Евгений Черных - Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур Страница 28

Китайские императоры, не сомневаясь в такого рода направлении мыслей своих врагов, повелевали после их кончины сооружать им на родине тюркских каганов невиданные в глухой степи изысканные мраморные мемориалы (рис. 7.1) с перечислением их реальных или же мнимых заслуг и подвигов. Для этого«…отправлены были военачальник Чжан Кюй-и и сановник Люй Сян с манифестом за государственною печатью утешить и принести жертву. Император приказал изсечь надпись на каменном памятнике, построить храм и поставить статую его; на всех четырех стенах написать виды сражений. Указано отправить шесть превосходных художников расписать все отличною работой, чего в тукюеском государстве еще не бывало».

Примечательно, что зачастую даже этим актом можно было возбудить междоусобную злобу в стане кочевых властителей. Так, когда в 732 году приступили к сооружению мемориала Кюль-тегина (рис. 7, 1 слева), то «тан Могилянь с сокрушением смотрел на этот памятник».

Рис. 7.1. Руины расположенных неподалеку друг от друга мемориалов вождям Восточного Тюркского каганата, воздвигнутых в верховьях реки Орхон по просьбе тюркского кагана и по повелению китайского императора. Справа: мемориал Бильге-кагана (ум. в 734 г.). Слева: мемориал и стела его младшего брата Кюль-тегина (ум. в 731 г.); на стеле хорошо сохранившаяся «билингва» – китайские иероглифы и древнетюркские руны. В недавнем прошлом ограда вокруг мемориалов нередко служила загоном для лошадей

А ведь Кюль-тегин был братом великого хана Тюркского каганата! Впрочем, когда через три года умер и сам великий хан Могилянь, того переименовали в «...Бигя-хана [Бильге-кагана]. Император изъявил сожаление и указал послать председателя княжеского правления князя Цуанъ для утешения и жертвоприношения: по сей причине построили в честь покойного храм» [Бичурин 1950: 276–277].

На памятниках этих знаменитых вождей Восточного тюркского каганата были выбиты весьма странные для китайских властителей строки:

«У народа табгач [китайцев], дающего нам теперь без ограничения столько золота, серебра спирта и шелка, речь всегда была сладкая, а драгоценности изнеживающие; прельщая сладкой речью и роскошными драгоценностями, они весьма сильно привлекали к себе далеко жившие народы. Те же, поселяясь вплотную, затем усваивали себе дурное мудрование… И вы, люди, не обладавшие истинной мудростью, … подойдя вплотную, погибли в большом числе … Дав себя прельстить, …ты, о тюркский народ, погиб…» [Малов: 34].

Еще раз обратим внимание, что памятники эти сооружались с милостивого одобрения китайского монарха.

«Родство» кочевых ханов и китайских императоров

Довольно часто ханы-победители требовали от владык Поднебесной себе в жены или наложницы дочерей царской фамилии. Таким образом, благодаря этому акту, как бы устанавливалась явная фикция родственных отношений между народами китайских царств и союзов кочевых племен. Порой в хроники попадали сообщения о весьма курьезных ситуациях, связанных с такого рода странными процессами «породнения» кажущихся несовместимыми противников.

В 174 году до н. э., откупаясь от неистово наседавших гуннов, китайский император отправил их великому вождю – шаньюю «…княжну из своего рода с титулом царевны, а для препровождения ее назначен евнух Чжун– хин Юе. Тому не хотелось отправляться, но император силою послал его. Юе сказал: я поеду непременно на беду Дому Хань. Юе по прибытии тотчас передался на сторону шаньюя, и тот весьма полюбил его. Прежде хунны любили китайские шелковые ткани, хлопчатку, разные носильные вещи. Юе говорил шаньюю: численность хуннов не может сравниться с населенностью одной китайской области, но они потому сильны, что имеют одеяние и пищу отличные, и не зависят в этом от Китая. Ныне, шаньюй, ты изменяешь обычаи, и любишь китайские вещи. Если Китай употребит только одну десятую часть своих вещей, то все до единого хунна будут на стороне Дома Хань. Получив от Китая шелковые и бумажные ткани, дерите одежды из них, бегая по колючим растениям, и тем показывайте, что такое одеяние прочностью не дойдет до шерстяного и кожаного одеяния. Получив от Китая съестное, не употребляйте его, и тем показывайте, что вы сыр и молоко предпочитаете им» [Бичурин 1950: 57–58].

Юе – евнух и предатель – отлично сознает пагубу и коварство китайских даров; исполненный ненависти к своей отчизне он старается внушить степным властителям будоражившие его мысли.

Сюжеты «оформления родства» между степняками и китайским двором становились основой драм (и даже трагедий). Даже в XIII столетии один из известных драматургов Ма Чжи-юань отражает те страсти, что сохранились в памяти китайской элиты на протяжении тринадцати столетий.

