Игорь Губерман - Гарики на каждый день Страница 5

VI. Кто томим духовной жаждой, тот не жди любви сограждан

Человек – это тайна, в которойзамыкается мира картина,совмещается фауна с флорой,сочетаются дуб и скотина.

Взрывы – не случайный в мире гость;всюду то замедленно, то быстровоздух накопляет нашу злость,а она – разыскивает искру.

По странам и векам несется конница,которая крушит и подчиняет;но двигатель истории – бессонницау тех, кто познает и сочиняет.

На безрассудства и оплошностия рад пустить остаток дней,но плещет море сытой пошлостио берег старости моей.

Глядя, как играют дети,можно быть вполне спокойным,что вовек на белом светене пройдут раздор и войны.

Когда усилия наукипрольют везде елей и мед,по любопытству и со скукивсе это кто-нибудь взорвет.

Служа истории внимательно,меняет время цену слова;сейчас эпоха, где романтиказвучит как дудка крысолова.

Весомы и сильны среда и случай,но главное – таинственные гены,и как образованием ни мучай,от бочек не родятся Диогены.

Бывают лица – сердце тает,настолько форма их чиста,и только сверху не хватаетот фиги нежного листа.

Душой своей, отзывчивой и чистой,других мы одобряем не вполне;весьма несимпатична в эгоистахк себе любовь сильнее, чем ко мне.

Когда сидишь в собраньях шумных,язык пылает и горит;но люди делятся на умныхи тех, кто много говорит.

Всегда сильней и выше песенник,и легче жить ему на свете,в ком веселей и ярче висельник,всегда таящийся в поэте.

Воспев зачатье и агонию,и путь меж ними в мироздании,поэт рожден прозреть гармониюв любом и всяком прозябании.

В стихах моих не музыка живет,а шутка, запеченная в банальности,ложащаяся грелкой на живот,болящий несварением реальности.

Нельзя не злясь остаться прежнимурчаще булькающим брюхом,когда соседствуешь с мятежнымсмятенно мечущимся духом.

Жрец величав и строг. Он ключот тайн, творящихся на свете.А шут – раскрыт и прост. Как луч,животворящий тайны эти.

Владыка наш – традиция. А в ней –свои благословенья и препоны;неписанные правила сильней,чем самые свирепые законы.

Несмотря на раздор между нами,невзирая, что столько нас разных,в обезьянах срослись мы корнями,но не все – в человекообразных.

Наука наукой, но есть и приметы;я твердо приметил сызмальства,что в годы надежды плодятся поэты,а в пору гниенья – начальство.

Я повзрослел, когда открыл,что можно плакать или злиться,но всюду тьма то харь, то рыл,а непохожих бьют по лицам.

Жизнь не обходится без сук,в ней суки с нами пополам,и если б их не стало вдруг,пришлось бы ссучиваться нам.

Слишком умных жизнь самачешет с двух боков:горе им и от умаи от мудаков.

Талант и слеп и слишком тонок,чтоб жизнь осилить самому,и хам, стяжатель и подоноквсегда сопутствуют ему.

Когда густеют грязь и мрак,и всюду крик: «Лови!,товарищ мой! Не будь дурак,но смело им слыви.

В эпоху страхов, сыска, рвения –храни надменность безмятежности;веревки самосохранениянам трут и душу и промежности.

Чтоб выжить и прожить на этом свете,пока земля не свихнута с оси,держи себя на тройственном запрете:не бойся, не надейся, не проси.

Добро уныло и занудливо,и постный вид, и ходит боком,а зло обильно и причудливо,со вкусом, запахом и соком.

Пугаясь резких поворотов,он жил и мыслил прямиком,и даже в школе идиотовего считали мудаком.

Чтобы плесень сытой скудостине ползла цвести в твой дом –из пруда житейской мудростичерпай только решетом.

Определениям поэзииспокон веков потерян счет,она сечет сердца, как лезвие,а кровь у автора течет.

Сколь часто тот, чей разум выше,то прозябал, то просто чах,имя звук намного тише,чем если жопа на плечах.

Устройство мироздания жестокопо прихоти божественной свободы:убийствами поэтов и пророковк их духу причащаются народы.

В цветном разноголосом хороводе,в мелькании различий и приметесть люди, от которых свет исходит,и люди, поглощающие свет.

Есть люди: величава и чистаих личность, когда немы их уста;но только растворят они уста,на ум приходят срамные места.

Люби своих друзей, но не греши,хваля их чересчур или зазря;не сами по себе мы хорошиа фону из гавна благодаря.

Бесцветен, благонравен и безлик,я спрятан в скорлупу своей типичности;безликость есть отсутствие уликопасного наличия в нас личности.

Властей пронзительное окоотнюдь не давит сферы нижние,где все, что ярко и глубоко,свирепо травят сами ближние.

Всегда среди чумы и бедствийпируют хари вместе с ликами,и не смолкает смех в соседствес неумолкающими криками.

У нищих духом струйка днейжурчит ровней и без осадка,заботы бедности скуднейбогатых трудностей достатка.

