Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены Страница 7

Проиграв Петросяну, он просто не мог не отыграться и сделал это с блеском и изяществом. Как всякий молодой и талантливый шахматист, Долматов еще далеко не полностью раскрыл свой творческий потенциал и совсем еще не видна та черта, у которой он на пути к самовыражению остановится.

Почему я только пятым в плеяде молодых называю непрерывно прогрессирующего Александра Белявского, неистовость бойцовского характера которого странным образом уживается с вспыхивающим румянцем, с застенчивой, как бы извиняющейся улыбкой? Наверное, потому, что он играл не в молодежной, а в первой сборной (шестая доска) и все же постарше любого из талантливой четверки.

И прежде было, конечно, ясно, что вот эта пятерка – Каспаров, Белявский, Юсупов, Долматов и незадолго до описываемого события присоединившийся к ним Псахис – и есть наш главный гвардейский резерв. Но надо было, наверное, провести инвентаризацию, собрать гроссмейстерский ансамбль – от чемпиона мира до чемпионки мира (Майя Чибурданидзе играла на восьмой доске молодежной команды), надо было увидеть талантливую пятерку на фоне маститых гроссмейстеров, чтобы понять эту истину особенно отчетливо.

Наверное, есть своя символика и своя логика в том, что все эти молодые шахматисты в разные годы испытали на себе влияние могучей личности Ботвинника. Он родоначальник династии наших чемпионов мира, и все они, пусть и не похожие на него, учась у первого советского чемпиона и борясь с ним, вышли из Ботвинника. Нужно ли удивляться, что не миновала влияния Ботвинника и новая волна?

…Я сижу в зале Дворца тяжелой атлетики ЦСКА и радуюсь тому, что зрители и миллионы любителей шахмат не только у нас в стране, но и во всем мире получили этот шахматный праздник. «Большой сбор» – так был назван репортаж в еженедельнике «64» об аналогичном соревновании, проходившем здесь же в 1973 году между первой, второй сборными и молодежной командой. Это был точный заголовок. Большой сбор, да, да, так оно и есть, и поэтому я позволил себе совершить небольшой плагиат.

Он необходим, этот сбор, эта проверка сил, и было бы хорошо, если бы устраивался он почаще, стал традиционным. Потому что подобно тому, как перекрестное опыление бывает иногда полезным в растениеводстве, непосредственное общение шахматистов разных поколений насыщает столь нужным опытом одних и в какой-то мере содействует творческому и спортивному обновлению других. Не случайно же, наверное, после двух поражений от Каспарова Смыслов «рассердился» и тонко переиграл Романишина.

Такой сбор, наконец, необходим еще и потому, что позволяет, как мы это с вами сделали, читатель, окинуть взглядом наше славное шахматное прошлое. Такая ретроспектива тоже иногда необходима, и прежде всего для того, чтобы иметь тщательно выверенные ориентиры для будущего.

Вспомним, что Олимпиаду 1978 года мы впервые не выиграли, а в 1980 году оказались при равенстве очков с командой Венгрии первыми лишь благодаря перевесу по системе коэффициентов. Я не вижу трагедии ни во втором, вполне почетном месте, ни в том, что команды других стран оказывают нам все большую конкуренцию. В конце концов, не советские ли шахматисты сыграли главную роль в расцвете шахмат во всем мире в последние десятилетия? Но оставаться равнодушным к потере «непрерывного стажа», к трудностям, переживавшимся нашей сборной, тоже не хочется.

На Олимпиаде-82 нам удалось выставить оптимальный состав. Вместе с Карповым, Полугаевским, Талем и игравшим уже второй раз Каспаровым выступали также Белявский и Юсупов. На этот раз наши олимпийцы сражались как в старые добрые времена и заняли чистое первое место, без помощи всяких коэффициентов, набрав 421/2 очка – на 51/2 очков больше, чем занявшие второе место шахматисты Чехословакии.

Омоложение сборной произошло не искусственным путем, который часто бывает отмечен горьким привкусом несправедливости. Результат самолюбивой команды старшего поколения, отставшей от молодежной сборной лишь на пол-очка (первая сборная – 281/2, молодежная – 231/2, сборная старшего поколения – 23 и вторая сборная – 21), лишний раз подтвердил, что такого рода интеллектуально-спортивной деятельностью, как шахматы, можно заниматься до довольно зрелого возраста. Просто молодые вошли в такую силу, что по праву заняли места в олимпийской команде. И, кто знает, может быть, именно Большой сбор позволил им это свое право доказать.

