Ольга Тимошина - Одна французская зима, которая ничего не изменила Страница 16

Французы много говорили, без остановки сплетничали, давали обещания и едва ли их выполняли. Сначала Алена просто хотела, чтобы все замолчали, и перестали что-то обещать. Потом она научилась не рассчитывать на сказанные слова, а позже вообще пропускала их мимо ушей. Потому, что если кто-то клятвенно пообещал перезвонить тебе, это значило, что он не сделает этого никогда, уж будьте уверены. Потому она научилась приспосабливаться к этому врожденному чувству вранья, ни на кого не рассчитывала и все делала сама. После жизни на Бали все это было дико и не понято – зачем все врут.

Когда было холодно – они говорили жарко, когда дешево – они кричали как это дорого, на долго они говорили быстро, а на грязь – они в один голос кричали – какая чистота. Первое время она думала, что она сумасшедшая, ведь не может быть так, что все говорят день, но она то четко видит, что ночь. Потом правда, привыкла и осознала, что спорить бесполезно. Все без исключения французы видели и слышали только то, что они хотели сами и переубедить их в этом было совершенно невозможно, так начинать это делать нужно было с конца 17-го века.

Алена и вправду сходила сума от таких отношений, на Бали она привыкла доверять людям и их обещаниям, улыбки там были искренние, а рукопожатия сердечными, по сравнению с поцелуями французов. Целовались тут все без исключения, и для нее было совершенно ненормально то, что она должна делать это с уборщицей, булочником, соседями, с людьми, представленными ей впервые, к тому же неприятными и неопрятными. Целовались повсюду по сто раз в день, и по этой же причине все постоянно болели, перенося заразу друг на друга.

На Бали же здоровались на почтительном расстоянии друг от друга, протягивая одну руку, а другую прижимая к сердцу, тем самым подчеркивая уважение и искренность слова «Здравствуйте».

Приближаться к человеку близко было неприемлемо, и считалось нарушением личного пространства, лишь только близкий друг мог коснуться тебя рукой, не говоря уже о поцелуе.

Тут, во Франции, целовались на каждом шагу с одними и теми же людьми утром и вечером, и если даже выходили на пару часов, то по возвращении опять лезли целоваться. Алене приходилось притворяться вечно больной, чтобы избежать этого сумасшествия.

– Так принято, так повелось много лет назад, – объяснял ей Том.

– Но я не знаю их, – кричала она, – я понятия не имею кого они касались до меня, кто знает?

Том старался помочь, объяснял их нравы, но это едва ли помогало Алене. Она чувствовала себя совершенно чужой, и никто даже не пытался ее в этом переубедить, а только лишь подчеркивал ее различия с местными. Иностранцев тут не любили вообще, а богатых иностранцев откровенно ненавидели, туристов терпели и сваливали на них все грехи: повышение цен, пробки и даже загрязнение атмосферы.

– Нам повезло, мы не богачи, – шутил Том, так что у тебя есть шанс тут прижиться.

Но было не смешно. Деньги Алены исчезали со скоростью света. За сдачу своей московской квартиры в центре, Алена позволяла себе на Бали буквально купаться в роскоши. Обеды в ресторанах с крабами, австралийское Шардоне, ежедневные часовые массажи, такси, уроки живописи, развлечения… Тут же за каждый шаг нужно было платить по полной. Продукты в магазинах были дорогие, походы в ресторан буквально разоряли, и потому были редки, из-за постоянно меняющейся погоды одежды пришлось купить много, но самое ужасное было то, что за коммунальное содержание своей крохотной убогой квартирки в Ницце, они платили в два раза больше, чем получали за московскую. Свет, вода и газ, то, без чего нельзя было жить, уничтожили почти все Аленины сбережения. Однажды ей пришла в голову дикая идея, что Том просто позвал ее сюда, чтобы оплачивать содержание квартиры, в то время, пока он учился в университете. Его заработка, полученного на каникулах, едва хватало на покупку еды до следующих отпускных. Каждый день она получала конверты со счетами, и каждый день она ходила на почту и в банк, стоя в длиннющих очередях из стариков, чувствуя себя пожилой дамой живущей на нищенскую пенсию.

На эти деньги на Бали они могли иметь большую виллу с видом на океан, а милая балийская девушка помогала бы с уборкой и готовкой, и было бы все время тепло и счастливо. Тут Алена и стирала и готовила. и мыла, и выполняла всевозможные поручения. То Тома сходить в химчистку, то на рынок, то в банк, и опять убирала, гладила и готовила. Никуда они не ездили: ни на обещанную Корсику, ни даже в соседнюю Италию. Не было времени, сил и просто нормальной погоды для путешествий.

Она занималась любовью машинально. Она вспоминая то, как это было на Бали, и лишь отголоски той страсти и желания, давали ей силы все еще находиться во Франции, надеясь, что весь этот кошмар называется адаптационный период, и он непременно должен кончиться. Она много и подолгу болела, чувствуя себя постоянно уставшей. По ночам, смотря на спящего Тома она плакала, гладя его волосы, а утром не могла проснуться из за бессонницы, мучившей ее по ночам. Повсюду она была чужая: ее французский не продвинулся ни на шаг, несмотря на ее усилия и желание угодить любимому человеку. Ее упорно не понимали или скорее отказывались понимать, нарочно, как ей казалось, говорили быстро и не желали повторять, а то и вовсе поняв, что она иностранка просто разворачивались в другую сторону. Практически никто не говорил по английский, а если и утверждали, что говорят, то в реальности едва ли могли сосчитать да 10. Знать английский во Франции считалось неприлично, так объяснила ей пожилая дама собачкой, к которым у Алены было особое отношение.

Собаки во Франции были у всех, их таскали за собой повсюду в кино и в рестораны, потому улицы были завалены их какашками, и это на самом деле являлось национальной гордостью Франции, неким вызовом нормальным людям, вот типа смотрите как мы любим животных, что даже их экскременты нам не противны. Человека, у которого нет собаки французское общество попросту отвергало. Иногда Алена казалось, что даже собаки имеют тут больше прав проживания, чем она. Они были маленькие, мерзкие, грязные и совершенно невоспитанные. Или огромные, нечесаные, вонючие до одури, и тупые. Алена ненавидела собак всей душой, она твердо считала этих созданий предателями, лицемерами и подлизами, что соответствовало мнению Алены и о самих французах. Собак возили в колясках как малышей, одевали в дурацкие костюмы, водили к собачим психотерапевтам, ради них отказывались от отпуска, уходили с работы, чтобы за ними ухаживать, им читали, показывали собачьи фильмы, нанимали сиделок, создавали дома престарелых, кормили из тарелок прямо на столе ресторанов, и постоянно с ними целовались. А потом целовали друг друга.