Шаньюй или же каган гуннов, зловещий Хуханье, требует от китайского императора принцессу для заключения брачного контракта (вообще-то речь идет о любимой юной наложнице Ван Чжао-цзюнь из гарема престарелого императора Юань-ди). Император отказывается от грубого требования Хуханье; тот в ответ объявляет о своем намерении открыть войну за эту трудно переносимую им обиду. Китай к войне не готов, и император в безнадежной тоске, соглашается отдать шаньюю любимую. Шаньюй Хуханье доволен:

«Сегодня Ханьский двор не пренебрег нашим союзом и отдал мне в жены Ван Чжао-цзюнь. Имя ей будет Нинху Янь, и я поселю ее в своем главном дворце. Как хорошо, что между нашими странами не началась война. Эй, воины, приказываю всем отправляться в дорогу, держа путь на север…

…Ван Чжао-цзюнь: Что это за местность?

Шаньюй: Это рекаХэйлунцзян, граница между землями сюнну и Хань. К югу – владения Ханъского дома, к северу – край сюнну.

Ван Чжао-цзюнь: Великий шаньюй, позвольте мне поглядеть на южные дали и выпить чашу вина. Я хочу перед дальней дорогой проститься с землями Хань. (Пьет вино.) Император Хань, сейчас моя жизнь на земле оборвется, я перейду в загробный мир. (Бросается в реку.)

Шаньюй – замирает в страхе и не успевает прийти на помощь. Вздыхает и говорит: Ай, как жаль! Как жаль! Чжао-цзюнь не захотела ехать к сюнну и утопилась в реке. Похороните ее на этом берегу, и пусть это место называется Зеленым курганом» [Кравцова: 597].

«Размягчение» грубых душ, услады и пороки

Другим путем приручения стало приобщение монгольских ханов к миру ранее чуждых для них постулатов и высот религиозно-философских систем – ислама или же буддизма. Духовное перевоспитание и в Китае, и в Иране старались проводить чрезвычайно мягко, как бы ненавязчиво.

Один из самых значительных лидеров Восточного Тюркского каганата Тоньюкук предупреждал соплеменников об опасностях следования нравственным постулатам чуждых религиозно-философских систем Китая:

«Учение Будды и Лао-цзы делает людей человеколюбивыми и слабыми, а не воинственными и сильными».

Поэтому, степные воины, призывает он, бойтесь этого таинственного яда. Ведь ваша сила – это самое основное в нас:

«Когда [кочевники] сильны – идут вперед для приобретения, когда слабы – уклоняются и скрываются» [Бичурин 1950: 274].

Действительно, тибетские буддисты-ламаисты старательно «окутывали» своими наставлениями монгольских влатителей, и это им удавалось.

«В конце эпохи Кубилай-каана [Хубилая] было двое тибетских лам, одного звал Танба, а другого – Ламба… Они жили в собственных кумирнях каана… Они были родственниками и пользовались у каана большим доверием и значением. Ламы и их род происходят от государя Тибета. И хотя есть много лам из китайцев, индусов и прочих, но тибетцам больше верят… Те два тибетских ламы приказывают и властвуют. Своих нукеров, которые знают искусство врачевания, они приставили к каану, чтобы те не давали каану много есть и пить. На случай, если им не удается этому помешать, у них есть две дощечки, связанные вместе. Они ударяют одну о другую, так что получается звук удара дерева о дерево; каан начинает остерегаться и ограничивает себя в еде и питье. Их слова имеют большой вес» [Рашид-ад-дин II: 195–196].

Одним из самых постыдных и тяжких пороков, что сопровождал погружение кочевников в объятия цивилизации, стал алкоголизм. Может быть, самой первой из наиболее значимых персон, чья судьба драматично была предопределена пьянством, стал любимый сын Чингисхана и второй вслед за ним великий хан Монгольской империи Угедей. У того же Рашид ад-дина мы находим:

«Каан очень любил вино и постоянно находился в опьянении и допускал в этом отношении излишества. Пьянство с каждым днем его все больше ослабляло; сколько ни старались приближенные и доброжелатели удержать его, это не удавалось. Наперекор им он пил еще больше. Чагатай (брат Угедея) назначил одного эмира в качестве блюстителя, чтобы он не позволял ему пить больше определенного количества. Так как он не мог нарушить приказ брата, то вместо маленьких чаш выпивал большие, дабы число их оставалось тем же. И тот эмир-блюститель тоже уже от себя добавлял ему вина и составлял общество, чтобы при удобном случае стать его [близким человеком]… Однажды ночью во время сна каан от чрезмерного количества выпитого вина скончался. Стали злословить, что при содействии хатун (его жены) и эмиров ему подсыпали яду» [Рашид-ад– дин II: 42].