Евгений Некрасов - Большая книга ужасов – 61 (сборник) Страница 34

Ладно. Сидим, пьем чай. По двору бродит девушка и жалобно кричит в форточку, что Федор ее любит. Ведьмак и ухом не ведет: он свое сказал.

Зойка послала меня успокоить невесту. В таких случаях мы всем говорили: «Делайте, что хочется, Тимофей Захарович вам не запрещал. Это как прогноз погоды: вас предупредили, а дальше уж сами думайте, брать ли зонтик или, может, вовсе из дома не выходить».

Я проводил девушку до калитки. В избе тем временем занавесили окна, и я подумал, что мы будем ворожить. Но когда вернулся, Зойка раскладывала на столе снимки разрытых могил.

Мне эти фотки были знакомы. Только позавчера их принес начальник археологов Тон-Тон – ага, который посеял в поезде черную тетрадь. Другое дело, как снимки попали к Зойке и зачем она показывала их дяде. Спрашивать я не стал. Если ведьмак разрешает что-то сказать, она сама сболтнет, не удержится. А есть вопросы, на которые и у него, и у Зойки один ответ: «Лучше травы учи».

С полчаса ведьмак молчал, то собирая фотографии в стопку, то снова раскладывая, как загадочный пасьянс. По своему обыкновению, сидел он спиной к свету, в засаленной кепочке, надвинутой на самый нос. Лицо его казалось черным, и только на щеке, куда падал свет, краснел полумесяц глянцевой, как будто ошпаренной кожи. Смотрел он, смотрел на черепа эти коричневые, на ржавые шлемы и кривые сабли, на гнилые кедровые стрелы в колчанах, надломленные по обычаю, чтобы охотиться в царстве мертвых. И вдруг сказал тоскливо и удивленно:

– Проглядел!

Пойми, ведьмак был не обычный человек, от которого только и слышишь: «Мне жарко», «Нога чешется», «Ах я, дура такая, забыла свет выключить!» Он вообще говорил мало, а о себе – никогда. Его короткое «Проглядел!» стоило многих криков.

Дядя Тимоша молча вышел, и у крыльца зазвякал рукомойник. Я прикинул: если он просто сполоснет руки Водой и на Ветру высушит, это еще ничего. А если сперва коснулся Земли и будет сушить руки над Огнем…

Зойка, глядя в потолок, поливала медом пирог с капустой. Ее мысли тоже были далеки от чаепития.

– Он что-то чует оттуда, – шепнула она, показывая в сторону железной дороги. – В том году ездил к археологам: подарит огурцов или яблок, они его и пустят раскопки поглядеть. Потом вроде успокоился. А вчера опять хотел ехать, но больных было много. Я и сказала, что фотки привезу.

Ведьмак вернулся с охапкой дров и начал растапливать печку. Значит, совсем плохо. Такая темная сила в этих фотографиях, что к ним и прикасаться опасно.

Зойка сообразила, к чему идет, и вскинулась:

– Ой, дядь Тимош, не жгите! Мне их вернуть надо.

Скорее всего, ведьмака остановила не Зойка, а простое соображение, что фотографий можно сколько хочешь напечатать. Настоящая-то, страшная сила – не от них, а от мертвых костей. И дядя Тимоша убрал фотографии в шкатулку из бересты. Береза – чистое дерево, может снять несильный наговор и даже порчу.

– Еще есть? – спросил он.

Мы сказали, что есть у археологов и в музее, на стенде в рамочках. А ведьмак:

– Ну-ка, Зоюшка, почисти мне пиджак и сходи к соседям, попроси гуталина. Завтра поедем в город.

Мне было пора домой. Но трудно встать и уехать, когда тайна у тебя под носом, лежит на столе в берестяной шкатулочке. Зойка ушла за гуталином, а я остался с ведьмаком.

