А. Лабриола - ОЧЕРКИ МАТЕРИАЛИСТИЧЕСКОГО ПОНИМАНИЯ ИСТОРИИ Страница 21

Итак, мы считаем бесспорным положение, что не формы сознания людей определяют их общественное бытие, а, наоборот, их бытие определяет их сознание (Маркс). Но эти формы сознания, поскольку они определяются условиями жизни, также составляют часть истории. История — это не только экономическая анатомия общества, но вся совокупность явлений, которые облекают и покрывают данцую анатомию, включая многообразные отражения ее в фантазии. Или, иными словами, не может быть ни одного исторического факта, который своим происхождением не был бы обязан условиям находящейся в основе экономической структуры; но вместе с тем не может быть ни одного исторического события, которому бы не предшествовали, которого бы не сопровождали и за которым бы не следовали определенные формы общественного сознания, будь то сознание, основанное на суеверии или на опыте, на непосредственном восприятии или на рефлексии, сознание, вполне развившееся или непоследовательное, импульсивное или самоконтролируемое, фантастическое или рационалистическое.

IV

Незадолго до этого я отмечал, что наше учение объективирует и в известном смысле натурализирует историю, находя ее объяснение не в том, что прежде всего бросается в глаза: в волеизъявлениях людей, действующих целеустремленно, и представлениях, находящихся в связи с их деятельностью,— а, напротив, в причинах воли и действия и побуждениях к ним,— с тем чтобы затем обнаружить взаимосвязь этих причин и побуждений в основных процессах производства средств существования.

Ныне в термине «натурализовать» таится для многих сильное искушение смешать проблемы этого порядка с проблемами иного порядка, т. е. распространить на историю законы и понятия, которые представлялись подходящими и пригодными для изучения и объяснения мира природы вообще и животного мира в частности. Дарвинизму удалось благодаря принципу изменчивости видов захватить последнюю цитадель метафизического учения о неиз* меняемости вещей, вследствие чего организмы превратились в фазы и моменты подлинной естественной истории. Поэтому многим показалось очевидным и простым заимствование для объяснения происхождения человека и истории человечества тех закономерностей и принципов, которым подчинена жизнь животных, развивающаяся непосредственно в условиях борьбы за существование, а следовательно, в географической среде, не преобразованной воздействием труда. Политический и социальный дарвинизм [68] владел в течение многих лет, подобно эпидемии, умами некоторых исследователей и еще большего числа адвокатов и декламаторов социологии, и в конце концов повлиял даже, как модная привычка или фразеологическое течение, на повседневный язык политиканов.

* * *

На первый взгляд кажется, что имеется нечто непосредственно очевидное и интуитивно правдоподобное в этом образе мышления, который, впрочем, отличается главным образом злоупотреблением аналогиями и слишком поспешными выводами. Человек, несомненно, животное и связан с другими животными узами происхождения и генетического родства. У него нет преимуществ в отношении происхождения и элементарного строения организма; физиология его организма есть не более как частный случай общей физиологии. Первоначальным и непосредственным полем его деятельности была природа, не подвергавшаяся искусственным изменениям под воздействием труда; это создало условия для настоятельной и неизбежной борьбы за существование, имевшей своим следствием разные формы приспособления человека к природе. Результатом такого приспособления являются расы в подлинном значении этого слова, т. е. поскольку они отличаются одна от другой непосредственно такими признаками, как черный или белый цвет кожи, курчавые или прямые волосы и т. ц., а не представляют собой вторичных историко-социальных образований, т. е. народов и наций. Результатом подобного приспособления являются также первобытные общественные инстинкты и, вследствие перехода к промискуитету[69],— первые зачатки полового отбора.