В года кошмаров, столь рутинных,что повседневных, словно бублики,страшней непуганых кретиноводни лишь пуганые умники.

Прости, Господь, за сквернословья,пошли всех благ моим врагам,пускай не будет нездоровьяни их копытам, ни рогам.

О чувстве дружбы в рабской долесказал прекрасно сам народ:кого ебет чужое горе,когда свое невпроворот?

Наши дороги – простор и шоссе,легок житейский завет:думай, что хочешь, но делай, как все,иначе – ров и кювет.

Сквозь вековые непогодыидет, вершит, берет свое –дурак, явление природы,загадка замыслов ее.

Не меряйся сальным затасканным метромтолпы, возглашающей славу и срам,ведь голос толпы, разносящийся ветром,сродни испускаемым ею ветрам.

Кто хоть недолго жил в тюрьме,чей хлеб неволей пах,те много знают о дерьмев душевных погребах.

Есть индивиды – их участь сурова,жизнь их легко увядает;камень, не брошенный ими в другого,в почках у них оседает.

Вновь, как поганки в роще мшистой,всегда внезапны, как нарывы,везде растут марксималистыи жаждут жатвы, сея взрывы.

Всегда и всюду тот, кто странен,кто не со всеми наравне,нелеп и как бы чужестраненв своей родимой стороне.

Те души, что с рождения хромые,врачуются лишь длительным досугомв местах, где параллельные прямыенавек пересекаются друг с другом.

Чем дряхлый этот раб так удручен?Его ведь отпустили? Ну и что же.Теперь он на свободу обречен,а он уже свободно жить не может.

Если крепнет в нашей стаеклимат страха и агрессии,сразу глупость возрастаетв гомерической прогрессии.

Не гаснет путеводная звезда,висевшая над разумом и сердцемтех первых, кто придумал поезда,пошедшие в Дахау и Освенцим.

Откуда столько псов с кипящей пастью,я понял за прожитые полвека:есть холод, согревающийся страстьюохоты на живого человека.

На людях часто отпечатаныистоки, давшие им вырасти;есть люди, пламенем зачатые,а есть рожденные от сырости.

Опять стою, понурив плечи,не отводя застывших глаз:как вкус у смерти безупреченв отборе лучших среди нас!

VII. Увы, но истина – блудница, ни с кем ей долго не лежится

Цель жизни пониманью не данаи недоступна мысли скоротечной;даны лишь краски, звуки, письменаи утоленье смутности сердечной.

Я охладел к научным книжкамне потому, что стал ленив;ученья корень горек слишком,а плод, как правило, червив.

Вырастили вместе свет и мракатомного взрыва шампиньон;Богу сатана совсем не враг,а соавтор, друг и компаньон.

В цинично-ханжеском столетиина всем цена и всюду сцена.Но дом. Но женщина. Но дети.Но запах сохнущего сена.

Укрывшись лозунгом и флагом,не зная лени и сонливости,зло покупает нас то благом,то пустоцветом справедливости.

В прошлом были те же соль и мыло,хлеб, вино и запах тополей;в прошлом только будущее былорадужней, надежней и светлей.

Глубокая видна в природе связь,основанная Божьей бухгалтерией:материя от мысли родилась,а мысль – от спекуляции материей.

Толпа естествоиспытателейна тайны жизни пялит взоры,а жизнь их шлет к ебене материсквозь их могучие приборы.

Смешно, как тужатся мыслители –то громогласно, то бесшумно– забыв, что разум недействителен,когда действительность безумна.

Власть и деньги, успех, революция,слава, месть и любви осязаемость –все мечты обо что-нибудь бьются,и больнее всего – о сбываемость.

Прошли века, и мы заметилиприроды двойственный урок:когда порочны добродетели,то добродетелен порок.

Дай голой правды нам, и только!Нагую истину, да-да!Но обе, женщины поскольку,нагие лучше не всегда.

Дорога к истине заказанане понимающим того,что суть не просто глубже разума,но вне возможностей его.

Язык искусства – не залогобщенья скорого и личного,а лишь попытка. Диалогнемого и косноязычного.

Чем долее наука отмечаетпознания успехи сумасшедшие,тем более колеблясь отвечает,куда от нас ушли уже ушедшие.

Смущает зря крылатая цитатаюнца, который рифмами влеком:поэзия должна быть глуповата,но автор быть не должен мудаком.

Как ни торжествуют зло и свинство,а надежды теплятся, упорны:мир спасет святое триединствообраза, гармонии и формы.

Покой и лень душе немыслимы,Вся жизнь ее – отдача хлопотампо кройке платья голым истинам,раздетым разумом и опытом.

Должно быть потому на берегутопчусь я в недоверии к судьбе,что в тайне сам себя я берегуот разочарования в себе.

На собственном горбу и на чужомя вынянчил понятие простое:бессмысленно идти на танк с ножом,но если очень хочется, то стоит.

В духовной жизни я корыстени весь пронизан этим чувством:всегда из двух возможных истинвлекусь я к той, что лучше бюстом.

Пролагатели новых путейи творцы откровений бессмертныхпроизводят обычно детейстоль же косных, насколько инертных.

