшитых драгоценными камнями боярских одеяниях, в покрытых яркими вышивками и мехом венгерских и румынских костюмах и одеждах с явно восточными мотивами, в сверкающей парче и пудреных париках прошлого столетия преследовали ее в каждом коридоре, над каждой лестницей, дразнили своими нерассказанными историями и завораживающими тайнами. По правде говоря, Янина еще никогда не бывала в доме, где было бы так много исторических портретов. А более всего поражало семейное сходство – очевидно, у Кёдолаи была исключительно сильная кровь, и фамильные черты передавались от родителей к детям вместе с обильной мерой легенд и баек. Портреты висели в каждом свободном простенке, втискивались между окнами, даже заглядывали в замок с росписей на внешних стенах, изображавших неведомо какие события многовековой давности, – битвы, празднования, заключения соглашений. Портреты уступали полотно замковых стен лишь большим фрескам, посвященным сюжетам ветхого и нового завета – исключительно кровавым – и картинам страшного суда и адских мук. Не было их только в спальнях, как выяснила Янина путем осторожных расспросов, да в главной зале.