М. Таргис - Песнь камня Страница 7

– Эштехедь, к твоему сведению, не глухая деревня, а старинный город с уникальными образцами архитектуры. Да, это город небольшой, и он так и не восстановил прежнего блеска после лавины в 1860-е годы, но там, между прочим, один из красивейших видов в стране… И легенды…

– И замок с вампирами, – кивнул Хоффенберг.

– Нет там никакого замка, – Ярнок захлопнул папку. – Одни руины, и к тем невозможно подобраться.

– Ну ясно, – Хоффенберг откинулся в кресле и закурил. – Какой-то твой родственник из этой же дыры написал рекламный проспект в форме мюзикла, чтобы привлечь к ней внимание, воспользовавшись тем, что в наше время все тащатся от готики, и тем, что голосистый мальчишка, с которым ты спишь, нравится бабам и строит из себя вампира. Стакнулись вашей мадьярской компашкой…

Ярнок вскочил и вперился в директора театра возмущенным взглядом, прижимая партитуру к груди.

– Мы с Белой работали в поте лица до утра, но это тебя ни в коей мере не касается, и если я ценю его талант и вообще… он мне нравится, наша национальность тут совершенно ни при чем. А автора этого я впервые в жизни увидел, когда познакомился с ним в театральном буфете, и… Да, мне было бы приятно, если бы название моего родного города прозвучало со сцены, но, поверь, я не предлагал бы тебе плохую работу только ради этого. Впрочем, как знаешь, есть и другие театры…

– Ладно-ладно-ладно! – Хоффенберг сунул сигарету в пепельницу и поднял руки. – Я подумаю. Все равно интендантство твою пьесу наверняка завернет. Только уж, будь любезен, разложи листы по порядку!

Бела Фехер захлопнул дверцу автомобиля, прищурился, бросив беглый взгляд на ясное морозное небо сквозь темные стекла очков, надвинул на глаза широкополую федору[11]и приподнял воротник пальто. Длинные светлые волосы струились по плечам, переливаясь и играя бликами на зимнем солнце.

– Grüß Gott, Бела! – крикнула ему, выходя рядом из машины, знакомая актриса, и Бела кивнул ей, блеснув белоснежными зубами.

– С новым годом, шаци! Сервус[12]! – Бела направился к служебному входу в театр своей грациозной танцующей походкой.

– Бела, дорогой, с прошлого года тебя не видела! – залилась смехом гримерша, столкнувшись с ним в коридоре.

– Дженни, я все эти пять дней не находил себе места! – заверил ее актер и, получив дежурный поцелуй в щечку, наклонился и легко коснулся губами ее шеи.

Дженни снова рассмеялась: к шуточкам Белы она уже давно привыкла.

Только в гримерной, где не было окон, за наглухо закрытой дверью, актер снял шляпу, очки и перчатки, скинул на стул элегантное пальто, бросил случайный взгляд в подсвеченное круглыми лампами зеркало и отвернулся, хотя было бы чем полюбоваться: на четко вылепленных щеках цвел свежий – только что с мороза – румянец, весело блестели удивительного темно-фиолетового цвета глаза, обрамленные длиннющими естественно черными ресницами (никто в театре не верил, что вне сцены Бела не подкрашивает глаза), темные брови создавали интересный контраст блестящим светлым волосам. Актеру намекали, что, если он хочет разнообразных ролей, с длинной белокурой гривой придется расстаться, но Бела пока не спешил. Он был молод, и всё время мира было в его распоряжении.

Дверь приоткрылась без стука, и Дженни, лукаво улыбаясь, заглянула в гримерную.

– Мне кажется, я в прошлый раз забыла у тебя набор кистей.

– Уверен, что нет, – ухмыльнулся Бела, повернувшись спиной к зеркалу и прислоняясь к гримерному столику. – Иди сюда.

Он обхватил девушку за талию и притянул к себе.

– Вовсе ты по мне не скучал, – заметила она, запрокидывая лицо, и вздрогнула, почувствовав на своих губах прикосновение его губ – сухих и холодных. – Что, на улице мороз? Ледяной совсем…

– Это легко поправимо, – пробормотал Бела, скользнув жадным ртом ниже, по подбородку девушки и шее. Дженни тихо рассмеялась.

Дверь распахнулась, в гримерную сунулся Ярнок и остановился на пороге.

Дженни инстинктивно отпрянула от артиста, тихо прошелестела: «Не буду мешать» и с хихиканьем убежала – Ярнок посторонился, пропуская ее.

– Это был чисто профессиональный осмотр, – пожал плечами Бела. – Она обнаружила трещину у меня на коже.

– Врешь в глаза, – вздохнул Ярнок. – Какие у тебя трещины…

Бела пожал плечами и снова повернулся к зеркалу.

