Клод Тилье - Мой дядя Бенжамен Страница 8

— А я, сержант, научу вашего пуделя быть сборщиком податей.

— Через три месяца вы сможете ездить по ярмаркам.

— Через три месяца ваш пудель, если он окажется смышленым, будет зарабатывать тридцать су в день.

— А пока я предлагаю вам, сержант, ночлег в нашем доме. Ты не возражаешь, Машкур?

— Я-то нет, но боюсь возражений со стороны твоей дорогой сестрицы.

— Договоримся, господа, заранее, — сказал сержант, — не поставьте меня в неловкое положение, ибо тогда одному из вас придется дать мне удовлетворение.

— Не беспокойтесь, сержант, — сказал дядя, — в крайнем случае обратитесь ко мне, так как Машкур умеет драться только с противником, который уступает ему клинок шпаги, а себе оставляет ножны.

Рассуждая таким образом, они дошли до дверей своего дома. Дед не торопился войти первым, а дядя непременно хотел быть вторым. Чтобы выйти из положения, они вошли одновременно, столкнувшись в дверях, как две фляги, болтающиеся на конце одной палки.

Сержант и пудель, при появлении которого кошка зарычала, как королевская тигрица, замыкали шествие.

— Дорогая сестра, имею честь представить вам ученика по хирургии и…

— Бенжамен говорит глупости, — перебил его дед, — не слушай его. Этот господин — солдат, его прислали к нам на постой, и я встретил его у наших дверей.

Бабушка была доброй женщиной, но любила посердиться, думая, что крик придает ей больше весу. На этот раз ей очень хотелось разгневаться, тем более, что она имела на это право, но она гордилась своим знанием приличий, так как дед ее был приказным: присутствие постороннего человека, сдерживало ее, и она предложила сержанту поужинать. Тот благоразумно отказался, и она послала одного из своих ребят проводить его до ближайшего трактира с наказом покормить наутро завтраком.

Дед был кротким и добрым человеком, всегда сгибавшимся, как тростник, когда разражалась семейная буря. Эту слабость в нем можно было отчасти оправдать тем, что в большинстве случаев вина была на его стороне.

По нахмуренному лбу жены он ясно понял, что собирается гроза, и не успел сержант скрыться, как он юркнул с головой в постель под одеяло. Что касается Бенжамена, то он не был способен на такое проявление малодушия. Ни самая длинная — из пяти пунктов — церковная проповедь, ни партия в экарте не могли заставить его лечь спать раньше положенного срока. Он соглашался выслушать от сестры выговор, но не боялся ее. Засунув обе руки в карманы, прислонившись спиной к камину, он напевал сквозь зубы:

«Мальбрук в поход собрался,Миронтон, миронтон, миронтэн.Мальбрук в поход собрался.Как знать, вернется ль он!»

и ждал готовой разразиться бури.

Горя нетерпением дать волю рукам, бабушка, как только ушел сержант, подошла к Бенжамену и остановилась перед ним.

— Ну, что, Бенжамен, доволен ты проведенным днем? Хорошо ли ты себя чувствуешь? Может быть, прикажешь принести тебе еще бутылку белого вина?

— Спасибо, дорогая сестра. Как вы только что изволили справедливо выразиться, мой день окончен.

— Нечего сказать, удачный денек; немало таких деньков тебе понадобится, чтобы ты расплатился с долгами. В состоянии ты мне, по крайней мере, рассказать, как вас принял господин Менкси?

— «Миронтон, миронтон, миронтэн», — запел Бенжамен.

— А, «миронтон, миронтон, миронтэн»! — закричала бабушка. — Подожди же, я покажу тебе «миронтон, миронтэн»!

И она схватила каминные щипцы. Отступив назад, дядя обнажил шпагу.

— Дорогая сестра, — сказал он, становясь в позицию, — всю ответственность за кровопролитие я возлагаю на вас.

Хотя бабушка была внучкой приказного, она не испугалась шпаги и ударила брата каминными щипцами по большому пальцу так сильно, что тот выронил шпагу и, сжимая левой рукой ушибленный палец, завертелся по комнате. Дед мой был добрым человеком, но он не смог удержаться от смеха, лежа у себя под одеялом:

— Ну, что, как тебе понравился этот удар? А ведь на этот раз у тебя были и клинок и ножны, и ты не можешь утверждать, что оружие было неравное.

— Увы, Машкур, оружие все же было неравным; чтобы оно было равным, я должен был быть вооружен заступом. А твоя жена, — к сожалению я не могу ее больше именовать моей дорогой сестрой, — вместо того, чтобы носить на боку прялку, лучше носила бы каминные щипцы. С парой таких щипцов она могла бы выигрывать сражения. Сознаюсь, я побежден и должен покориться участи побежденного. Итак, мы не дошли до Корволя, мы задержались у Манетты.

— Как у Манетты? Опять у этой замужней женщины? И как тебе не стыдно, Бенжамен?

— Стыдно? А почему, дорогая сестра? Неужели же, как только трактирщица выходит замуж, нельзя у нее и позавтракать? Я смотрю на это иначе. Для меня трактир не имеет пола. Не правда ли, Машкур?

— Допустим, но как только я встречу твою Манетту на базаре, я задам ей, негоднице, перцу.

