Шведское солнце и пармезан - Кристоффер Хольст Страница 28

С того вечера она стала его Лолло. А он – ее Расмусом. Пока это не закончилось. Пока у него не отобрали все.

Он берет у бармена две новые кружки пива и возвращается к Пии. Какое-то время они просто стоят, потягивая напиток и ни о чем не разговаривая – им и без того хорошо. Они смотрят, как Данте и Карина танцуют друг с другом. И даже Паула кружится с Марианной, которая теперь, кажется, чуточку повеселела. Наверное, из-за дешевых напитков.

А потом он замечает Хильду. Она тоже танцует, но одна. Все танцующие разбились на пары, и только она танцует сама с собой. Расмус не может удержаться от смеха. Хильда крутится, зажмурив глаза и размахивая руками. Она целиком и полностью поглощена музыкой. Но это не выглядит чрезмерным или глупым… А она довольно сексуальная, думает Расмус. И в этот момент группа начинает следующую песню. Он тут же узнает аккорды. И текст.

«Счастливчик» Ульфа Лунделля [16].

Отец Карины и Расмуса постоянно слушал Лунделля. Он был папиным кумиром. И это притом что сам отец был далек от мира музыки. До выхода на пенсию он тридцать лет проработал продавцом тепловых насосов. В доме, где рос Расмус, было не так уж много пластинок. За исключением Ульфа Лунделля. Папа просто боготворил его. И поэтому Расмус тоже. Карина же всегда утверждала, что Ульф Лунделль – самодовольный мужлан, и, повзрослев, Расмус решил, что, пожалуй, она была права. Но слова его песен по-прежнему трогают его душу. Они уносят его на просторы летних лугов, к цветам и безоблачному небу. Когда Расмус начал заниматься музыкой, он верил, что станет следующим Ульфом Лунделлом. Он не стал им. Он стал следующим Кристером Шьёгреном [17]. Но надо радоваться тому, что дает тебе жизнь.

И теперь, стоя здесь и наблюдая за дикими плясками Хильды, он чувствует, как что-то просыпается в нем. Он вдруг вспоминает. Он бывал здесь прежде. «Розы Расмуса» выступали в этом городке. И как раз на этом самом танцполе.

– Не могли бы вы подержать немножко? – просит он Пию, протягивая ей свою кружку с пивом.

– Конечно. Собираетесь окунуться в этот хаос?

Она кивком указывает на танцпол. Расмус улыбается. Хаос. Он уже два года держится в стороне от этого хаоса.

– Думаю, это ненадолго.

Расмус пробирается сквозь толпу танцующих, чувствуя, как его то и дело толкают чужие локти, а доски пола вибрируют под ногами. Наконец он приближается к Хильде и кладет руку на ее плечо. Она открывает глаза и удивленно смотрит на него.

– Можно? – спрашивает он.

Она не отвечает, только кивает. Расмус берет ее за руки, и они принимаются танцевать. Ульф Лунделль поет о мужчине, о том, каким тот был, пока в его жизни не появилась женщина. Тень, призрак, бродящий по улицам. Особенно Расмусу нравится сравнение с «письмом, вернувшимся обратно к своему отправителю».

Они танцуют. Танцуют и танцуют. Расмус чувствует, как на его лбу выступают капельки пота, но Хильда тоже мокрая, так что ничего страшного. Пустяки. Самое главное – это музыка. Ночь пахнет летом, соленым морем, сигаретным дымом, пролитым пивом. Расмус кружится. Она кружится. Все быстрее и быстрее. В хаосе. В его самом эпицентре.

Глава 26

Паула

Ноги плохо держат Паулу. Или же это мощенные булыжником улицы Орегрунда такие неровные. Скоро полночь, и, несмотря на то что с дальнего конца гавани до сих пор доносятся звуки живой музыки, город постепенно отходит ко сну. Ветер утих, и волны, добродушно причмокивая, лижут борта суденышек.

Паула возвращается в пансионат последней, и это неудивительно.

На протяжении всего вечера она смотрела, как ее туристы покидают танцпол, один за другим. Сначала ушли Пия с Марианной: Марианна в авангарде, Пия – следом, словно на поводке. После них Данте. И следом Карина. Хильду и Расмуса в последние два часа Паула не видела, но, когда она уходила, на танцполе их уже точно не было. Скорее всего, они тоже вернулись обратно в пансионат.

Паула минует булочную с темной витриной и супермаркет «Ика». На каждом шагу ее сумка стучит по бедру. Упс, чуть не навернулась. Поаккуратнее, Паула. До пансионата всего ничего.

Этим вечером она позволила себе оттянуться на полную. Откупорила еще одну бутылку соаве, а после добавила еще на танцполе. День, несмотря ни на что, прошел хорошо. Кажется, ее подопечные акклиматизировались. Они думают, что готовка – это здорово, да и Орегрунд, кажется, вполне их устраивает. Поэтому Паула решила, что заслужила немного веселья в этот вечер.

Она выуживает из сумочки мобильный и прищуривается, чтобы разглядеть написанное на экране. И видит, что ей пришло еще одно сообщение. Из Италии.

Please – we urge you – call us as soon as you can! [18]

Но Паула просто запихивает мобильник обратно в карман. Не станет она никому звонить. Не сейчас. Этот номер терроризирует ее весь день. Бесконечные звонки и эсэмэс-сообщения. Наверное, ей следовало вообще выключить телефон.

Добравшись до пансионата Флоры, она останавливается в начале усыпанной гравием дорожки. Что-то привлекло ее внимание, но она не уверена, что это. Паула растерянно оглядывается и внезапно замечает чуть поодаль чью-то фигуру. Паула прищуривается. По ту сторону живой изгороди стоит женщина. Во всяком случае, Пауле кажется, что это женщина. Но что она здесь делает? Писает в кустах? Она что, пьяна?

– Эй?

Женщина заметила Паулу и пустилась наутек. Топот бегущих ног по горячему асфальту – и вскоре все стихло. Паула почесала голову. Чудно как-то. Такое чувство, словно женщина пряталась в кустах и кого-то выслеживала. Заглядывала в окна пансионата.

Паула открыла калитку и на заплетающихся ногах двинулась по дорожке к дому.

Голова кружилась. Напитки на танцполе оказались невероятно вкусными.

Но Паула знала, что завтра ей придется за это заплатить.

Глава 27

Хильда

Хильда идет вслед за ним по извилистой лесной тропе. Из-под земли то и дело выпирают корни, и ей приходится следить за тем, чтобы не споткнуться. Но она все равно чувствует себя уверенно. Потому что она держит его за руку.

Она. Держит. Расмуса. За. Руку.

Это так странно. Не то чтобы они держатся