– Хочешь правды? Можно правду. Тем более что мы это уже обсуждали. У тебя нет никаких прав на меня. Ни у кого из людей нет на меня никаких прав.

Ярнок помолчал, опустив глаза.

– То, что было ночью…

– Работа, – напомнил Бела. – На девяносто процентов работа, разве не так?

– Тогда о работе, – Ярнок тряхнул головой, в очередной раз решив отложить серьезный разговор на неопределенное будущее. – Идем со мной. Сможешь спеть что-нибудь из этой пьесы Хоффенбергу? Мне он не верит.

– Прямо сейчас? – удивился Бела.

– Почему бы нет? В репетициях перерыв, а он как раз в репетиционном зале и готов слушать. Ты ведь вспомнишь какой-нибудь номер?

– Разумеется. Идем.

– Я, так сказать, по определению не способен на моногамию, понимаешь? – объяснял Бела, идя по коридору рядом с Ярноком.

Несколько человек, уступая им дорогу в узком проходе, переглянулись с улыбкой: подобные рассуждения от него слышали не раз.

– Подумай сам. Если я буду пить только твою кровь, у тебя ее скоро не останется!

– Да, я помню, – слабо улыбнулся Ярнок. – Ты хочешь сказать, что вчера ночью…

– Ну а ты как думал, чем мы занимались?

– Полагаю, я бы заметил, – усмехнулся Ярнок, проведя рукой по горлу, и толкнул дверь репетиционного зала.

Хоффенберг и пианист стояли у рояля и изучали партитуру. Оба оглянулись на стук открывшейся двери, и при виде Белы Хоффенберг невольно скривился. Он всегда недолюбливал таких вот эффектных выскочек без должного образования. Чрезмерную же эксцентричность, по его мнению, могло оправдать лишь наличие таланта в равных пропорциях, однако директор театра не был уверен, что у этого парня действительно такие уж выдающиеся способности.

– Добрый день! – лучезарно улыбнулся Бела, пианист пожал ему руку, а Хоффенберг сумрачно бросил:

– Что за мода пошла по полдня дрыхнуть! Ты бы еще по окончании репетиций явился. Начинайте же.

– Мое присутствие с утра не требовалось, – мягко напомнил Бела, мгновенно выудил из пачки разрозненных листков нужный и протянул пианисту: – Вот это, пожалуйста.

Несколько танцоров, обсуждавших что-то в стороне, с любопытством уставились на Белу, предвидя нечто интересное.

Хрустальный тенор мгновенно заполнил всякое видавший репетиционный зал, и в просторных стенах его зазвучала стилизация под старинную венгерскую песню. Трудно было ожидать от самоуверенного мальчишки, которому многие прочили звездную карьеру на один сезон, той нежности и любви, что вплетались в тонкую ткань музыки.

– И откуда это в нем? Зараза, – проворчал Хоффенберг и посмотрел на сидящего рядом Ярнока. Тот глядел на Белу влюбленными повлажневшими глазами и, очевидно, пребывал уже не в старом зале, за десятки лет впитавшем в свою особую атмосферу пот сотен молодых тел и отзвуки тысяч споров и ссор, а где-то там, в северных отрогах Карпат, в деревнях с непроизносимыми названиями, где до сих пор можно наткнуться на поглощенные землей обломки турецких сабель и записанные на каких-нибудь звериных шкурках грамоты с архаичными законами забытых правителей…

Меланхолическая мелодия плавно ускорилась и сменилась четким ритмом чардаша. Прекрасный тенор смолк, Бела тряхнул белокурой головой, хлопнул в ладоши и закружился, взмахивая длинными руками, притоптывая высокими каблуками танцевальных испанских полусапожек, которые всегда носил на репетициях. Застыв на мгновение, он поманил к себе одну из танцовщиц, та вспыхнула, вскочила со скамьи и, подбежав к артисту, легко включилась в танец, следуя умелым, уверенным движениям его гибкого, сильного тела. Остальные уже увлеченно отбивали ладонями ритм, обмениваясь восторженными взглядами. В приоткрытую дверь заходило украдкой всё больше народа и замирало у входа в тихом очаровании.

С последним тактом девушка упала Беле в объятья, и оба застыли изящной композицией, тяжело дыша, раскрасневшиеся и взъерошенные.

– Конец первого акта, – хрипло объявил Бела и сильно выдохнул.

Танцовщица машинально протянула руку – убрать с его лба прилипшую прядь, но молодой артист легко увернулся и сам быстро поправил прическу, украдкой глянув на пальцы – у него была привычка постоянно проверять состояние грима.

В зале долго еще не стихали аплодисменты. Хоффенберг тоже пару раз хлопнул в ладоши, качая головой.

– И что это было? – кислым тоном поинтересовался он. – Вы и хореографией успели за ночь заняться, или это танцуют испокон веков в вашем… как его? Абендберге?