Мы имеем возможность лишь представить себе умозрительным путем, комбинируя догадки и предположения, дикого первобытного человека (ferus primaevus), но нам не дано постигнуть его с помощью интуиции, основанной на опыте, точно так же как нам не дано определить генезис того hiatus (пропасти), т. е. того перерыва в преемственности, вследствие которого жизнь человека оказалась как бы оторванной от жизни животных и в дальнейшем поднималась на все более высокую ступень по сравнению с последней. Все люди, населяющие землю в настоящее время, и все, кто населяли ее в прошлом и явились объектом сколько-нибудь достоверных наблюдений, весьма значительно отдалились в своем развитии от того момента, когда для человечества прекратилось животное существование в собственном смысле этого слова. Любая жизнь в обществе, когда уже выработались известные обычаи и институты, пусть даже в самой примитивной из известных нам ныне форм, т. е. в австралийском племени, разделенном на классы и практикующем брак между всеми мужчинами одного класса и всеми женщинами другого, — создает значительный разрыв между жизнью человека и жизнью животного. Переходя к дальнейшему этапу и рассматривая gens materna (материнский род) (открытие Морганом его классического типа, существовавшего у ирокезов, революционизировало изучение предыстории и дало в то же время ключ к пониманию истоков собственно истории) , мы видим форму общества, намного продвинувшегося вперед по сложности своих отношений. Даже на той ступени общественной жизни, которая на основании наших познаний о ходе исторического процесса представляется нам самой примитивной, т. е. в австралийском обществе, существует не только довольно сложный строй языка (а язык представляет собой, можно сказать, условие и орудие, причину и следствие общественного бытия), отличающий человека от всех остальных животных, но и имеет место специализация деятельности человека, проявившаяся помимо применения огня в употреблении различных искусственных средств удовлетворения своих жизненных потребностей. Определенная территория, занятая племенем для своих передвижений, известные приемы охоты, превосходное использование некоторых орудий защиты и нападения, наличие кое-какой утвари для хранения добытых припасов, способы украшения тела и т. п.— все это свидетельствует о том, что такая жизнь в сущности протекала в искусственной, хотя и очень примитивной среде, к которой люди стремились приспособиться. Эта среда является в конечном итоге необходимым условием всего дальнейшего развития. В зависимости от степени развития этой искусственной среды мы причисляем людей, создавших ее и живущих в ней, к той или иной ступени дикости или варварства, и это первичное образование искусственной среды соответствует тому, что обычно называется предысторией.

История, если придавать этому слову общепринятое в литературе значение, т. е. та часть процесса развития человечества, традиции которой четко запечатлены в памяти поколений, начинается тогда, когда искусственная среда прошла уже длительный период развития. Так, например, система каналов в Месопотамии вызвала к жизни древнее Вавилонское государство, а отводные каналы Нила — древнейший хамитский Египет. В этой искусственной среде, находящейся на самой заре собственно истории, жили, как и теперь живут, не бесформенные массы индивидуумов, а организованные общества, которые создавали свою организацию, подобно тому как это происходит теперь, путем распределения обязанностей, иными словами — труда, и вытекающих отсюда определенных форм и видов координированной деятельности и подчинения одних другим. Такого рода отношения и связи, а также образ жизни не являлись, как и не являются ныне, результатом повторения и фиксации навыков, сложившихся под непосредственным воздействием животной борьбы за существование. Более того, они имеют своей предпосылкой изобретение известных орудий, одомашнивание ряда животных, обработку камня и металлов, включая железо, введение рабства и тому подобные орудия и способы хозяйства, которые сначала дифференцировали общественные коллективы один от другого, а затем — одних членов этих коллективов от других. Иными словами, деятельность людей, поскольку они объединены в общества, оказывает воздействие на самих людей. Их открытия и изобретения, создавая условия жизни, далекие от естественных, породили не только навыки и обычаи (употребление одежды, вареной пищи и пр.), но и отношения и связи совместного существования, соразмерные и соответствующие способу производства и воспроизводства непосредственной жизни.

В то время когда начинается история, сведения о которой дошли до нас в виде устной традиции, экономика уже существовала. Люди трудились, чтобы поддержать свое существование, в среде, в значительной степени измененной благодаря их труду, и с помощью орудий, всецело являвшихся продуктом их труда. И, начиная с этого времени, они боролись между собой за то, чтобы занять лучшее положение и получить преимущество в использовании этих искусственных орудий, иначе говоря — они боролись между собой как рабы и господа, подданные и сеньоры, покоренные и завоеватели, эксплуатируемые и эксплуататоры; однако во всех случаях,— там, где наблюдался прогресс, и там, где имел место регресс, а также там, где люди оказались не в состоянии преодолеть данную общественную форму ет временно наступил застой,— они никогда не возвращались более к чисто животной жизни и не утрачивали полностью искусственной среды.