Бежишь, почти что настигая,пыхтишь в одежде лет и знаний,хохочет истина нагая,колыша смехом облик задний.

Прекрасна благодушная язвительность,с которой в завихрениях историихохочет бесноватая действительностьнад мудрым разумением теории.

В юности умы неосторожны,знания не сковывает гений,и лишь по невежеству возможныптичии полеты обобщений.

Добро так часто неуклюже,туманно, вяло, половинно,что всюду делается хуже,и люди зло винят безвинно.

Навеки в душе моей пятнаостались, как страха посев,боюсь я всего, что бесплатнои благостно равно для всех.

Наш ум и задница – товарищи,хоть их союз не симметричен:талант нуждается в седалище,а жопе разум безразличен.

Два смысла в жизни – внутренний и внешний,у внешнего – дела, семья, успех;а внутренний – неясный и нездешний –в ответственности каждого за всех.

Двадцатый век настолько обнажилконструкции людской несовершенство,что явно и надолго отложилнадежды на всеобщее блаженство.

Я чертей из тихого омутазнаю лично – страшны их лица;в самой светлой душе есть комната,где кромешная тьма клубится.

Наездник, не касавшийся коня,соитие без общего огня,дождями обойденная листва –вот ум, когда в нем нету шутовства.

Подлинное чувство лаконично,как пургой обветрившийся куст,истинная страсть косноязычна,и в постели жалок златоуст.

Признаться в этом странно мне,поскольку мало в этом чести,но я с собой наедине глупей,чем если с кем-то вместе.

Духу погубительны условияпафоса, почтения, холуйства;истинные соки богословия –ересь, атеизм и богохульство.

Только в мерзкой трясине по шею,на непрочности зыбкого дна,в буднях бедствий, тревог и лишенийчувство счастья дается сполна.

Наука в нас изменит все, что нужно,и всех усовершенствует вполне,мы станем добродетельно и дружноблаженствовать – как мухи на гавне.

Живи и пой. Спешить не надо.Природный тонок механизм:любое зло – своим же ядомсвой отравляет организм.

Нашей творческой мысли затеинеразрывны с дыханьем расплаты;сотворяют огонь – прометеи,применяют огонь – геростраты.

Вновь закат разметался пожаром –это ангел на Божьем дворежжет охапку дневных наших жалоб.А ночные он жжет на заре.

Владыка и кумир вселенской чернис чарующей, волшебной простотойубил фольклор, отнял досуг вечернийи души нам полощет пустотой.

Высшая у жизни драгоценность –дух незатухающих сомнений,низменному ближе неизменность,Богу – постоянство изменений.

Мудрость Бога учла заранеепользу вечного единения:где блаженствует змей познания,там свирепствует червь сомнения.

Сегодня я далек от осужденийпромчавшейся по веку бури грозной,эпоха грандиозных заблужденийостанется эпохой грандиозной.

Во всех делах, где ум успешливыйпобеду праздновать спешит,он ловит грустный и усмешливыйвзгляд затаившейся души.

На житейских внезапных экзаменах,где решенья – крутые и спешные,очень часто разумных и праведныхпосрамляют безумцы и грешные.

Я чужд надменной укоризне,весьма прекрасна жизнь того,кто обретает смысл жизнив напрасных поисках его.

Слова – лишь символы и знакитого ручья с бездонным дном,который в нас течет во мракеи о совсем журчит ином.

Растут познания ступени,и есть на каждой, как всегда,и вечных двигателей тени,и призрак Вечного Жида.

Наш век машину думать наловчил,и мысли в ней густеют что ни час;век скорости – ходить нас отучил;век мысли надвигается на нас.

Нам глубь веков уже виднанеразличимою детально,и лишь историку данавозможность врать документально.

Чем у идеи вид проворней,тем зорче бдительность во мне:ведь у идей всегда есть корни,а корни могут быть в гавне.

Всю жизнь готов дробить я камни,пока семью кормить пригоден;свобода вовсе не нужна мне,но надо знать, что я свободен.

Науку развивая, мы спешимк сиянию таких ее вершин,что дряхлый мой сосед-гермафродитна днях себе такого же родит.

В толпе прельстительных идейи чистых мыслей благородныхполно пленительных блядей,легко доступных, но бесплодных.

Нету в этой жизни виноватых,тьма находит вдруг на государство,и ликуют орды бесноватых,и бессильно всякое лекарство.

Творчеству полезны тупики:боли и бессилия ожогразуму и страху вопрекидушу вынуждают на прыжок.

Мы тревожны, как зябкие зяблики,жить уверенно нету в нас сил:червь сомнения жил, видно, в яблоке,что когда-то Адам надкусил.

Найдя предлог для диалога,– Как ты сварил такой бульон?– спрошу я вежливо у Бога.– По пьянке, – грустно скажет Он.

Уйду навсегда в никуда и нигде,а все, что копил и вынашивал,миг отразится в текучей водепроточного времени нашего.

О жизни за гробом заботасовсем не терзает меня;вливаясь в извечное что-то,уже это буду не я.

VIII. Счастливые потом всегда рыдают, что вовремя часов не наблюдают