Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.) Страница 43

От слов перейдём к цифрам и фактам. А они свидетельствуют, что к концу 20-х годов уголовная статистика поползла вверх, особенно в крупных городах. В Ростове-на-Дону, например, по признанию начальника крайугро Орлеанского, возрастает количество вооружённых грабежей, раздеваний и краж. О какой «стабилизации» можно говорить, когда в апреле 1930 года проходит суд над бандой «Чёрные маски», во главе которой стоял некто С. Машилов? Банда насчитывала… 22 человека! Помимо многочисленных нападений на граждан, преступники специализировались на ограблении магазинов единой потребительской кооперации (ЕПО). Среди других достаточно «рядовых» разбоев и грабежей 1932–1933 годов можно назвать дела банды Терентьева, Климченко и Сёмина, совершивших серию грабежей в Краснодаре, Сталинграде и Ростове (где в конце концов и попались), или банды В. Литвинова по кличке «Нибелунг», несколько месяцев совершавшей ограбления и убийства под видом фининспекторов.

«В последних «шалманах» и «малинах» с недоумением поговаривают о том, что профессии вора приходит конец. Воровская среда разбита. ГПУ производит небывалые по размерам аресты среди уголовных. Уже нет богатых карасей — такой удобной добычи во время нэпа. «Бывало, входишь на чёрную биржу с долларами и подаёшь партнёру маяк… — Пойдёмте в первый попавшийся подъезд, посмотрим, что за бриллианты в этой коробочке…» Всё это прошло. Все крупные ценности — теперь общественная собственность. Слово «социализм» приобрело грозный смысл в воровском мире…

Взломщик Федюкин пишет в письме товарищу: тоска, коммунисты отняли жизнь, разогнали наши весёлые шалманы, игра — не на мясо, а на рубль. Куда истратить форс — всё по карточкам. Взломщика Федюкина мучит тоска.

(«Беломорско-Балтийский канал имени Сталина. История строительства». М., ОГИЗ, 1934 г.).

В Москве тоже не было недостатка в бандитах. Здесь гулял знаменитый Хрыня — Михаил Ермилов, который легко пускал в ход оружие. Не остановился он и перед убийством милиционера Николая Лобанова. Да и уничтожен был уголовник во время уличной перестрелки с «муровцами»…

В Ленинграде осенью 1931 года почти ежедневно совершались налёты на булочные. Банда состояла из четырёх вооружённых мужчин… Даже к концу 30-х наблюдается разгул уголовщины: «секретные милицейские сводки свидетельствуют о том, что уголовная преступность в конце 30-х годов доставляла жителям Ленинграда не меньше неприятностей, чем в годы нэпа. Почти ежедневно фиксировались факты убийств…» (Н. Лебина. «Лёнька Пантелеев — сыщиков гроза…»).

Утверждать, что уголовная преступность сократилась в результате свёртывания нэпа — смешно и наивно. Подпольная шикарная жизнь была всегда и везде! По материалам уголовных дел тех лет можно увидеть, что часто объектами нападений преступников были люди, имевшие торгсиновские «боны» (за которые можно было купить любой дефицит) и валюту. Да-да, ту самую валюту, которую бравые чекисты пытались вытряхнуть из бывших нэпманов (превращая последних в «лишенцев»)!

Для карманных воров — «щипачей» — никаких проблем вообще не существовало. Они крали в любое время и при любом строе, сообразовываясь с обстоятельствами. А в тяжёлые голодные годы (именно так и можно охарактеризовать начало 30-х) количество карманных краж резко возросло.

Карманники по праву считались элитой тогдашнего преступного мира, и прежде всего потому, что были его «кормильцами». Именно они, а не представители любой другой «воровской специальности»! Конечно, тот же «домушник», например, при удачном раскладе имел с одной квартиры больше, чем «щипач» за неделю, а то и за месяц. Но квартирный вор «работает» не каждый день. Опытные «домушники» действовали по «наколке», «на верняк», подолгу «выпасали» «верную хату», чтобы случайно не «спалиться». Да и «скокари», «работавшие» без предварительной подготовки, вычисляли всё-таки объект наиболее безопасный. А для этого нужно было «порысачить», затратить время.

Зато у «щипача» верный заработок — каждый день. Быть такого не могло, чтобы он чего-нибудь не «напхнул» (украл). Кто — деньги, кто — «бимбер» (часы на цепочке). А в основном — хлебные карточки.

Хлебные карточки (отменённые только в 1936 году) были ценной добычей. Правда, следовало здорово «потрудиться», чтобы «выудить» их как можно больше. По детской карточке можно было получить 300 г хлеба в день, по рабочей — 500 г. Карточками торговали на чёрном рынке, но чаще всего предпочитали всё-таки торговать уже полученным хлебом.

