Застрять с тобой - Эли Хейзелвуд Страница 4

— Ты, вероятно, не будешь, как только попробуешь круассан.

— Нет, я… — Я вздрагиваю. — Я знаю, что это невкусно.

— Знаешь? — Он скрещивает руки на груди и с любопытством смотрит на меня. Он в костюме, как и 99 % мужчин, работающих в этом квартале. За исключением того, что он не похож ни на одного другого мужчину, которого я когда-либо видела. Он выглядит как корпоративная версия Тора. Как Платиновый Рагнарёк. Я хочу, чтобы он улыбался мне, а не просто наблюдал за мной. Я бы чувствовала себя менее запуганной. — Могла бы меня обмануть.

— Я… Дело в том, что я действительно не хочу это есть. Мне просто нужно это для… одного дела.

Его бровь поднимается. — Дела?

— Это долгая история. — Я чешу нос. — Немного неловкая, вообще-то.

— Я понимаю. — Он поджимает губы и задумчиво кивает. — Более или менее неловко, чем то, что ты предположила, что я не говорю по-английски?

Быстрая и насильственная смерть, о которой я говорила ранее? Она нужна мне сейчас. — Я очень, очень сожалею об этом. Я действительно не…

— Осторожно.

Я оглядываюсь, чтобы понять, что он имеет в виду, когда какой-то парень чуть не сбивает меня своим скейтбордом. Это близкая ситуация: между драгоценным круассаном, к которому у меня явно двойственное отношение, и моей сумкой я почти теряю равновесие, и тут вмешивается Корпоративный Тор. Он двигается намного быстрее, чем любой человек его роста, и скользит между мной и парнем со скейтбордом, выпрямляя меня обхватив рукой мои бицепсы.

Я смотрю на него, едва не задыхаясь. Он возвышается, как гренландский горный хребет, немного прижимает меня к окну угловой парикмахерской, и я думаю, что он спас мне жизнь. Моя профессиональная жизнь, конечно. А теперь ещё и мою жизнь.

Вот дерьмо. — Что ещё за это утро? — бормочу я, не обращаясь ни к кому.

— Ты в порядке?

— Ага. Я имею в виду, что я явно нахожусь на нисходящей спирали борьбы и унижения, но…

Он не спускает с меня глаз и угловатости своего красивого, агрессивного, необычного лица. Выражение его лица серьезное, неулыбчивое, но на долю секунды в моей голове проносится мысль.

Его это забавляет. Он находит меня забавной.

Это мимолетное впечатление. Оно задерживается на короткое мгновение и растворяется в тот момент, когда он отпускает мои бицепсы. Но не думаю, что мне это привиделось. Я почти уверена, что нет, из-за того, что происходит дальше.

— Я думаю, — говорит он, его голос вкуснее, чем круассаны Фэй могли когда-либо надеяться, — что я хотел бы услышать эту длинную, смущающую тебя историю.

Глава 3

Сейчас

Я почти уверена, что лифт уменьшается.

На самом деле ничего драматичного. Но, по моим подсчетам, каждую минуту, которую мы здесь проводим, машина становится на пару миллиметров меньше. Я забилась в угол, обхватив руками ноги и уткнувшись лбом в колени. Последний раз, когда я поднимала взгляд, Эрик был в противоположном углу и выглядел довольно расслабленным. Длинные в милю ноги вытянуты перед ним, бицепсы шириной с секвойю скрещены на груди.

И, конечно же, стены нависают надо мной. Подталкивая нас ближе и ближе друг к другу. Я дрожу и проклинаю перебои с электричеством. Стены. Эрика.

Себя.

— Тебе холодно? Спросил он.

Я поднимаю голову. На мне мой обычный рабочий костюм: брюки и красивая блузка. Сплошные, нейтральные цвета. Достаточно профессионально, чтобы меня воспринимали всерьез; достаточно скромно, чтобы убедить парней, с которыми я встречаюсь по работе, в том, что моё присутствие на каждой встрече предназначено для оценки эффективности конструкции системы биофильтрации, а не для того, чтобы предоставить им «что-то милое, на что можно посмотреть». Быть женщиной в инженерии может быть очень весело.

Эрик, однако. Эрик выглядит немного иначе. На нем джинсы и темный мягкий свитер, обтягивающий грудь, и это кажется необычным, учитывая, что раньше я видела его только в костюме. С другой стороны, я видела Эрика только дважды, технически в один и тот же день.

(То есть, если не считать, сколько раз за последний месяц я видел его мельком возле здания и тут же отворачивалась, чтобы сменить направление. Чего я почти не делаю.)

Тем не менее, я не могу не задаться вопросом, не является ли причиной его нехарактерно неформального вида то, что ранее сегодня он работал на месте. Контролировал. Консультировал. Возможно, его вызвали, чтобы дать рекомендации по проекту Милтона, и… Ага. Не туда.

Я выпрямляюсь и расправляю плечи. Моя обида на Эрика Новака, чувство, которое я держу в кармане, как маленькую мышку, последние три недели, ту, которую кормила желчью и объедками, пробуждается. И, честно говоря, это приятное чувство. Знакомо. Это напоминает мне, что Эрику на самом деле всё равно, холодно ли мне. Бьюсь об заклад, у него есть скрытые мотивы спрашивать. Может, он хочет продать мои органы. Или он планирует устроить уголок для мочи на моём гниющем трупе.

— Я в порядке, — говорю я.

— Уверена? Я могу дать тебе свой свитер.

Я на мгновение представила, как он снимает его и передает мне. Я видела, как он делал это раньше во плоти и крови, а это значит, что мне даже не нужно было придумывать. Я хорошо помню, как он схватился за воротник и задрал его над головой, его мускулы напряглись и сжались, внезапное обнажилась бледная плоть…

Он протягивал мне рубашку, и она всё ещё была теплой. Может быть, даже пахнет его кожей или его простынями.

Ух ты. Вау вау вау. Что это было? Я нахожусь в этом лифте примерно девять минут, а в моём мозгу уже образовались дырки в стиле швейцарского сыра. Держись крепче, Сэди Грэнтэм. Поздравляю с твоей эмоциональной стойкостью. Так возбуждаться из-за поистине ужасного человека.

— Не надо, — говорю я, слишком энергично качая головой. — Ты уверен, что нам стоит просто подождать? — спрашиваю я. — Просто… ничего не делать и ждать?

Он спокойно кивает, ясно показывая, что ему нетрудно вести себя хорошо в этой ситуации, что идея застрять со мной ничуть не беспокоит его, и что, в отличие от некоторых из нас, у него нет искушения зарыться лицом в руки и заплакать. Показушник.

— А если мы закричим? — спрашиваю я.

— Закричим?

— Да, что если мы закричим? Это гигантское здание. Нас обязательно кто-нибудь услышит, верно?

— В одиннадцать вечера в пятницу? Его ответ гораздо добрее, чем того