Конечно, дядя Тимоша понимал, что я сижу не просто так, а хочу спросить, какая опасность в фотографиях и, главное, в древних могилах. А раз он понимал, то я и не спрашивал. Разговоры с ним часто состояли из таких игр в молчанку: ты понимаешь, что он понимает; он понимает, что ты понимаешь, что он понимает… В конце концов он, может быть, и ответит на незаданный вопрос.

– Сколько ножек у стола? – раздвинул губы ведьмак.

Я сказал, что четыре, хотя чувствовал подвох.

– Не у любого, а у этого.

Я посмотрел и опять сказал:

– Четыре.

– Плохо смотришь.

Тогда я поднял свисающую скатерть, нагнулся и заглянул под стол. Одной ножки не было. Ведьмак задвинул стол в угол, вот он и не падал.

– Думай до завтра, – одной фразой закончил урок и попрощался дядя Тимоша.

Я сказал:

– До свидания, Тимофей Захарович. – И медленно-медленно пошел к двери. Может, ведьмак сжалится, добавит хоть одну подсказку? Или самому спросить? Коротко, в его стиле: «Это и могил касается?».

– Да, – бросил он мне в спину.

Читать мысли дословно, как газету, не умеет никто. Уж поверь мне. Зато ведьмак тонко чувствовал настроение, а это все равно, что знать, о чем думает человек. Ведь как он раскусил Фому? Почувствовал обман – и все. А что собирался сказать журналист, какую справку подделал – это уже мелочи. Словом, я не сомневался, что дядя Тимоша угадал мой вопрос. Оставалось угадать, что означает его ответ.

До города, если не торопиться, был час езды на музыкальном велике. К концу пути я начал кое-что понимать. Мы всегда видим только часть вещи, а остальное воображаем. Глядим на стол: ага, не падает, значит, под ним четыре ножки. Глядим на чайник: ага, можно в нем воду вскипятить. Хотя ножек не всегда четыре, а чайник может оказаться дырявым…

А ведь, пожалуй, ведьмак преподал мне основы своего нейрогипнотического программирования, а точнее, раздела «отвод глаз». Только неясно, какая тут связь с древними могилами… И вот еще вопрос. В прошлом году ведьмак ездил на раскопки, посмотрел и успокоился. А теперь говорит: «Проглядел». Это что же выходит, прошлогодние скелеты были лучше? Миролюбивее, что ли?

Купеческая усадьба утопала во мраке, как писали в старинных романах. Окна светились только в директорской мансарде. Так надо из-за пожарной опасности или, наоборот, безопасности – тетя Света объясняла, но меня почему-то не увлекло. Главное я и сам видел: кто из музейщиков уходит последним (уборщица чаще всего), дергает рукоятку на боку железного ящика, и во всех залах вырубается электричество. Можно не беспокоиться, что где-то горит забытая лампочка или грозит пожаром заискрившая розетка. Другое дело, что добираться до мансарды приходится в потемках. Тетю это не напрягало, а кроме нее в мансарде никто и не жил до нашего с Жекой приезда.

Мне, на случай если задержусь у ведьмака, был доверен ключ от черного хода. Что племянник может бояться темноты, тете и в голову не пришло. Еще чего – в четырнадцать лет!

Я и не боялся. Но воображение играло.

Отпер я дверь и отшатнулся – в маленькой прихожей кто-то был!

Свет фонаря с улицы падал на рукав и полу какой-то длинной одежды из грубого сукна. Солдат в шинели?.. Я прикинул, что, если он бросится, успею захлопнуть дверь и повернуть ключ.

Силуэт у стены не шевелился. Глаза привыкали к темноте, я уже разглядел, что головы у него нет – одежда просто висит на крючке. Подошел. «Шинель», узкая в талии, неимоверно расширялась книзу, словно ее шили на снежную бабу. Воздух в прихожей отдавал тухлятиной. Ясно: тетя Света раздобыла уникальный то ли армяк, то ли зипун и повесила проветриваться…