При этом сами «щипачи» не могли отоварить сразу несколько десятков карточек. Это вызвало бы подозрения. Поэтому у них имелось много добровольных помощников из окрестных ребятишек. Пацаны с удовольствием помогали уголовникам за «птюху», или «птенца» — кусок хлеба, отломленный от пайки. Или за «довесок» — хлебный кусочек, добавляемый к неполновесной ржаной буханке. Кстати: общаясь с криминальным миром и осваивая его привычки, психологию, «романтику», многие подростки, повзрослев, сами становились «урками»…

Обострению криминальной обстановки в СССР в начале 30-х годов способствовало возрождение такого явления, как массовое беспризорничество.

С этим явлением в стране, казалось бы, было почти покончено в 1925–1927 годах. Однако рост количества бездомных и безродных ребят возобновляется примерно с 1929–1930 годов — то есть с началом активной коллективизации.

В Ленинграде, например, количество преступников в возрасте до 18 лет, задержанных с 1928 по 1935 годы, увеличилось более чем в четыре раза! Из 200 расследованных в 1934 году магазинных краж 192 были совершены малолетками. При этом в воровской квалификации подростки ничуть не уступали взрослым, применяя специальные инструменты для взлома, совершая кражи с проломом капитальных стен, подкопами и другими сложными способами.

По данным ростовского угрозыска, беспризорники здесь буквально терроризировали население. Они совершали треть всех грабежей, 37 процентов квалифицированных и 43 процента простых краж.

Большая часть этих ребят подалась в города из гибнущих деревень. Здесь же можно было встретить и ребят из семей «лишенцев», а позже, уже во второй половине 30-х — детей репрессированных. То есть поток беспризорников на улицах советских городов не иссякал до самой войны.

Это подтверждает и докладная записка начальника Ленинградского НКВД Л. Заковского, представленная в обком ВКП(б). В ней был отмечен рост числа беспризорников и их социальный состав: дети раскулаченных, репрессированных и высланных из города. Колхозы Ленинградской области, куда прибывали высланные, старались любыми способами избавиться от «лишних ртов», и прежде всего — от сирот. Им беспрепятственно выдавались справки, позволявшие покидать колхоз в любое время (в 1932 году в СССР была введена единая паспортная система; паспорта колхозников находились у председателя колхоза, и крестьяне не имели права покидать родную деревню. Это было возможно только с разрешения председателя, о чём составлялась специальная справка). В докладной записке это было названо «выживанием сирот из колхозов».

Поначалу властям было не до беспризорников: стоило ли обращать внимание на такие «мелочи», когда все силы надо бросить на выполнение первого пятилетнего плана, на дело коллективизации и индустриализации! Чаще всего против бродяжек не возбуждались даже уголовные дела. Парнишку или девчушку доставляли в комнес (комиссию по делам несовершеннолетних), ласково журили (или строго распекали) — и отпускали восвояси.

Вспомнили также традиции «железного Феликса». Одно время было в моде поветрие: районные отделения милиции «усыновляли» бездомных ребятишек. Это так трогательно! Особенно если учесть, что те же дяди милиционеры зачастую участвовали в раскулачивании родителей беспризорных пацанят. Многие из «сынов отделения», возможно, «усыновлялись» при живых отцах и матерях, высланных куда-нибудь за Уральский хребет…

Газета «Молот» (Ростовская область) рассказала в очерке «Питомец милиции» (9 апреля 1929 года) об одном таком парнишке, которого пригрели сотрудники третьего отделения (мрачное совпадение с питомцами Бенкендорфа!). Подростка привели прямо с улицы, синего от холода. Один из милиционеров нашёл его в помойном ящике. Светлоголовый и голубоглазый мальчонка увязался за бывалыми беспризорниками и прикатил под вагонами в Ростов аж из Владимирской области. После лечения в больнице мальчугана поместили в милицейское общежитие, справили обмундирование: шинель с ремнём, шапку, сапоги. На шинели — милицейский значок…

Но такая благотворительность, разумеется, проблемы не решала. Волна преступности малолетних беспризорников захлестнула страну. Надо было что-то решать. В 20-е годы, как мы помним, Советская власть пошла по пути воспитательного воздействия, стремясь обогреть, накормить, одеть, обучить ребят. В 30-е нашёлся более «простой» способ. Уже с 1930 года (с созданием системы ГУЛАГа) ростовских беспризорников стали через Новочеркасский изолятор разбрасывать в места лишения свободы. А в масштабах страны проблему дикого роста детской преступности в мирное время тоталитарное государство решало вообще без церемоний. Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 апреля 1935 года предусматривало применение всех видов наказания, вплоть до расстрела, начиная с 12-летнего возраста: