Освальд Тооминг - Зеленое золото Страница 20

— А ты и поверила… — начал Нугис и остановился. — Он сказал, что из Мяннисалу? — В голосе лесника уже слышалось волнение. — Да я только вчера виделся с тамошним объездчиком, и он мне ничего не сказал!

— Видно, сегодня приехал. Так или иначе, но теперь он у нас и я его отправила спать в ту комнату…

— Неужели?..

Больше всего развеселило Реммельгаса это «неужели». Жалко, что он не видит их лиц… Не подкрадывается ли старик к висящему на стене ружью?

— Дала какому-то бродяге заговорить себе зубы, — грубо проворчал Михкель, и после этого послышались его тяжелые шаги. Лесник и лесничий почти одновременно схватились за ручки двери, и один потянул ее, а другой толкнул.

— Добрый вечер! — сказал лесничий и протянул руку леснику.

— Здравствуйте, — буркнул Нугис, но руки не подал. Голос показался знакомым, но этот человек был так странно одет… Старик долго вглядывался, пока наконец узнал лесничего.

— Так это вы? — сказал он и подал руку.

— Я, — весело ответил Реммельгас. — Направился к вам в обход и попал в лесу под дождь. Ваша дочь позаботилась обо мне… на редкость любезно.

Анне подошла к ним. В конце концов натуралист был не таким уж противным человеком, только больно умничал. Пришел сюда важничать и поучать! За это стоило отчитать его хорошенько. Только вот его встреча с отцом показалась девушке странной, и она хмуро пробормотала:

— Ты знаком с этим натуралистом?

— Хорош натуралист!.. — ухмыльнулся лесник.

— Нет, я и натуралист. Сегодня я не напрасно барахтался в топях и продирался сквозь кусты: мне удалось пополнить свою коллекцию новым жуком. Во всяком случае я многому научился, собрал новые данные о границах полосы распространения вредителей. Помните, мы говорили об этом на собрании? Мы объявили войну короедам, сосновым долгоносикам, хвойкам, садовникам и другим ползающим и летающим врагам леса. Мы зададим им такого жару, что у них навек пропадет охота лакомиться в нашем лесу.

— Вы… вы новый лесничий? — произнесла Анне с запинкой.

Реммельгас ухмыльнулся. «Трепещи, терзайся! Тебе, наверно, не очень весело вспоминать все то, что ты выкладывала о лесничем».

— Да.

— Почему вы этого… сразу не сказали?

— Вы не дали мне такой возможности.

— Такая у нее манера — сразу набрасываться, — проворчал отец. — И кашлянуть не даст, не то что объяснить…

Положение было неловким для Анне, забавным для Реммельгаса. Девушка вытерла руки о передник, хотя в этом едва ли была нужда. Чувствуя себя виноватой, она пробормотала:

— Я, наверно, сказала что-нибудь такое… неуместное.

— О лесничем? Да ничего особенного, только назвали его ветрогоном и честолюбивым желторотым птенцом…

— Я прошу извинить меня… за слова. Но я не отказываюсь от того, что вы жестокий истребитель леса!

Не подождав, пока лесничий ответит, она накинула на плечи большой платок и выскочила из комнаты. Миг спустя послышалось, как стукнула дверь в хлеву и заржала лошадь…

Нугис как ни в чем не бывало пододвинул к Реммельгасу скамью, сел сам на другой ее край и протянул лесничему кисет, лежавший на столе. Лесничий подосадовал, сворачивая цигарку, подосадовал на самого себя. Нечего сказать, отколол номер. Является в чужой дом, разыгрывает из себя черную маску, вызывает замешательство и беспокойство, создает себе заклятых врагов… Девушка-то с характером, с ней нелегко помириться. Да и права она к тому же по всем статьям. Опять поссорился, будто вокруг видимо-невидимо друзей и доброжелателей. Вот старик с такой силой посасывает трубку, что самосад трещит вовсю в ее чашечке, выточенной из березового корня, а о чем это еще может говорить, как не о затаенной досаде? Можно предположить, что Михкель Нугис просто старый ворчун, которому неведомы добрые слова, ласковые взгляды, теплая улыбка, но стоит увидеть, как нежно он отстраняет выдру, влезшую к нему на плечо и с забавным ворчанием засунувшую голову под ворот пиджака, как в этом не остается больше ни капли уверенности.

Реммельгас уже достаточно знал лесника, чтобы понять: можно просидеть до зари и не услышать от лесника ни словечка. Следовало заговорить о чем-нибудь, все равно о чем, только бы отвлечься от этого дурацкого «приключения».

— Я хочу на месте познакомиться с сурруским лесом. Завтра продолжим осмотр вдвоем…

Судя по тому, как мелькнул огонек в трубке, лесник кивнул.

— Я прошел по болоту вдоль реки. Воды там слишком много, лес уже гниет.

Нугис вынул изо рта трубку и сказал:

— Вы еще не пробрались дальше, до Кяанис-озера. Там куда хуже.

«Куда хуже!» Да, лесопосадка и лесосев — вещь хорошая, но еще важнее осушить почву в лесу. Он так и сказал Нугису. Лесник долго не отвечал, лишь продолжал яростно, почти не переставая, раскуривать свою трубку.