Интервью с самим собой,

или Нечто исповедальное

Тридцать шесть лет, а именно столько времени прошло с того дня, как я начал писать о шахматах и о шахматистах, как известно, совсем не круглая дата. Но согласитесь, это все-таки серьезная дата, дающая право, несмотря на свою несомненную «кривизну», подвести некоторые итоги. Тем более, что «прямоугольной», сорокалетней, можно и не дождаться. Вот почему я позволил себе включить в книгу эту своего рода мемуарную главу.

Собственно говоря, мне предложила в свое время написать такие заметки редакция двухнедельника «64-шахматное обозрение», причем одарила разрешением самому избрать форму повествования.

Надо признаться, это был тонкий ход. С одной стороны, редакция выразила автору полное доверие. Такое надо ценить. С другой, избавила себя от всяких дальнейших хлопот, целиком возложив их на автора.

Хлопот оказалось много: в жанре воспоминаний я был дебютантом. Заметки грозили разрастись и как плющом закрыть несколько страниц двухнедельника, а мне были подарены форма, но не размер. Надо было сокращаться прежде всего за счет соединительной ткани. И тогда, как читатель уже понял из названия, я сделал интервью с собой.

Как ни странно, редакция идею одобрила, причем вычеркнуто в интервью было не так уж и много. «Будете готовить книгу, – сказали мне – там опубликуете все полностью».

Я сделал больше – не только восстановил сокращенное, но и дополнил интервью другими эпизодами из своей литературно-шахматной жизни. Хотя некоторые из них носят на первый взгляд личный характер, в целом, по моему убеждению, представляют интерес для читателя. Хотя бы как свидетельство очевидца трех с лишним десятилетий жизни шахматного Олимпа.

– Вот уж сколько лет ты пишешь о шахматах и шахматистах. Да, да, тебе интересно, понимаю. Но признайся – немножко надоело?

– Как сказать… Пожалуй, нет. Правда, выступая в роли корреспондента на больших турнирах, ощущаю иногда некоторую монотонность своей работы. Прежде таких ощущений не было. Чувствовать неутоленный шахматный аппетит помогают некоторые другие виды спорта, о которых изредка пишу, в первую очередь теннис. Это моя вторая любовь.

Но главная причина неостывающего интереса: к шахматам – это конечно же они сами, с их омутной, завораживающей, влекущей к себе глубиной. Как литератора меня еще больше интересуют личности шахматистов. Они не просто не похожи, но резко отличаются друг от друга. Наверное, помимо прочего, и потому, что шахматы, подобно любому виду искусства, обладают способностью предоставлять беспредельные возможности для самовыражения.

– Кто же из шахматистов произвел на тебя сильнейшее впечатление как личность?

– Сильнейшее? Ну что ж, это Владимир Павлович Симагин, Вахтанг Ильич Карселадзе, Сало Флор и, конечно, Михаил Моисеевич Ботвинник. Первые трое, увы, ушли из жизни.

Симагин был в шахматах артистом, полностью отрешенным от мирской спортивной суеты. Однажды в Центральном шахматном клубе он играл, если не ошибаюсь, в чемпионате «Спартака». Во время партии с известным гроссмейстером Симагин, тогда еще мастер, вбежал в соседнюю комнату, где находился и я. Глаза его сверкали, лицо покрылось пятнами.

– Что делать? – вскричал Симагин. – Он заставляет меня соглашаться на ничью!

Оказывается, противник предложил ничью, а когда Симагин не без смущения отказался, гроссмейстер раздраженно сказал: «Вы считаете, что у вас выиграно? Пожалуйста!» Он проставил себе на бланке ноль и расписался. Позиция Симагина была отнюдь не выиграна, более того – она не была и лучшей, но партия только началась, Симагину хотелось играть, а его этой возможности лишали. Он, конечно, согласился на ничью, но каких переживаний это ему стоило!

Симагин был из лучшей породы людей – породы чудаков. Свой давний очерк о нем я озаглавил «Мудрость чудака». Это был человек абсолютной порядочности и фанатичной творческой принципиальности.

– А тебе не кажется, что Симагин был, как бы это сказать, немного со странностями? Помнишь, во время одного из турниров в Сочи он всполошил весь пляж, выйдя на море ясным солнечным днем в кожаном пальто?

– Да, было такое. Отнюдь не отличаясь крепким здоровьем, он всегда боялся простуды и, выходя на море, решил на всякий случай перестраховаться. Конечно, кожаное пальто было совсем не обязательно, можно было ограничиться более легкой одеждой, но над такими вещами – в переносном и прямом смысле – Симагин не задумывался: попалось на глаза пальто, пусть будет пальто.