— Дорогая сестра, если вы встретите Манетту на базаре, купите у нее сколько вам угодно сливочного сыру, но если вы вздумаете ее обидеть…

— Ну, что тогда?

— Я уеду от вас в Англию и увезу с собой Машкура.

Видя, что ее горячность ни к чему не приведет, бабушка приняла следующее решение:

— Ты последуешь сейчас же примеру этого пьяницы, — сказала она, — отдых тебе так же необходим, как и ему. Но завтра я сама поеду с тобой к господину Менкси, и посмотрим, задержишься ли ты в пути.

— «Миронтон, миронтон, миронтэн», — напевал, ложась спать, Бенжамен.

Мысль о завтрашнем дне сделала его обычно мирный и глубокий сон беспокойным, и он громко бормотал:

— Вы говорите, сержант, что пообедали, как король. Вы неправильно выражаетесь, вы пообедали даже лучше императора. Короли и императоры, несмотря на все их могущество, не могут иметь сюрпризов, а вы его имели. Вы видите, сержант, что все относительно в этом мире. Конечно, мателот не так вкусен, как куропатка с трюфелями. Однако он вызывает у вас более приятные вкусовые ощущения, чем куропатка с трюфелями у короля. А почему? Потому, что нёбо его величества уже притуплено трюфелями, тогда как ваше не пресыщено еще даже и мателотом.

Всякое зло в этом мире уравновешивается счастьем и всякое явное счастье — скрытым злом. Бог располагает тысячью возможностей поддерживать в мире равновесие. Один имеет возможность есть вкусный обед, зато у другого прекрасный аппетит, и таким образом внесено равновесие. Богачу бог подарил богатство, но и страх потерять его, а бедняка он наградил беспечностью. Послав нас в эту юдоль скорби, он снабдил всех более или менее одинаковой поклажей бед и счастья. Поступи он иначе, он был бы несправедлив, ибо все мы — его дети. И при последних словах дядя проснулся.

IV. Как моего дядю приняли за Вечного Жида и к чему это привело

На следующее утро бабушка надела свое переливчато-сизое платье, вынимавшееся только по большим праздникам, вместо завязок пришила к своему круглому чепцу лучшие из имевшихся у нее темновишневого цвета ленты шириной в ладонь, приготовила черную тафтовую накидку, отороченную черными кружевами, и вынула из чехла новую рысьего меха муфту — подарок Бенжамена ко дню ее рождения, не оплаченный им еще и до сих пор.

Нарядившись, бабушка послала одного из детей привести осла господина Дюранта, красивое животное, купленное на последней ярмарке в Бильи за триста пистолей и отдававшееся напрокат на тридцать пистолей дороже, чем обыкновенный осел.

Потом она позвала Бенжамена. Когда тот вышел, осел господина Дюранта с двумя корзинами по бокам и вздувшейся между ними подушкой стоял перед дверями дома и ел месиво из стоящей перед ним на стуле лохани. Прежде всего Бенжамен поинтересовался, где Машкур, желая с ним выпить стаканчик белого вина. Сестра ответила, что Машкур вышел.

— Надеюсь, по крайней мере, дорогая сестра, что вы выпьете со мной рюмочку вишневки?

Желудок моего дяди мог применяться к любому вкусу. Бабушка ничего не имела против наливки и послала дядю наполнить графинчик.

Наконец, внушив моему отцу, который был старшим, не обижать младших братьев, Премуану, лежавшему больным, попроситься, когда ему понадобится куда следует, и задав урок вязания Сюржуа, она села на осла.

Привет земле и солнцу! Крестьяне выбежали на пороги домов, чтобы поглазеть на их отъезд. В ту пору увидеть женщину среднего достатка, наряженную по-праздничному не в воскресный день, было настолько необыкновенным событием, что каждый из зевак старался угадать причину и строил по этому поводу всевозможные предположения.

Бенжамен, тщательно выбритый, напудренный и красный, как распустившийся после грозовой ночи на утреннем солнце мак, следовал за бабушкой, время от времени зычно покрикивая на осла и подгоняя его кончиком своей шпаги, отчего последний бодро бежал вперед, даже слишком бодро, по мнению бабушки, которая взлетала на своих подушках, как хороший мяч на ракетке. Недалеко от того места, где дорога в Муло расходится с дорогой, ведущей в ла Шапель, бабушка заметила, что поступь осла замедлилась, как струя расплавленного металла, которая густеет и замедляет свой ход по мере удаления от горна. Его бубенчик, до сей поры издававший такой веселый и энергичный звон, теперь прерывисто вздыхал, напоминая замирающий голос. Бабушка повернули голову, желая поделиться своим наблюдением с Бенжаменом, но последний пропал, растаял, как восковой шарик, потерялся, исчез в пространстве, никто не мог дать ей о нем никаких сведений. Вы легко можете себе представить ту досаду, которую внезапное исчезновение Бенжамена возбудило в бабушке. Она сказала себе, что он не заслуживает забот о его счастьи, что его беспечность и косность чудовищны, что он — болото стоячей воды, расшевелить которое уже не сможет ничто. На одно мгновение она решила покинуть его на произвол судьбы и даже никогда больше не гладить ему рубашек, но ее властный характер одержал верх. Она поклялась во что бы то ни стало разыскать Бенжамена и привести его к господину Менкси. Только обладая подобной силой воли, можно довести до конца великие начинания.