— Трудно, — ответил он наконец.

— Мало ли что трудно. В Сурру должно быть легче, потому что тут река протекает, только канавы к ней прорыть — и все.

— Канавы не помогут…

— Почему?

— Течение слабое, да и речка полна — не вытянет воду.

— Не может быть! — воскликнул Реммельгас. — Я был на реке около станции Куллиару, там над камнями вода прямо бурлит и пенится…

— Там-то да…

Большего Реммельгас не узнал — Нугис уклонился от ответа на вопрос, откуда ему известно, что речка не вытянет воду…

— Ну что ж, пора на покой, завтра рано вставать… Доброй ночи…

— Доброй ночи.

Реммельгас уже взялся за ручку двери, когда вспомнил вдруг о еловых побегах на вырубке, и вернулся.

— Еще одно… Я наткнулся сегодня на странную вырубку. Знаете, в районе Каарнамяэ…

— Вот вы куда добрались…

— Да, добрался. Там посеянные елочки лет пяти-шести…

Реммельгас сделал паузу, чтоб дать Нугису время на объяснение, но хоть рука лесника и быстрей принялась гладить по спине Кирр, забравшуюся на колени, старик все-таки промолчал.

— Они не отмечены ни на одной карте. Когда я спрашивал данные о культурах, вы ни слова не сказали о Каарнамяэ. Считаю, что, как лесничий, я вправе знать…

— Леса всегда сеют, что тут удивительного…

— Фашисты этим не увлекались…

— Еще бы!

— Вот видите. А эти елочки проросли из семян, посеянных как раз в годы оккупации. Я думаю, что примерно году в…

— В сорок третьем…

— А те, которые помоложе?

— Позже…

— Кем?

Нугис выбил трубку о край толстой дубовой пепельницы.

— Теми, кто был обязан это делать.

— Вами?

Длинная пауза. Потом:

— И мной… тоже…

— Тоже? Кем же еще?

— Анне…

Теперь настала очередь лесничего замолчать. Он вдруг отчетливо увидел, как на залитой солнцем поляне рослый лесник разрыхляет лопатой клочок земли для сева, а следом за ним торопливо шагает белокурая девочка с мешочком семян в руках… Эта картина была так прекрасна, что лесничий забыл на минуту обо всем. Но хлопнула дверь за стеной дома и он очнулся. Кто-то вошел в ригу… Так они сеяли вдвоем? Нет, это было слишком невероятно.

— А еще?

— Как — еще?

— Кто еще помогал при севе?

— Никто…

Нугис снова набил трубку, спихнул Кирр с колен и поднялся.

— Пойду подброшу лошади сена…

Кирр выскользнула за дверь раньше хозяина. Реммельгас последовал за Нугисом и встал в дверях, опершись о косяк. Высоко-высоко мигали бледные глаза звезд. Стрела и Молния с визгом кинулись за хозяином, какая-то скотина в хлеву гремела цепью. Реммельгас не поверил в выдумку с сеном. Когда Анне вышла во двор, лошадь заржала, очевидно, получив свой ужин.

На фоне закатного неба темнела сеть ветвей старой яблони. Верно, вся она поросла тут мхом. Точно такая замшелая яблоня была под окном дома, в котором вырос Реммельгас. На ней росли жесткие, как камень, и такие кислые яблоки, что от них до ломоты сводило челюсти. А вокруг тоже простирался дремучий лес, только поляна там была попросторней и на ней умещалось два дома: побольше — для лесника, поменьше — для лесорубов. Ни шум городских улиц, ни грохот войны, ни учеба в школе не смогли заглушить воспоминаний о маленьком доме на опушке бескрайнего леса…

Лесничий стоял долго, пока не продрог, потом вернулся в дом и лег на отведенную ему кровать, под белую шуршащую простыню…

Утром Реммельгаса разбудил луч солнца, щекотавший лицо. Он распахнул окно, и в комнату ворвался звонкий тысячеголосый щебет. Казалось, будто в лесу происходит состязание птиц: у какой самый красивый и громкий голос.

В кухне на табурете были приготовлены большой эмалированный таз с холодной водой, мыло, пахнущее хвоей, и длинное льняное полотенце. Реммельгас не спеша помылся, а потом оделся. В доме все еще царила тишина — и лесник и его дочь, видимо, куда-то ушли.

Когда Реммельгас вышел во двор, к нему с лаем бросились собаки. Они остановились в нескольких шагах, расставив ноги и подняв уши, как бы выжидая, что он предпримет. Реммельгас даже немножко испугался, трудно было угадать, что замышляют против него эти шумные существа, ростом чуть не с теленка. Но у Стрелы и Молнии не было злобных намерений. Просто их не взяли с собой в лес, несмотря на все их заискиванье, и они скучали. Они быстро освоились с лесничим, и тут-то началась потеха. Подняв хвосты трубой, собаки носились вокруг Реммельгаса, приносили брошенные им щепки, перепрыгивали через палку и в знак дружбы пытались лизнуть его в лицо своими длинными розовыми языками.