Последнее письмо из Греции - Эмма Коуэлл Страница 76

* * *

За обедом меня не вовремя настигает тошнота, которая обычно бывает по утрам. Я ковыряюсь вилкой в тарелке, изо всех сил стараясь держать неприятное чувство в узде.

Юлия подозрительно смотрит, как я притворно наслаждаюсь каждым кусочком. Зная о моем пристрастии к еде, она подсознательно чувствует: что-то не так. Тео болтает, нахваливая угощение за двоих, однако yiayia не проведешь. Я убираю здоровую руку со стола и сжимаю ногу Тео, настаивая, что с этим пора покончить.

У всех, кроме меня, тарелки чистые, и Тео понимает, что дальнейшего молчания я не вынесу. Мне все равно не понять, что он скажет, ведь он будет говорить на родном языке, и терпеливо держу его за руку.

Слушая его речь, я улавливаю странные слова: éngyos, беременна, haroumenos, счастлив. Исподтишка оглядываю остальных. Юлия, видимо, остолбенела от речи внука, ее лицо бесстрастно. Григор откидывается на спинку стула, словно задыхается. Все молчат.

Я смотрю на остатки обеда, блестящие листья салата, кусочки морского леща, прилипшие к хребту.

Юлия внезапно хохочет, нарушая тишину. Она прижимает руки к груди и крестится, положив руку на сердце. С большим усилием оттолкнувшись от стула, она тянется к Тео и расцеловывает его в щеки, затем направляется ко мне. Я с облегчением выдыхаю и смотрю на маленькую, сильную женщину, чье мнение в семье не оспаривается. Она говорит по-гречески:

– Вы сами нашли друг друга и зародили новую жизнь. Я благодарна Господу, что он ниспослал тебя, София, моему Теофилосу, как благословение.

Она целует меня в обе щеки, потом по обычаю притворно плюет в мои волосы. Избавившись от груза тягостной тайны, я с облегчением принимаю любовь и благословение Юлии.

– Efharistó polí, Юлия, – говорю я.

Она берет меня за руку, стискивая ее костлявыми пальцами, и говорит на греческом искренне, что трогает до глубины души:

– София, ты нам родная, я для тебя бабушка.

Кажется, что весь обед я сидела затаив дыхание. И только теперь получила наконец полное одобрение главы семьи, но в другом углу стола по-прежнему тихо. Мы с Тео лучимся от счастья, yiayia продолжает танцевать на месте, представляя, что у нее появится правнук или правнучка, и мы втроем ждем, что скажет Григор. Он опирается локтями о стол, обхватив руками голову. Я смотрю на Тео в поисках поддержки. Его ответа я не боялась, а теперь не знаю, что и думать.

Тео нерешительно обходит стол и, приблизившись к отцовскому креслу, спрашивает, все ли в порядке.

– Óla endáxi?

Конечно, нам всем более чем ясно, что нет, но, когда он кладет руку отцу на спину, тот будто выходит из ступора. Григор поднимает голову, и я вижу, как по его лицу катится слеза. Его зеленые глаза увлажняются, и он улыбается сыну. Достав из кармана платок, он вытирает глаза и встает.

– Nai, gie mou, óla eínai endáxi! Kalítera apó endáxi! Syncharitíria!

Я понимаю его восторженный ответ: «Да, мой любимый, все хорошо. Даже лучше, чем хорошо. Поздравляю!»

Потом переходит на английский:

– София, Теофилос, я теперь pappoús, дедушка.

Он пожимает сыну руку, потом крепко обнимает. Вижу, как Тео растерян – наверное, это самый теплый жест, которого он не видел годами.

Они отстраняются друг от друга, и Григор с гордостью и благодарностью хлопает сына по спине. Потом поворачивается ко мне и медленно идет вперед. Глядя на меня и словно подбирая слова, он берет меня за руку. Он смотрит мне в глаза, в них радость и след боли.

– София, ты несешь в себе самый дорогой подарок. Особенный оттого, что свою любовь ты передашь ребенку.

У него дрожит подбородок, словно он старается сдержать наплыв чувств.

– Твоя мама была бы так рада. Она бы тобой гордилась.

Кажется, круг замкнулся, но истории суждено измениться. Григор продолжает скорбеть обо всем, что потерял, но готовит место для будущего. И мы тоже.

Тео с гордостью обнимает меня за плечи, поглаживая и заверяя, что семья в восторге от новостей. Юлия говорит ему что-то, но я не улавливаю и прошу Тео перевести.

Он смеется, качая головой.

– Она говорит, а теперь пусть Софи что-нибудь поест.

* * *

– В общем, это было официальное признание, и наверняка дымовые сигналы были отправлены, как только мы ушли, а это значит, что нам не нужно ходить и всем рассказывать – работа уже сделана, – говорю я, рассказывая Таше о важном обеде и всплеске пылких чувств. Мы сравниваем записи о постоянно меняющихся формах наших тел, и обмениваемся распечатками сонограмм.

– Соф, давай договоримся, что не превратимся в унылых матерей, которые размещают в интернете детские фотографии и которым не о чем больше говорить. Лады?

– Лады, – отвечаю я, поднимая стакан сока и делая глоток. – Но теперь я понимаю, как это затягивает. Это все, о чем я думаю, и борюсь со всякими суевериями. Здесь считается плохой приметой покупать ребенку вещи до рождения. Мне нужно обустроить детскую. Так скажи, как это сделать, избегая сглаза или демонов.

– Конечно, это касается только подарков – вам нужно как минимум поставить кроватку и стол для пеленания.

Когда она встает, чтобы достать за экраном напиток, я вижу, как под топом борется за место ее живот. Мы так долго ждали это чудо. Хотя Таша всегда будет грустить о близнеце, который не выжил, есть повод для праздника. Особенные имена, придуманные для наших детей, прекрасны: у меня – «дитя радуги», у нее – «дитя рассвета».

– Таша, погляди на себя. Ты буквально цветешь.

Если не считать того, что мой растущий живот всего на две недели опережает ее, я по-прежнему очень рада тому, что Ангуса и Ташу ждет то же самое.

– Цветущая гора, – возражает она. – А будет еще хуже. За тех, кому трудно угодить, раздутые капризницы!

Она поднимает бокал с напитком.

– Удачи, Тео и Ангус. Вам она ох как пригодится.

Как только она перестает смеяться, я осторожно спрашиваю:

– Можешь поклясться, что у тебя все нормально?

Она отставляет напиток и смотрит на меня, выбирая момент, чтобы ответить.

– Да. Беру пример с тебя. Полагаюсь на рок и судьбу. В конце концов ребенка нам ниспослали, нужно просто держаться.

Она думает о том, как все могло бы получиться, но – увы… Грустно улыбаясь, она продолжает:

– И я рада. Хотя всегда буду матерью двоим, а воспитаю одного. Но ведь и у тебя то же самое, Соф. Но по крайней мере по одному ребенку у нас будет. Некоторые